Парижские письма виконта де Лоне
Шрифт:
Странная у нас эпоха!.. юные старики существуют рядом со старыми детьми! холодные сердца — рядом со страстными умами; соперники заключают союзы, враги вступают в брак, эгоисты забывают себя, скупцы раскошеливаются, люди с разбитыми сердцами шутят без устали, миллионеры ходят пешком, а нищие просят милостыню верхом.
Неужели вы не видели этого старого калеку, который прогуливает свою нищету по Парижу на седле? его сопровождают два мальчугана; он молит жалобным голосом: «Помогите мне, сударь, я обезножел». Тут вы, идущий по тротуару, отступаете прямо в лужу и даете этому бедняге денег, чтобы он мог прокормить самого себя и своего коня, а все кругом смотрят на вас; ведь это очень странно — чтобы пешеход помогал всаднику; он милостиво принимает ваше подношение, не сходя с коня, снисходительно благодарит и отправляется на поиски следующей чувствительной души, следующего благодетеля, которого разжалобит и обдаст грязью. Этот несчастный вызывает V нас живейшее сочувствие, мы от души желаем ему удачи; больше того, мы советуем ему сделаться рассыльным: выполнять поручения верхом гораздо сподручнее, и он сможет разбогатеть куда быстрее, чем тот его собрат, что разъезжает со своей шарманкой в тильбюри; комиссионеры зарабатывают больше музыкантов. Говорят, что в Париже даже пешим рассыльным быть очень выгодно, что уж говорить о рассыльных конных! Но в таком случае наш нищий не будет иметь поэтического вида. О цивилизация, какими семимильными шагами ты идешь вперед! Может ли хваленая древность сравниться с нами? У Велизария был всего один друг [356] , у Гомера — всего один посох. Пройдет время, и потомки наши скажут: каким великим народом были эти прославленные французы! мартышки у них одевались, как люди, а нищие ездили на лошадях.
356
В дидактическом романе Ж.-Ф. Мармонтеля «Велизарий» (1767) заглавному
Кстати о лошадях — впрочем, немножко иного сорта — мы наконец побывали в прославленном манеже, о котором идет так много разговоров [357] . И что же? — О, манеж поистине великолепен!.. это настоящий памятник архитектуры, это целый город. Там можно провести полгода безвылазно и не почувствовать скуки; там можно не только ездить верхом, но и наслаждаться многими другими радостями. Своды манежа так высоки и так гулки, что туда входишь с благоговением и говоришь только шепотом: это другая церковь, разве что с песчаным полом. Манеж окаймляет элегантная галерея, состоящая из множества хорошо отапливаемых и с величайшим изяществом обставленных салонов, откуда матери могут наблюдать за тем, как их сыновья и дочери берут уроки верховой езды; в этих же салонах юные наездницыпереодеваются в обычное платье. За галереей располагаются салоны для беседы и для игры в вист, столовая, бильярдная, раздевалка, библиотека и мастерская художников; затем фехтовальный зал, салон для курящих, таинственный будуар, заставленный конскими скелетами, учеными трудами по ветеринарному искусству и руководствами по верховой езде; здесь ни в чем нет недостатка: ни в книгах, ни в рисунках и гравюрах, ни в статуэтках, ни в диковинах; это подлинное гиппологическое царство, которое не может не нравиться профессиональным лошадникам, но еще больше пользы принесет невежественным любителям: ведь конная наука, как и всякая другая: физика и медицина, политика и статистика — плодит своих знатоков.У спортсменов [358] , этих элегантных мономанов, этих вздорных умников, свои претензии на ученость; педанты встречаются не только среди пеших, но и среди конных, так что наши юные денди должны радоваться прекрасной возможности в короткое время выучить несколько специальных терминов модной науки. Что может быть приятнее, чем щегольнуть в разговоре двумя десятками слов, которых не понимает никто из окружающих!
