Параметрическая локализация Абсолюта

– Извини, отвлекают. Так. Я повешу тебя на неделю, а может и на две. Но с тебя приличные рамы. Нет рам – нет выставки. Фотки сам отбери, штук десять-двенадцать, только без порнухи. Размер тоже чтоб нормальный был, чем больше, тем лучше. Открытие в субботу в пять, будь обязательно. Пригласи подружку, если хочешь. Есть подружка у тебя? Не робей! Бесплатно пожрёте, за счёт заведения, – и он встал, непроницаемо улыбаясь.

Естество или маска? Вадим шёл сквозь ресторанный зал, сглатывая от запахов. Может, он надевает эту простецкую маску, чтобы нравиться людям? Массы уважают грубость. Устраивает же он зачем-то эти выставки? С другой стороны, он видел, что я не. Но маску не снял. Вадик!

2. Разве тебе не понравилось?

Вадиком его звали ещё в школе. Гадкая кличка, гадкая школа, гадкое время. Всё, напоминавшее о тех годах, он не любил, в том числе имя «Вадик». Оно казалось ему инфантильным. И вообще, он всегда недоумевал, когда кто-то чувствовал ностальгию по школьным годам. Пустое! Он не завёл сердечных друзей, не влюбился, не увлёкся спортом, не преуспел ни в одном из предметов. Ему нравились рисование и химия, но умеренно, скорее своими побочными результатами. Рисование – нежные акварельные пятна, взаимопроникающие друг в друга по неровным границам, химия – кислоты и кристаллы солей в баночках, растворяющиеся, оставляющие после высыхания шероховатые следы на стекле. Лучшее, что было в школе! Остальное – серо. Унылые летние лагеря, пресная столовая. Длинные дребезжащие звонки, ковыляющая сторожиха в ватнике. Сколотые уголки парт, тесные туалетные кабинки, текущие из авторучек чернила. Школа пролетела мутной тенью и ассоциировалась у Вадима только с промозглыми осенними утрами.

Хотя дома всё было хорошо. Родители его любили, звали Вадей, старательно кормили, чтобы вырос красивый. Каждый год покупали новый школьный костюм, а не так, как другим детям – на вырост на два класса вперёд, помогали делать домашние задания, мягко журили за двойки, водили в кино и в кафе. Они не требовали от него многого, и благодаря этому подростковый переходный возраст прошёл у Вадима мягко, без бунтов, без дурных компаний и без побегов из дома. До самого поступления в институт он охотно проводил время с папой и мамой, играл с ними в Монополию, гулял в ботаническом саду и ничуть не стеснялся «предков», как многие его одноклассники.

Он не знал, куда поступать, и поступил в радиотехнический, по примеру папы. Элегантно полный, в больших очках, с мягкими волосами и квадратными ногтями, Вадим казался очень спокойным и уравновешенным парнем, но к середине первого курса внутри него начало расти какое-то непонятное беспокойство, неудовлетворённость. Поначалу это находило выход в кино: он вдруг стал запоминать актёров и режиссёров, волновался и остро переживал сюжеты; возбуждённо вытягивая длинные губы, обсуждал с родителями возможность или невозможность событий на экране. Оглушительное впечатление произвёл на него фильм «Апокалипсис сегодня» – он вышел из зала потрясённый, потерянный, как будто весь мир вокруг него перевернулся.

Из-за этого фильма и произошёл его первый конфликт с папой. Папа, человек доверчивый и добрый, любил все фильмы подряд, находя в каждом достоинства и не замечая недостатков. «Везёт нам на кино в этом месяце! Вот только недавно ту комедию – ну, как её, как называется? – а сегодня снова отличный фильм», – сказал он, ласково приобняв за спину Вадима и маму. Мама кивнула и указала на новую афишу: давайте ещё вон на тот сходим? Как вы можете такое говорить! Папа! Как ты можешь сравнивать? Как вообще можно рядом ставить такие вещи? Вадим остановился и возмущённо смотрел им в лица. Неужели вы не видите разницы? Серьёзнейшая, глубочайшая работа и бессмысленная пустышка! Позволь, Вадя, ну почему пустышка? Весёлая приключенческая лента, лёгкая и приятная. Разве тебе не понравилось? И они заспорили.

3. Отравленные родники

Дальше – больше. После того фильма Вадим увлёкся музыкой в стиле рок, в особенности же ему нравился рок психоделический. Теперь он уже не слушал вместе с родителями Аббу, умиротворённо качая головой и подпевая в любимых местах, а норовил сменить диск и привить им свои новые вкусы. Папа и мама силились, старательно вникали, но испытывали облегчение, когда сын закрывался в своей комнате и оставлял их в покое, с их привычными и понятными радостями. Но Вадим выходил из комнаты и, неодобрительно скрестив руки на груди, прохаживался перед папиными книжными полками, в поисках достойного чтива. Папа, объясни, как могут у тебя стоять рядом Набоков и Буссенар? – вопрошал он. Но ведь тебе всегда нравился Тарзан, Вадь? Вспомни, сколько раз ты его перечитывал!

