Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Один из очерков «Новых картин Парижа» (1828) написан от лица старого морского волка, который утверждает, что ни в одном из своих дальних плаваний он не подвергался стольким опасностям, как во время пешей прогулки по центру Парижа:

«На улицах этого проклятого города невозможно сделать и шагу без того, чтобы тебя не толкнули прохожие, которые мчатся стремительно, словно пакетбот, преследуемый пиратами. Каждую минуту приходится менять галс, иначе тебя непременно собьет один из многочисленных экипажей, заполонивших мостовую. <…> Поначалу я продвигался вперед беспрепятственно, но, дойдя до Университетской улицы, обнаружил, что рабочие роют здесь траншею для газовых труб и перекопали половину мостовой, другую же половину загромождает бесконечная череда экипажей: телега прачки зацепилась колесом за колесо фиакра, а кучер кабриолета пытался проехать между стеной дома и телегой, но промахнулся на какой-то жалкий дюйм и застрял. Покамест те, кто столкнулись, выясняли, кому подать назад, а кому двинуться вперед, все прочие экипажи, кареты и дилижансы остановились выше и ниже по течению и застыли в ожидании. Не могу пересказать всех проклятий, всей ругани, всех богохульств, какие услышал я при этой оказии; столько бранных слов не слетают даже с уст моряков, проведших три месяца в открытом море. В конце концов телега прачки разбила две спицы у колеса фиакра, но все-таки от него отцепилась и сдвинулась с места, после чего все экипажи одновременно пришли в движение».

Но беды рассказчика на этом не кончаются; не успевает он пройти несколько шагов, как путь ему преграждает толпа зевак (горничных и служанок, подмастерьев и рабочих), наблюдающих за тем, как грузят мебель на огромную подводу. С большим трудом рассказчику все-таки удается перебраться на правый берег Сены; тут начинается дождь, и он укрывается в пассаже Делорма (ныне не существующем), где тоже полно народу: пешеходу приходится протискиваться между двумя дамами в огромных шляпах с перьями, отчего он едва не лишается глаза. Но и это еще не все. Рассказ о дорожных препятствиях продолжается:

«Я вышел на улицу Сент-Оноре. Дождь кончился, но из водосточных труб продолжала хлестать вода, и ручей посреди улицы превратился в целую реку. С большим трудом добрался я до угла улицы Ришелье, где комиссионеры перекинули через водный поток мостик шириною в фут. Всякое деяние достойно вознаграждения, и я вовсе не собирался, в отличие от многих других прохожих, пересечь этот мост бесплатно. Однако пожелай я дождаться, пока мне вернут 4 франка и 19 сантимов сдачи с моей пятифранковой монеты, я потерял бы слишком много времени; поэтому я решил вспомнить молодость и перепрыгнуть через водный поток. Я примерился и взлетел… однако, еще не успев приземлиться, столкнулся в воздухе с господином, которому взбрело на ум перепрыгнуть через улицу в то же самое мгновение. Масса моего тела была значительнее, а скорость ее еще умножила, так что столкновение окончилось плачевно для господина, летевшего мне навстречу: он рухнул в самую середину потока, к величайшему восхищению грузчиков, кумушек и дюжины юных шалопаев, шлепавших по воде. Я же отделался тем, что промочил ноги».

Повествователь подходит к Французскому театру, где играют пьесу «Ажиотаж», и видит на улице ажиотаж ничуть не меньший: огромное скопление зрителей, пришедших пешком и приехавших в экипажах, а также перекупщиков, торгующих билетами, и жандармов (пеших и конных), пытающихся навести порядок в этом хаосе. Он преодолевает и это препятствие, но муки его не заканчиваются и тут. Некий предусмотрительный парижанин решил запастись дровами на зиму прямо сейчас, летом, когда они дешевле; поэтому вся улица загромождена грузчиками и пильщиками. Одно из поленьев больно ударяет рассказчика по ноге, затем водонос, идущий от фонтана с двумя ведрами, выплескивает воду на его панталоны, а конный служащий городской почты, проскакав по самой середине улицы, обливает его грязью с головы до ног. Наконец, в самый последний момент, перед домом приятеля, несчастный сталкивается с каменщиками, отчего его платье делается белым от известки.

Рассказ «старого морского волка», конечно, слегка шаржирован, но по сути все описанное в нем вполне достоверно. Подобные беды постоянно преследовали всех парижан и «гостей столицы» до тех пор, пока принятые меры по благоустройству города не начали менять его облик.

После 1836 года для устройства тротуаров стал употребляться асфальт, который был примерно в три раза дешевле гранитных плит. От мостовой тротуары отделялись гранитными бордюрами в 30 см высотой и 20 см шириной, с выемками для стока воды (или просто с наклоном в сторону мостовой).

