Паралогии

…я знаю наверное, что вряд ли сам сделал бы так. Потому что у меня уже есть мое сраное высшее образование. Я уже знаю историю, понимаю разные смыслы, умею их находить, или в нужной ситуации не находить. Вот окажись я у той пушки, вряд ли я нашел смысл ее наводить куда-то… Я же знаю, чем закончилась Ютландская битва и Та война, и следующая тоже… Всё, в общем-то, находится на своих местах: в Англии — королева, в Германии… канцлер, немцы, поля… Я это уже успел узнать. Книжек много прочитал. Нет! В смерти того мальчика ничего хорошего не было. Это было ужасно, страшно, и обидно. Но иногда нужна возможность делать что-то, не задавая вопросов, и не иметь возможности их задать [1154] .

1154

Гришковец Е.Дредноуты // Гришковец Е. Как я съел собаку и др. М.: Zebra Е, 2004. С. 160.

Иначе говоря, «сраное высшее образование» мешает герою Гришковца — тем, что заставляет искать смысл в том, что делается с человеком. Но в случае религиозного служения (Танатосу или любому другому трансцендентальному означаемому) именно отсутствие рационально постигаемого смысла и является доказательством сакральности служения. А в случае обращения именно к Танатосу — стирание «я» еще и подтверждает прикосновение к Реальному. Но разве не это же требовалось и от узников гарнизона на острове Русский: забыть о смысле, перестать о нем задумываться, стать готовым к принесению в жертву очередного homo sacer’a? Преобразуя травму в символ, Гришковец интериоризирует логику насилия.То, что в пьесе и спектакле «Как я съел собаку» вызывало невыразимый ужас — а именно насилие, бессмыслица, разрушение «я» — в пьесе и спектакле «Дредноуты», оказавшись отнесенным в далекое, причем «не наше» прошлое, становится объектом ностальгии по «высокому». Когда театральный критик Марина Тимашева прямо спросила драматурга о том, зачем ему в спектакле нужна эта ностальгия, — Гришковец мягко ушел от ответа, сопроводив свое уклонение характерным комментарием:

М. Т.Женя, вопрос про спектакль «Дредноуты». Вы говорите там о Ютландской битве, о том, как красиво и благородно погибали моряки. Но в спектакле вы уходите от вопроса, за что они так красиво погибали, — вообще, есть ответ?

Е. Г.Я же говорю там, что у меня, в моих ощущениях, сейчас нет флага той страны, ради которой я мог бы так, а у них, видимо, он был, при всем при том, что эти страны были ничуть не лучше, чем сейчас. Но это моя проблема. И сейчас есть люди, которые могут за наш триколор погибнуть, не задавая вопросов, и, конечно, погибать будут, наверное, не за флаг, а за целый комплекс всего-всего. И когда я, помню, служил на флоте (в это время была война в Афганистане) и вообще находясь в этой среде военных и под влиянием вот этого пафоса, даже не пропаганды, а пафоса мужского, я сам писал заявление о том, что хотел бы пойти с флота в Афганистан. Что это такое было — я не понимаю, почему я это делал, но тем не менее в этом что-то есть, это не психоз, это гораздо более тонкие и важные вещи. И я тоже отчетливо понимал, что при выходе в море (наш корабль был не очень хороший и старенький) мы все равно вступили бы в неравный бой, и — никаких вопросов в этот момент, никто бы не думал о собственном спасении… Я даже не ухожу от этого вопроса — у меня просто нет ответа [1155] .

1155

Тимашева Марина.Евгений Гришковец: «Театр — самое виртуальное искусство для страны» // Петербургский театральный журнал. 2002. № 28 .