Переоценка культуры длилась несколько лет, и к концу института Вадим превратился из лояльного обывателя в радикально настроенного интеллигента. Критическое отношение к общепринятому разрослось и вышло за рамки искусства: Вадим почувствовал вкус к непохожести на других и старательно её культивировал. Проколол оба уха серебряными колечками, отпустил волосы и бороду, регулярно выискивал нестандартную одежду в секонд хэнде, зимой и летом ходил в кедах и больших наушниках. Стал носить очки. Читал Сартра и скептично отзывался об устройстве общества. С родителями и приятелями держался хмуро и трагично. Девушек сторонился. Папа и мама дружно решили, что любой нормальный человек должен пройти в молодости через период нигилизма, и вели себя с особой внимательностью и предупредительностью, вплоть до совместного посещения с Вадимом магазинов поношенной одежды.

После института папа пригласил сына работать к себе на завод конструктором, а мама – к себе в агентство системным администратором. Вадим выбрал второе – он немножко разбирался в компьютерах, и добираться на работу было ближе. Коллектив агентства был чисто женским, молодым, и мама рассчитывала, что одна из незамужних менеджеров понравится Вадиму и не даст ему чересчур сильно отклоняться от нормальной жизни. Но Вадим вёл себя замкнуто, редко случавшуюся работу выполнял быстро и молча, курить на лестничный пролёт не выходил, в боулинг по пятницам вместе со всеми не ездил. Вскоре кто-то из обиженных невниманием девушек пустил слух, что Вадик – гей, и все охотно поверили, должен же быть в порядочной фирме хотя бы один гей. И даже прониклись к нему жалостливой симпатией.

Вадим целыми днями пил кофе и сидел в интернете, общаясь на форумах со всевозможными виртуальными собеседниками – о кино, музыке и литературе. Не чурался и философии с психологией. Считал хорошим тоном то тут, то там вставить цитату из Ницше, имя которого действовало гипнотически как на оппонентов, так и на него самого. «Жизнь – источник радости; но всюду, где пьет толпа, родники отравлены». Ярко выраженных взглядов Вадим не имел, но это не мешало ему иметь единомышленников –каждый был не прочь отругать широкие вкусы, невежественные массы и деградирующие нравы. Все с удовольствием презирали эстрадную музыку, женские романы, голливудские боевики и сходились в уважении к минимализму и артхаусу.

4. С пунктиром красных скамеек

И вот как-то раз, бесцельно прыгая со страницы на страницу, Вадим попал на фотосайт – место, где все желающие выкладывали свои фотоснимки и обсуждали их. Портреты, пейзажи, натюрморты, отчёты о далёких путешествиях. Раньше он уже бывал на таких сайтах мельком, но сейчас, скучая, стал смотреть чужие фотографии подробно. И постепенно скука ушла: в этих молчаливых отпечатках мира он всё сильнее чувствовал родное, близкое, как будто кто-то протягивал ему открытую руку, улыбался и приглашал смотреть своими глазами. Разговор с далёким неведомым другом, и разговор не словами, но чем-то большим, чем слова. Особенно его поразила чёрно-белая фотография старой водонапорной башни, кирпичной, неровной, с дощатой пристройкой сбоку и холмистой перспективой, уходящей в серые облачные небеса. Кривая железная лесенка поднималась от сухих бурьянов к верхушке башни, где стоял покосившийся жестяной конус. Что было в этой фотографии? Кажется, всё просто, обычно и буднично – и в то же время такая сила, такая тоска, такое одиночество... Волна мурашек пробежала по спине Вадима, и он стал листать другие работы того же автора – но остальные не тронули его так сильно.

Он вышел на обеденный перерыв и полтора часа кружил по ближайшим улицам, глядя вокруг уже совсем другими глазами: вот бабушка продаёт укроп под рассохшимся окном, вот облезлая штукатурка рождает на стене череду узоров, вот две тонкие радиомачты на крыше, на фоне величественного облака. Всё это было невероятно красиво, и Вадим то и дело щёлкал встроенной в телефон камерой. На экранчике телефона снимки выглядели не хуже, чем у того парня! С волнением он вернулся на работу и скопировал снимки в компьютер, чтобы рассмотреть их получше и сразу же опубликовать на фотосайте. Но его ждало разочарование: в увеличенном виде его фотографии никуда не годились – мутные, бледные, пятнистые, с искажённым цветом и пропорциями.