Paradisus

На дне кустистой ложбинки, распластав руки и ноги, навзничь лежал Шрам.

Неподалеку от его головы чернел сейф.

Я бросился со склона по сугробам, проваливаясь по колено.

На сейфе вмятины от яростных ударов, но дверца цела. Этому ублюдку не

удалось добраться до моего кокаина.

Я выругался, пнув лохматую голову Шрама. Кожица на виске лопнула,

закапала кровь. Игрок застонал, но не очнулся, и глаза его остались все такими же

застывшими.

– Молодчага, Николай. Дурь заработал.

Я вытер лоб комком снега.

– Где запропастились эти долб..бы? Ну-ка, свистни.

Николай не торопился снять с шеи алюминиевый свисток и созвать группу.

– Слышишь ты?

Он вдруг заговорил – прерывающимся зябким голосом.

– Конунг, мне не нужна дурь. Я, это самое, хотел бы… Ну… уволиться из

продвагона.

Я посмотрел в лицо Николая – ни синяка, ни кровоподтека. Машенька

умеет бить так, что следы побоев видны лишь жертве.

– Хорошо, я подумаю, - выдавил я. – Свисти!

Николай поднес к губам свисток.

Спустя какое-то время шесть облепленных снегом фигур – Осама, Надим,

Джон, Киряк, Сергей, Якши - спустились с разных сторон в ложбинку.

– Где вы шляетесь, мать вашу?

– Заплутали, конунг, - равнодушным голосом ответил за всех Киряк,

растирая снегом красную рожу и с интересом косясь на Шрама.

– Пока вы плутали, Николай заработал дурь.

– Кастрат?- недоверчиво хмыкнул Осама. – Охуеть.

Стрелки, включая и Николая, заржали.

Горло Шрама выплеснуло сдавленный крик, игрок засучил вдруг руками-

ногами, словно младенец.

– Возвращается, конунг, - доложил Якши.

– Вижу.

Шрам возвращался, поскуливая и клацая зубами, - за мгновения неземного

блаженства расплачивался мучением.

Мало-помалу глаза игрока обрели подобие мысли. Шрам сел.

– Мудак, – не выдержал Осама.

Приклад врезался Шраму в подбородок - тот словно не почувствовал, и

вдруг рассмеялся, вызвав ярость у Осамы. Приклад замелькал в морозном

воздухе, описывая равные полукружья. Шрам и не думал защищаться.

Осама утомился и отступил, кивнув Джону: «Теперь ты».

Шрам смотрел на меня.

Стрелки по очереди избивали его, соревнуясь в силе, а Шрам все смотрел

на меня.

Удар Осамы опрокинул игрока навзничь.

– Ну-ка, - Осама ленивым жестом уткнул дуло автомата в шею Шрама.

– Стой!

Осама уставился на меня.

– Он вор.

– Сказано - стой, - отчеканил я, ленивым жестом сбивая наледь с серпика

луны на рукаве. – Убери автомат и бери сейф. Вы все, помогите ему!

Стрелки поволокли сейф к заносимому снегом поезду. Чувствуя себя

разбитым, я побрел следом.

Шрам остался лежать на дне ложбинки.

Над поездом клубился пар. Стрелки, переругиваясь и кряхтя, покидали

натопленные вагоны.

– Ну и морозище, - проговорил Белка, стрелок-альбинос, которого

командование навязало мне в адъютанты. Отбежав в сторону, он стал мочиться,

выжигая в сугробе желтую пещеру.

– Белка, хрен не отморозь, - крикнули из толпы, тут же грохнувшей смехом.

– А ты че так за мой хрен беспокоишься, Джон?- Белка, лыбясь, натянул

штаны.

– Довольно ржать,- морщась от гуда в висках, сказал я.- Белка, давай

построение.

– Слушаюсь, конунг. Стро-о-йсь!

Луженая глотка. Лесное эхо многократно повторило приказ. Стрелки

вытянулись в неровный ряд. Двадцать девять человек, двадцать девять

комплектов хаки, двадцать девять АКМ, двадцать девять пар глаз, горящих

предвкушением бойни. Нет, только двадцать восемь горящих пар глаз. Я

остановился напротив Николая, глаза которого просто смотрели на меня, в них

таилась тусклая мольба.

– Два шага вперед.

Николай повиновался.

– Конунг?

– Ты переводишься из продвагона в первый.

– Так точно,- голос Николая едва заметно дрогнул. Он вернулся в строй, в

котором зашумело: «Кастрата – в первый».

Опасаясь, что шум увеличится, я кивнул Белке:

«Раздавай!».

Жестяная коробка заставила отряд на время позабыть обо всем.

Драгоценные пакетики с белоснежным порошком замелькали в заскорузлых

пальцах.

– Слава конунгу!- громыхнуло над лесом.

Я повернулся и побрел к локомотиву, обходя желтые ледники, выросшие за

одну ночевку поезда. Слава конунгу. Чтобы бы вы орали, если б ночью Николай

не нашел в Джунглях Шрама?

– Спасибо, конунг.

За моей спиной - дыхание сбивчивое. Тебе спасибо, Николай.

Я вскочил на ступеньку локомотива.

В кабине машиниста - запах концентрата, тварки, поджаренных при сушке

валенок.

– Олегыч?

– Кого там?- заспанный, недовольный голос. Щелкнув, включился генератор,

под потолком вспыхнула красная спираль лампочки.

Машинист лежал на кровати, втиснутой в узкую щель между двигателем и

печкой. Увидев меня, он откинул в сторону рваную телогрейку, обнажив ноги с

желтыми ступнями и грязными толстыми ногтями.

– Конунг? Чтой-то рано.

– Где там рано, Олегыч, - уже построение прошло.

Охнув, Олегыч сел, суетливо натянул валенки и бросился к печке. Погремев

заслонкой, достал закопченный котелок.

– Олегыч, время!

– Минуту, конунг,- стуча ложкой, отозвался машинист, - на пустой желудок

жизнь не мила. Счас, поем, тронемся.

Я сделал строгое лицо и покинул кабину.

Поезд протяжно взвыл. В форточку под самым потолком ворвался снежный