В конце эпохи Июльской монархии большая часть парижских улиц уже была оснащена тротуарами. Англичанка Фрэнсис Троллоп в книге «Париж и парижане в 1835 году» пишет: «Если так пойдет дело, через несколько лет по парижским улицам будет так же легко ходить, как и по лондонским. <…> Конечно, старые улицы Парижа не так широки, чтобы разместить по обеим их сторонам широкие эспланады, окаймляющие Риджентскую или Оксфордскую улицы, но все, что необходимо для надежности и удобства, может быть достигнуто и на меньшем пространстве. Те, кто бывал в Париже лет десять назад, когда с одной стороны улицы на другую нужно было перепрыгивать, чтобы не попасть ногами в грязную лужу, когда любой прохожий всякую минуту рисковал быть раздавленным телегами, фиакрами, кукушками, кабриолетами или тачками, – те от всего сердца благословят узенькие тротуары, которые проложены теперь вдоль главных парижских улиц повсеместно – за исключением тех мест, куда выходят ворота больших особняков, а также немногочисленных участков, о которых просто забыли».

Положение в городе улучшалось, однако иностранных путешественников поражал контраст между элегантностью парижских магазинов или кафе – и неопрятностью многих парижских улиц. В.М. Строев пишет: «Улицы узки, кривы, не вымощены хорошо. Тротуаров нет; экипажи ездят так близко к домам, что прохожие нередко принуждены бросаться в ворота или скрываться в магазинах. <…> В немногих улицах, на которых есть тротуары, хозяева домов осторожнее, соблюдают некоторую чистоту и не позволяют выливать помои на ноги проходящих. Есть улицы в Сент-Антуанском предместье и за Луксанбургом, где вечная осень, т. е. слякоть и грязь; улицы не просыхают, и надобно ходить в галошах, чтобы не промочить ноги».

Что же касается самих парижан, то они далеко не всегда приветствовали реформы, производимые городскими властями. Возьмем, например, стоки для грязной воды. До середины 1830-х годов они проходили по середине улицы; грязная вода из них сквозь зарешеченные люки сливалась в подземные сточные канавы. Во второй половине 1830-х годов стоки были перемещены к краю тротуара, и это нововведение парижанам не понравилось: ведь теперь всякий прохожий рисковал быть забрызганным с головы до ног первым же проехавшим по улице кабриолетом. Более того, неблагодарные современники так мало ценили заботу о них префекта Рамбюто, что называли каждую яму, каждый бугор, каждую трещину в тротуаре «очередное рамбюто». А ведь префект позаботился и о том, чтобы прогуливающиеся парижане могли присесть и отдохнуть на свежем воздухе совершенно бесплатно: для этого повсюду были установлены «муниципальные» скамейки – к великому неудовольствию тех, кто зарабатывал на жизнь сдачей внаем стульев.

Рамбюто еще при вступлении в должность, в 1833 году, сказал королю Луи-Филиппу: «Вода, воздух, тень – вот что я обязан предоставить парижанам прежде всего». Предоставить воздух означало расширить сеть городских улиц. На решение этой задачи при Июльской монархии тратили 2, а в 1840-е годы даже 3 миллиона франков в год – против 700 000, которые уходили на это в эпоху Реставрации. Однако теперь, если частного владельца не устраивала сумма, которую государство предлагало ему за дом, подлежащий сносу, он мог обращаться в суд. Это затягивало дело и взвинчивало цены на недвижимость, и до тех пор, пока в 1841 году не был принят закон «об экспроприации собственности в интересах города», справляться с несговорчивыми собственниками префекту помогали только королевские ордонансы (при Июльской монархии их было издано целых пять сотен).

При Луи-Филиппе проводилась политика «выравнивания» улиц в старых кварталах правого берега (Святой Авуа, Ломбардском, Арси) – улиц бедных, тесных и вдобавок весьма «неблагонадежных» в политическом отношении. Одним из результатов этой политики стала проложенная в 1838 году по инициативе Рамбюто и закономерно названная его именем широкая прямая улица, поглотившая тесные и душные улицы Скрипачей, Пеньковую и Долгого Следа, которые испокон веков слыли «источником мятежей, крепостью революционеров».

Те же двойные цели (и гигиенические, и политические) преследовал Рамбюто, проводя работы на острове Сите. В 1837 году здесь между папертью собора Парижской Богоматери и Гревским пешеходным мостом была проложена широкая (шириной в 12 метров) Аркольская улица. Кстати, обычно считают, что она получила свое название в честь города и моста в Северной Италии, где в 1796 году Бонапарт одержал победу над австрийцами. Существует, однако, другая версия: во время Июльской революции некий молодой человек был убит с трехцветным знаменем в руках на Гревском мосту, успев произнести перед смертью: «Помните, что меня зовут Арколь». В 1838 году между Дворцом правосудия и Аркольской улицей проложили улицу Константины (названную в честь алжирского города, который французские войска захватили осенью 1837 года). Кроме того, Рамбюто начал прокладывать новые, широкие улицы вокруг Дворца правосудия, что позволило облегчить подъезд к зданию.