Вторая , самая скандально-известная тенденция НД — неонатурализм или, скорее, гипернатурализм(термин Биргит Боймерс [1156] ), представленный в основном Театром. doc Е. Греминой и М. Угарова [1157] и близкой к нему по эстетике и возникшей чуть раньше так называемой «уральской школой» драматургии Николая Коляды [1158] и его учеников (Василия Сигарева, Олега Богаева и др. [1159] ). Несмотря на заявления входящих в это движение авторов о «первооткрывательском» характере их эстетики [1160] , гипернатурализм явственно наследует совершенно определенному типу произведений — позднесоветской «чернухе» перестроечного периода — правда, не столько театральной, сколько литературной («Печальный детектив» и «Людочка» Виктора Астафьева, «Смиренное кладбище» и «Стройбат» Сергея Каледина, «Одлян, или Воздух свободы» Леонида Габышева, ранняя проза Александра Терехова и др.) и кинематографической («Маленькая Вера» Василия Пичула, «Замри-умри-воскресни» Виталия Каневского, «СЭР (Свобода — это рай)» Сергея Бодрова-старшего, «Авария — дочь мента» Михаила Туманишвили, «Меня зовут Арлекино» Валерия Рыбалёва, «Караул» Александра Рогожкина и др.) [1161] . Однако отличие гипернатуралистической НД от «чернухи» — не только в использовании элементов техники «Verbatim» и создаваемой иллюзии документальности. Перестроечная «чернуха» представляла сексуальность как проявление подлинной «природной» нормы, противостоящей искаженным социальным правилам, манифестированным насилием. А в НД 2000-х сексуальность неразделимо слита с насилием, и именно этот синтезпредставлен как социальная норма — пусть и чудовищная по своим проявлениям. Насилие в пьесах гипернатуралистов неизменно оказывается замешенным на эротическом влечении, более того, сексуальность и эротизм в гипернатуралистической НД предполагаютнасилие, и это осмысляется как неизбежное состояние человека. Драматурги в этом не виноваты: они проявляют в своих произведениях доминантные дискурсы культуры. Но уже хотя бы из-за склонности к анализу доминантных дискурсов авторы этого направления внутри НД и их пьесы заслуживают пристального внимания.

1156

Цитирую с разрешения автора из частного письма. Следует оговорить, что в итальянской критике термин «гипернатуралисты» применяется к группе дебютировавших в 1990-е годы авторов, неформальным лидером которой является Альдо Нове; в его произведениях интерес к «низменным» аспектам действительности уравновешивается гротескно-фантастическими преувеличениями и виртуозной языковой игрой (см., например: Нове А.Супервубинда / Пер. с итал. Геннадия Киселева. М.: Ad Marginem, 2002).

1157

См.: Угаров М.Облом-off. М.: Эксмо, 2005; Документальный театр: Пьесы. М.: Три квадрата, 2004 (сборник включает пьесы Е. Нарши, О. Дарфи, А. Родионова, Г. Заславского, С. Калужанова, В. Леванова, И. Вырыпаева, Г. Синькиной, А. Родионова и М. Курочкина, Е. Калужских, Я. Глембоцкой); Культурный слой: сборник пьес и иных материалов. М., 2005.

1158

Подробный анализ драматургии Николая Коляды см. в работах Наума Лейдермана: Лейдерман Н. Л.Драматургия Николая Коляды: Критический очерк. Каменск-Уральский: Калан, 1997; Лейдерман Н. Л.Маргиналы вечности, или Между «чернухой» и светом (О драматургии Николая Коляды) // Урал. 1998. № 1.

1159

Сигарев В.Агасфер и другие пьесы. М.: Коровакниги, 2005; Арабески: Пьесы молодых уральских драматургов / Под ред. Н. Коляды. Екатеринбург: Банк культурной информации, 1998; Репетиция. Пьесы уральских авторов. Екатеринбург: Уральское издательство, 2002; Книга судеб. Пьесы победителей конкурса «Евразия-2003» / Сост. Н. В. Коляда. Екатеринбург: Уральское изд-во, 2004; Нулевой километр: Пьесы молодых уральских драматургов. Екатеринбург: Уральское изд-во, 2004; Транзит: Пьесы молодых уральских драматургов. Екатеринбург: Уральское изд-во, 2004.