357
Этот манеж был открыт в 1834 г. на улице Дюфо графом д’Ором, бывшим главным берейтором кавалерийской школы в Сомюре, автором многочисленных сочинений о лошадях и верховой езде.
358
В описываемую эпоху это слово, заимствованное из английского, означало во французском языке любителей верховой езды; современное значение оно приобрело лишь в конце XIX в. О спортсменах как разновидности денди см.: Вайнштейн.С. 138–144.
Лошади в этом храме гиппологии чувствуют себя не хуже людей: здесь говорят о конюшне на шестьдесят лошадей, как в других местах — о столе на шестьдесят персон; конюшни трехэтажные, а скоро обещают оборудовать еще и превосходные подземные стойла. Все для лошадей — и каких лошадей! Забудьте этих старых обманщиков, которые в прежние времена так любезно подставляли спину всякому, кто желал прокатиться на них по манежу; забудьте этих вероломных эгоистов, которые, желая набить себе цену, внушали вам самые ложные представления о характере им подобных и награждали вас одним-единственным умением — умением изящно свалиться с первой же настоящей лошади, на которую вы сядете; забудьте этих четвероногих сомнамбул, этих скакунов на колесиках, которые именуются в наши дни лошадями для манежа, а некогда именовались Росинантами. Сегодня от всего этого не осталось и следа; все переменилось самым решительным образом, и искусство верховой езды действительно сделалось искусством. Сегодня… то, что мы сейчас скажем, вас удивит, вам трудно будет нам поверить, но вы убедитесь, что мы говорим правду, — так вот, сегодня тот, кто берет уроки верховой езды, научается ездить верхом, что само по себе вещь неслыханная. Но и это еще не все, в манеже его научат также законам элегантности и правилам хорошего тона. Эта конюшня — заведение куда более фешенебельное, чем многие из наших салонов; общество здесь самое избранное; доступ сюда получают только люди и лошади хороших родов.
На минувшей неделе все разговоры вертелись вокруг открытия парламентской сессии. Вот отчет о вчерашнем заседании [359] : оживление в зале; крики: голосовать! Голосовать! Оживление в зале, шум в зале; негодование слева, бурные протесты справа; оживление, шум слева, гам справа; бурные и многочисленные протесты; ропот слева; снова ропот слева; оживление, шум, резкие протесты и проч… Как же можно не говорить о таких важных вещах? Ведь это называется обсуждением политики государства!.. Несчастное государство!.. Некто назвал коалицию парламентским мятежом. Мятежом — да; парламентским — ни в малейшей степени.
359
Дельфина почти в точности перечисляет те ремарки, которые содержатся в настоящем отчете о заседании 20 декабря, напечатанном в «Прессе» 21 декабря 1838 г. На этом заседании депутаты выбирали четырех заместителей председателя, причем четвертого им выбрать так и не удалось, поскольку никто не набрал большинства голосов, а шум стоял такой, что министр внутренних дел Монталиве под тем предлогом, что в этом собрании все равно никто никого не слушает, даже отказался поначалу отвечать на заданные ему вопросы.
Те, кого политика путаников и завистников печалит, утомляет и обескураживает, обсуждают мадемуазель Рашель и мадемуазель Гарсиа. Лучше две юные девушки, исполненные таланта и вдохновения, чем два десятка старых безумцев, не имеющих ни единой мысли в голове.
Огюст Пюжен. Пале-Руаяль.