1160

См., например, такие манифесты этого направления: Угаров М.Красота погубит мир! Манифест новой драмы // Искусство кино. 2004. № 2. С. 91–95. Его же.«Жизнь нужно отражать!» Интервью О. Петрушанской // Современная драматургия. 2005. № 2. С. 185–187; Забалуев В., Зензинов А.Время вербатима: От тоталитарного театра к поиску новой экзистенциальности // Современная драматургия. 2004. № 1. С. 201–204; Бояков Э.«Для меня новая драма связана с правдой». Интервью П. Богдановой // Современная драматургия. 2006. № 1.С. 174–177.

1161

Об эстетике «чернухи» и ее эволюции подробнее см.: Зорин Андрей.Круче, круче, круче… // Знамя. 1992. № 10; Липовецкий М.Растратные стратегии, или Метаморфозы «чернухи» // Новый мир. 1999. № 11. См также обзор перестроечного кино в статье Яна Левченко «Год закрытого перелома» (Новое литературное обозрение. 2007. № 83/84. Т. 1 (№ 83). С. 699–710).

Нередко русский гипернатурализм интерпретируется как результат влияния английского «In-Yer-Face Theatre» [1162] . Театровед Григорий Заславский так прямо и пишет о «заграничной склянке с отравленными чернилами», «приплывшей из Англии» [1163] . Действительно, К. Серебренников и О. Субботина — известные своими постановками новой русской драмы — ставили также пьесы ведущего автора этого британского направления — Марка Равенхилла. Кроме того, пьесы Василия Сигарева и братьев Владимира и Олега Пресняковых были поставлены той же самой труппой «Royal Court Theatre» в Лондоне, которая прославилась премьерами лучших пьес в стиле «In-Yer-Face»: «Shopping & Fucking» Равенхилла, «Blasted» и «Cleansed» Сары Кейн, «The Beauty Queen of Leenane» Мартина Макдонаха…

1162

Об этой тенденции см.: Sierz Aleks.In-Yer-Face Theatre: British Drama Today. L.: Faber & Faber, 2000. Московские зрители могли видеть спектакли по пьесам главного представителя «In-Yer-Face Theatre» Марка Равенхилла: «Shopping & Fucking», поставленная Ольгой Субботиной в Центре драматургии и режиссуры (свою постановку этой пьесы также привозил в Москву белорусский режиссер и драматург А. Курейчик), и «Откровенные поляроидные снимки» («Some explicit polaroids») в постановке К. Серебренникова на малой сцене Театра им. Пушкина. Пьеса Равенхилла вышла по-русски отдельным изданием: Равенхим М.

Shopping & fucking/Пер. А. Родионова. М.: Новая пьеса, 1999. Кроме того, в Москве проходили гастроли Английского национального театра с постановкой пьесы Патрика Марбера «Прикосновение» («Closer»), а в Центре драматургии и режиссуры на фестивале NET (Новый европейский театр) 2003 была показана постановка пьесы Сары Кейн «Психоз 4.48» в постановке польского театра «Розмаитошчи».

1163

Заславский Г.Современная драма на полпути между жизнью и сценой // Персональный сайт Григория Заславского .

Однако, хотя лондонский театр и имел отношение к первым опытам документального театра в России, НД — как будет показано ниже — явно выходит за пределы, поставленные этими опытами. Кроме того, сам «In-Yer-Face» примыкает к более широкой неонатуралистической тенденции (на постмодернистской основе), к которой принадлежат и кинематограф датской группы «Догма», и знаменитая пьеса американки Эвы Энслер «Монологи вагины», и современная немецкоязычная драма (Э. Еллинек, М. Херлиман, А. Заутер и Б. Штудлер — не случайно пьесу двух последних авторов «А. — это другая» в московском Центре режиссуры и драматургии поставила О. Субботина). Далее, сходство между русской «новой драмой» и относительно новой (1990-е годы) драмой английской не стоит преувеличивать: в сущности, оно ограничивается тематическим вниманием к социальным маргиналам, общим депрессивно-мрачным тоном и стремлением шокировать зрителя натуралистическими деталями, как правило, включающими в себя сексуальное насилие.