Благотворительность вступает в свои права: на грядущей неделе начнутся торговля и лотерея в пользу польских изгнанников; очаровательные волшебницы, добрые феи, совершают по этому случаю настоящие чудеса. В благотворительных мастерских работа кипит уже целых три месяца; дамы, посвятившие себя милосердию, не знают ни минуты покоя; эти добродетельные женщины трудятся, как каторжные, если не хуже, ибо усердие сильнее покорности, великодушие деятельнее стыдливости, впрочем, на свой лад тоже весьма деятельной. Нам сулят шедевры вышивки и рисунка, а также вязания! как могли мы забыть о вязании — рукоделии элегантном по определению и вошедшем нынче в такую моду. Пожалуй, даже в ужасные времена вязальщиц [360] дамы не вязали с таким усердием. На сей раз этому невинному труду предаются не злобные мстительные фурии, а особы изящные и прекрасные, нимало не жестокосердые, не жаждущие никаких кровавых расправ и могущие разве что со смехом потребовать смены кабинета. Так вот, знаете ли вы, что именно вяжут эти дамы? шнурки для звонков, покрывала для ног и бриоши.Бриоши производят настоящий фурор; это не те бриоши, которые подают к чаю, это те, которые подставляют под ноги, и ногам в этом гнездышке из перьев и шерсти становится очень тепло. На Польском базаре [361] вы найдете также массу подушек и подушечек, стульев, табуретов и кресел, расшитых самым восхитительным образом; но более всего поразят ваши взоры ширмы, изготовленные княгиней С… и княгиней де В… Вышивка, покрывающая эти ширмы, не уступает живописному полотну. Очаровательные творения не только радуют взор, но и пробуждают сладостные мысли; все эти чудесные вещи вдохновлены великодушными побуждениями; знатные работницы, которым они стоили стольких трудов, следовали тому возвышенному девизу, который однажды уже изменил мир: Любовь долготерпит и милосердствует! [362]
360
Вязальщицами называли женщин из народа, которые во время Революции присутствовали на заседаниях Конвента с вязанием в руках. Они восторженно приветствовали кровавые приговоры и с большой радостью присутствовали при казнях аристократов и «контрреволюционеров».
361
То есть благотворительной распродаже, выручка от которой шла в пользу поляков, бежавших во Францию после подавления Россией польского восстания 1830–1831 гг.
362
I Коринф. 13, 4.
1839
Наконец-то мы сможем вздохнуть спокойно: Париж постепенно возвращается к обычной жизни; шум утихает, лошади замедляют бег, торговцы приходят в себя: последнюю неделю у них не было времени ни есть, ни спать. Что творилось
на бульварах! толпы народа, деятельного, исступленного; горы снега и озера грязи; прелестные дети и женщины в вечерних туалетах, презирающие этот хаос и пробирающиеся между омнибусами и фиакрами всех сортов и цветов. Этот грандиозный праздник, этот период великодушных безумств, именуемых новогодними подарками, начался с гололеда: мостовые коварно притворились карамельками; к празднику город предложил своим жителям множество хрустальных тротуаров. Люди падали на каждом шагу, но это никого не останавливало: парижане все равно отправлялись по своим делам, и тот, кто не мог идти, либо бежал, либо скользил, как на коньках. Стараниями мальчишек все бульвары были испещрены ледяными дорожками, и право прокатиться по этим опасным тропам оспаривалось с такой же страстью, как право ступить на дороги куда более популярные, — такие, как дорога удачи или дорога славы. Правда, бульварные конькобежцы так высоко не метили. Среди тех, кто, дождавшись наконец своего часа, ступал на лёд, мы заметили ливрейного лакея с письмом в руках; скользил он не торопясь и с удовольствием, по всем правилам искусства, при этом воздевая вверх злосчастное письмо, вовсе не рассчитанное на подобную участь. Быть может, кто-то ожидал этого письма страстно и нетерпеливо, быть может, опоздание стало причиной больших бед. Таинственное письмо долго не выходило у нас из головы. Предупреждаем всех, кто этого не знает: в дни гололеда конькобежцы — не самые надежные из гонцов.Как только лошадям сменили обычные подковы на шипованные, наступила оттепель; вот тут-то улицы Парижа приобрели вид по-настоящему фантастический; быть может, никогда еще в первый день нового года в городе не наблюдалось подобного оживления. Всякая вещь обернулась новогодним подарком. Лавки ломились от народа, причем не только те, где продают игрушки или сладости, но и те, которые торгуют нижним бельем, шляпами, скобяным товаром; цветочницы продавали свой товар возами; вдобавок в этом году каждый предмет, чтобы заслужить звание новогоднего подарка, принимал форму цветка: парижане получали в дар цветы из сахара, из фарфора и из бумаги, не говоря уже о цветах из теплицы. Прелестные жардиньеркичерного дерева утопали в цветах: за фарфоровыми прятались живые. Букет полевых цветов можно было приобрести и у кондитера: в роли мака выступали вишневые конфеты, в роли колосьев — леденцы. Так что пай-мальчики могли кушать колосья с хлебом: пай-мальчики, как известно, всё на свете едят с хлебом. Кроме цветов в этом году дарили много мехов. Какой прелестный контраст — настоящее соперничество весны и зимы.