«In-Yer-Face Theatre» на новом уровне возродил традицию британского социального театра, оглядываясь прежде всего на «рассерженных молодых людей» 1960-х и Джона Осборна. Другое влияние, важное для этой драматургии, — театр абсурда, где насилие выносится на сцену с тем, чтобы взорвать эстетику развлечения и бегства от действительности. Этот метод, вдохновленный манифестами «театра жестокости» Антонена Арто и разработанный в драматургии Жана Жене и Эжена Ионеско, на английской сцене представлен в первую очередь замечательной пьесой Эдварда Бонда «Saved». Для Марка Равенхилла или Сары Кейн сцены насилия (в первую очередь сексуального) выступают как мощный катализатор бессознательного — они взрывают структуры рационального, «овнешняют» тот непрерывный кошмар, который носят в себе молодые герои благополучного общества. Сцены насилия в их пьесах вызывают травму у зрителя — с тем, чтобы разрушить его душевный покой. Тем не менее насилие всегда остается в этом театре эксцессом— оно разрывает процесс «нормальной» коммуникации, показывая фиктивность или полную невозможность «нормы», подрывая дискурс и открывая дорогу для бессознательного — не навсегда, а на короткое время, в крайнем случае — на время спектакля.

Иначе говоря, нигде в «In-Yer-Face Theatre» насилие не представлено как норма, как форма коммуникации, привычная для героев и с удивлением открываемая зрителями, которые обнаруживают, что эта патология не только хорошо им известна, но воспринимается как рутинный порядок существования. В этом смысле основателем русской гипернатуралистической НД следует признать не английских драматургов, а Людмилу Петрушевскую [1164] . Эту преемственность отметил Павел Руднев:

1164

«Людмила Петрушевская как необыкновенно талантливый художник очень сильно опередила время, и именно в ее пьесах впервые нашло отражение то, что потом стало предметом внимания большинства», — пишет Алена Солнцева (Искусство кино. 2004. № 2. С. 17). Однако А. Соколянский полагает, что «никто из новейших даже не примеривается к ее планке» (там же. С. 56).

Ее [Петрушевской] брошенный художественный прием успели подобрать драматурги 2000-х годов, склонные так же тщательно, документально фиксировать заповедные уголки реальности, не выглаживая бытовой язык и восхищаясь шероховатостями затрапезной речи. Но есть разница. В сегодняшней моде — жестокие, депрессивные, преувеличенно тяжкие пьесы, уходящие корнями в отрицание мира; пьесы скорее о мучителях, чем о мучениках. Освоив уроки «магнитофонного реализма» и успешно развивая его в пространстве современного театра, новые драматурги милосердияПетрушевской не приняли, не прочувствовали, отвергнув путь, через который на подмостки благодаря драматургу, «наблюдателю» и «сострадателю» входила «тихая, пьющая женщина со своим ребенком, никому не видимая в однокомнатной квартире». Эта женщина сегодня снова не заметна, нет ей защиты [1165] .

1165

[ Руднев Павел]. Театральные впечатления Павла Руднева: Из девятого в восьмой и обратно… // Новый мир. 2004. № 5. С. 202.

Наверное, не стоит слишком печалиться по поводу недостачи милосердия в современных пьесах — в переводе на язык эстетических категорий милосердие называется сентиментальностью, а ее и у Петрушевской, к счастью, немного. Главное различие видится в ином: большинство «новых драматургов» взяли у Петрушевской бытовой абсурдизм и трансгрессию (языковую и поведенческую), «позабыв» или не сумев воспринять виртуозную языковую игру, что, конечно же, сильно обеднило смысл заимствований.