Самая модная игрушка нынешнего сезона — Ноев ковчег; идея замечательная и позволяет поднести покупателю прекрасную коллекцию зверюшек; больше того, для этого крошечного ковчега любая лохань окажется океаном; главное — не пытаться повторить всемирный потоп. В магазинах подарков нам особенно нравятся любезные речи продавцов; о некоторых игрушках они высказываются с восхитительным простодушием. «Что это за кошмар — толстая картонная маска, красная рожа пьяного извозчика в зеленых очках?» — «Это, сударь, маска для игры в жмурки; она очень удобная и делает ребенка совершенно неузнаваемым», — отвечает приказчик самым серьезным тоном. Трудно не согласиться… Другой приказчик показывает вам ракушку на бронзовой подставке и объясняет: «Это, сударь, шкатулка для колец, но набожная дама может использовать ее как кропильницу». Вот и делайте выбор между парюрами и молитвами. Наконец, третий приказчик, желая вас убедить, говорит так: «Эта вещь всем нравится, она у нас нарасхват». — «Но в таком случае она уже приелась; мне ее не надобно». Тут же товарищ незадачливого приказчика бросается ему на помощь и уточняет.«Эта вещь совсем новая, мы только сегодня начали ее продавать». Право, это несколько меняет смысл.
Мы в восторге от терпения, с которым эти сытые и осанистые, горделивые и уверенные в себе юноши, обладатели черной шевелюры и грозных усов, дни напролет катают перед покупателями игрушечную тележку водоноса, расписывают красоты полишинеля, крутят ручку миниатюрной мельницы, разворачивают и сворачивают приданое хорошенькой куклы, собирают и разбирают кукольный домик или кукольный театр. Какое удивительное занятие для взрослых мужчин и как, должно быть, смеются они вечером над всеми теми глупостями, какие по долгу службы произносят утром и днем; ибо именно в этом заключается их долг, и они не имеют права исполнять его спустя рукава. Странная у них участь! Следует отдать справедливость женщинам, они занимаются этим утомительным делом с еще большей непринужденностью. За исключением одного-единственного магазина, где продавцы ненавидят торговлю, а перепуганные барышнивзирают на каждую вещь, интересующую покупателя, с тревогой, достойной прославленного ювелира Кардийяка, который, не в силах расстаться со своими творениями, выкрадывал их у тех, кому сам же их и продал [363] , — за исключением этого магазина, который мы не хотим называть, продавцы повсюду расторопны, сообразительны и учтивы не по обязанности; в Париже и торговцы, и торговки отличаются изумительной проницательностью, они сразу понимают, с кем имеют дело; для них все полно смысла: и форма шляпы, и цвет перчаток, и лицо, и осанка. Этой женщине они ни за что не продадут эту материю, а той, напротив, непременно предложат претенциозную и безвкусную новинку; они никогда не ошибаются и доказывают вам свою проницательность, подавая иные накидки или шарфы с почтительной улыбкой, которая означает: это, сударыня, вам не подходит. Вот почему один из наших друзей давеча был страшно оскорблен, когда ему захотели продать новый стол под названием Железная дорога.Замысел в высшей степени остроумный; судите сами: по чайному столику проложены рельсы, по которым ездит маленький вагончик; хозяйка дома водружает чашку чая на эту железнодорожную подводу, легонько подталкивает ее, и чашка едет к вам. Если она приезжает пустой, вам еще повезло; куда хуже, если ее содержимое окажется у вас на коленях. Стол этот очень удобный и обладает одним ценным преимуществом: скупцы боятся его как огня. Они думают, что за возможность полюбоваться таким хитрым изделием с них потребуют деньги, и не осмеливаются на него смотреть: под этим предлогом вы легко отвадите их от своего дома. […]
363
Персонаж новеллы Гофмана «Мадемуазель де Скюдери» (1819) и ее французского переложения — новеллы А. де Латуша «Оливье Бриссон» (1823).