Посредниками между НД и Петрушевской стали драматурги, получившие известность в 1980-е годы: Нина Садур, Алексей Шипенко [1166] , Михаил Волохов [1167] . В генезисе русского драматургического гипернатурализма особая роль принадлежит и пьесам Владимира Сорокина. В своих драмах Сорокин постепенно, не сразу, но все же нашел эффектные сценические эквиваленты языку насилия, разработанному в его прозе. В лучших из его пьес — «Щи», «Землянка», «Hochzeitreise» — языковые конфликты непосредственно переводятся в действие — то психопатологическое, то авантюрное; иногда это происходит так же, как и в прозе, путем буквализации языковых метафор, а иногда и гораздо более сложным образом, когда каждый герой в своем поведении воплощает определенный вариант разрушения дискурса. По этому же пути Сорокин пошел и в своей кинодраматургии (см., в частности, разбор фильма «Москва» в гл. 13) — недаром и фильм И. Хржановского «4», поставленный по сценарию писателя, органично вписывается в стилистические контексты НД [1168] . Короче говоря, именно Сорокин первым в современной драматургии понял обсценную лексику как дискурсивную метафору насилия, находящую наиболее непосредственное воплощение в театральном или кинематографическом действии; именно он репрезентировал «чернушную» социальную жестокость как драму языка в первую очередь. Кстати, не случайно и то, что в 2007 году по заказу Э. Боякова Сорокин написал специально для театра «Практика» пьесу «Капитал».

1166

См.: Шипенко А.[Избранные пьесы] // Восемь нехороших пьес. М.: В/О «Союзтеатр», 1991; Он же.Из жизни камикадзе. М., 1992.

1167

См.: Волохов М.Игра в жмурки: пьесы, эссе, стихотворения. М.: Магазин искусств, 2001.

1168

Подробнее см.: Lipovetsky Mark.Of Clones and Crones (film 4[Chetyre] (2004) by Il’ia Khrzhanovsky) // Kinokultura. 2005. October .

Однако по большому счету у сегодняшних гипернатуралистов нет актуальной социальной традиции,к которой они могли бы апеллировать, — подобно тому как «In-Yer-Face» апеллирует к «рассерженным молодым людям» 1960-х. Для нового поколения русских драматургов недавние социальные «мечты и звуки» бывших шестидесятников и либералов 1990-х — это именно то, что загнало их героев в тупик. Поэтому авторы НД если и оглядываются на какую-либо социально-эстетическую традицию помимо «чернухи», то скорее уж на физиологический очерк XIX века или на горьковские сочинения о «босяках». Недаром чуть не каждая вторая пьеса гипернатуралистов представляет собой вариацию на тему «На дне» («Божьи коровки возвращаются на землю» Василия Сигарева, «Война молдаван за картонную коробку» Александра Родионова, «Вилы» Сергея Калужанова, «Бедные люди, блин» Сергея Решетникова, «Подземный переход» Михаила Дурненкова, «Выхода нет» Гульнары Ахметзяновой, «Невозможность» Артема Северского и др.). Не случайно и то, что драматурги этого направления так часто обращаются к ремейкам русской классики («Облом-off» М. Угарова, «Яма» и «Пышка» В. Сигарева, «Башмачкин» и «Антоний и Клеопатра» Олега Богаева, «Смерть Фирса» Вадима Леванова, «Чайка» Константина Костенко, «Воскресение. Супер» братьев Пресняковых и т. д.). Характерно, что в большинстве этих пьес классический сюжет превращается в тяжелое бремя, с которым драматург не может сладить, и вместо того, чтобы играть с классической моделью (как можно было бы предположить, исходя из постмодернистских ожиданий), гипернатуралисты лишь иллюстрируют их по своему вкусу, используя классику как детскую книжку-раскраску. Единственное исключение составляет пьеса Вячеслава Дурненкова «Три действия по четырем картинам», в которой используются не конкретные тексты, а некий обобщенный дискурсивный образ литературы второй половины XIX века и при этом разыгрывается трагикомическая неприложимость классических ответов к «проклятым вопросам» современного сознания [1169] .

1169

См. об этой пьесе, напр.: Мамаладзе М.Театр катастрофического сознания: о пьесах — философских сказках Вячеслава Дурненкова на фоне театральных споров вокруг «новой драмы» // Новое литературное обозрение. 2005. № 73. С. 295–298.