На этой неделе политика завладела всеми умами, приковала к себе все взгляды. Повсюду только и говорили что о палате: что делается в палате? вы были в палате? кто сегодня выступал в палате? Разговоры эти оказались такими заразительными, что мы не выдержали и самолично отправились в палату; это было в понедельник; увы, именно в понедельник. Как жаль, что мы не побывали там, например, вчера; быть может, этот визит огорчил бы нас немного меньше. Мы не услышали бы речи господина Гизо, которым до того так сильно восхищались, и услышали бы речь господина де Ламартина, которым продолжаем восхищаться [364] ; но нам решительно не везет.
364
На заседании обсуждался адрес депутатов королю в ответ на его речь при открытии парламентской сессии; адрес включал оценку деятельности министерства. В понедельник 7 января Гизо подверг резкой критике кабинет Моле, который, по его мнению, ввергнул Францию в анархию и проводит беспринципную политику, губительную для страны. Он подробно остановился на собственных прошлых заслугах и на всем том полезном, что сделали после Июльской революции он, Гизо, и его единомышленники-доктринеры; деликатность позиции Гизо заключалась в том, что до определенного момента нынешний премьер-министр Моле также входил в число этих единомышленников, а нынешние союзники Гизо (те самые «политические друзья», о которых Дельфина рассуждает ниже) еще недавно были его противниками. Комплименты Дельфины Ламартину объясняются не только их давней дружбой, но и тем, что в палате депутатов Ламартин (так же как и Эмиль де Жирарден) выступал в поддержку правительства и против «коалиции» (см. примеч. 244 /В файле — примечание № 354 — прим. верст./).
Для такого независимого, беспристрастного и даже, можно сказать, непристрастившегосясущества, как мы, посещение палаты депутатов — испытание не из легких: взору предстают люди, которые по отдельности способны на многое, но все вместе лишаются способности сделать что бы то ни было; люди, которые по отдельности обладают либо талантом, либо опытом, либо энергией, то есть некими реальными и несомненными достоинствами, которые у себя дома выказывают ум и отвагу, но собравшись на заседание во дворце Бурбона, превращаются в беспокойную, бессильную массу, не имеющую ни авторитета, ни достоинства; числа, значение которых от сложения не увеличивается; прутья, которые не объединяются в пучок; реки, которые приносят пользу до тех пор, пока текут одиноко, но тонутв капризном и бесполезном океане, в бескрайнем море, волнуемом вместо ветров буйными страстями и непомерными амбициями, — море, на дно которого то и дело погружается хрупкий государственный корабль.Разве не наводит все это на размышления? Ведь палата состоит из людей в высшей степени достойных. Вот отважные генералы, которым вы можете вверить армию своей страны — и не прогадаете; вот ловкие финансисты, которым вы можете вверить свое состояние, — и не прогадаете; вот красноречивые адвокаты, которым вы можете вверить ведение всех ваших дел, — и опять-таки не прогадаете. И тем не менее когда все эти достойные люди соединяют свой опыт и свои способности, когда они вносят в общую кассу свои таланты и свое величие, они оказываются решительно не способны управлять делами государства; в чем тут секрет? Быть может, в том, что эти дела их не волнуют.