Партизанская богородица

— Был.

Медленно двигаясь, как приклеенные друг к другу, прошли еще несколько шагов. А все-таки она волнует, эта пухленькая Сонечка...

— Гавриил Александрович, а вы убивали? Вы сами?

— Убивал.

Сонечка вздрогнула всем телом.

— Ах!

И тут же сказала жалобно:

— Пойдемте домой. Я озябла.

У ворот остановились в тени от дощатого козырька.

Капитан поцеловал Сонечку. Она крепко стиснула его шею.

— Где ты спишь?

— Наверху... в летней горенке.

— Одна?

Она кивнула.

— Не запирай дверь. Иди. Я еще пройдусь.

4

— Ты сдурел, Федор!

— Отстань! Своя голова на плечах.

— Дурень, одна ведь! И тую сам в петлю суешь!

— Отстань, Петруха! Не хватайсь!

Федор с сердцем оттолкнул брата, вырвал винтовку, шагнул к порогу.

Петруха с отчаянием смотрел на него. Силой не удержать. Силы Федору одному на троих отпущено.

— Дарья! — обернулся к заплаканной Федоровой жене. — Ты чего молчишь!

— Федя! — взмолилась Дарья. — Не ходил ба...

— А ну вас всех! — разъярился Федор. — До могилы я к ней прикипел, да? Отвоевался я, хватит! Я землю пахать хочу!

— Мертвый не вспашешь! — тоже наливаясь яростью, закричал Петруха, загородил брату дорогу.

Но Федор отшвырнул его от двери и выбежал из избы.

Надо было торопиться. Все, поди, уже сдали. А в таком строгом деле тянуть ногу опасно.

И Федор кинулся крупным шагом, вобрав в плечи кудлатую голову, ровно преследуя кого-то.

— Фединька, вернись! — в печальном страхе крикнула вдогон Дарья.

Жалобный ее крик словно веревочкой захлестнул горло, остановил на миг. Федор тяжело сжал челюсти, матюгнулся, мотнул головой, разрывая невидимую, но цепкую веревочку.

На улице было пусто. Ни единой души. Только на высоком крыльце пятистенного дома несколько солдат.

Фельдфебель Барсуков сидел в красном углу, упираясь в стол плотно сжатыми кулаками.

Глубокий шрам, разваливший левую бровь, приспустил ему веко, и взгляд был тяжелый, подозревающий.

— А ну дай сюда! — Он встал из-за стола, взял протянутую Федором винтовку.

Осмотрел внимательно. Вынул добротно смазанный затвор, глянул на свет в дуло.

Винтовка была в порядке.

— Где взял?

— С фронта принес.

— Давно ли?

— Летось, в успенье вернулся.

— Летось?.. В успенье?.. — угрожающе тихо переспросил фельдфебель.

Он резко шагнул вперед, на Федора. Звякнули три медали на его широкой груди.

— Почему до сих пор не сдал? Партизанам берег!

И наотмашь стегнул затвором Федора по лицу.

Федор качнулся, но устоял. Кровь из разбитых губ потекла по крутому, давно не бритому подбородку.

— Ты пошто же так-то?..

Несправедливость, казалось, только поразила, но не испугала и не разъярила его...

— Взять! — будто выплюнул фельдфебель.

Двое солдат проворно подскочили, вознамерились заломить руки за спину.

Федор отбросил их.

Тогда третий, маленький, смуглый, кошачьим прыжком подскочил сзади и рукояткой нагана ударил Федора по темени.

Потом схватили под руки, поволокли в заднюю горницу. Швырнули на голый топчан.

...Очнулся Федор, когда в лицо плеснули ведро холодной волы.

Открыл глаза. Приподнялся на локте.

— Жить хочешь — не придуривай! — сказал фельдфебель. — Говори, кто из ваших в партизанах.

Федор молча смотрел на него.

— Говорю, не придуривай! — Фельдфебель закричал. — Небось, развяжем язык!

— Прости, Петруха, виноват я перед тобой, — не то простонал, не то всхлипнул Федор и, уронив голову, ткнулся лицом в грязный топчан.

— Взбодрить его! — послышался приказ фельдфебеля.

С двух сторон над топчаном взвились шомполы. С вязким звуком падали удары на живое тело.

— Не ленись! Не жалей силушки! — покрикивал фельдфебель.

Солдаты секли старательно.

Федор не шевелился.

То ли молчал упрямо, превозмогая боль, то ли впал в тяжелое беспамятство.

5

На площади, лицом к церкви, выстроили в ряд всех мужиков. Бабы и ребятишки толпились поодаль.

Капитан Рубцов с опухшим сердитым лицом нервно прохаживался по пыльной, наполовину вбитой в землю траве, временами оглядываясь на окна поповского дома.

Оттуда, поверх задернутой занавески, на него смотрела Сонечка.

Барсуков выровнял шеренгу, пересчитал выстроенных, доложил капитану:

— Шестьдесят два!

Капитан остановился на равном расстоянии от концов шеренги. Напротив маячила окладистая рыжая, очень знакомая борода. Капитан поднатужился, вспомнил: эта борода вчера, во время ужина в поповском доме, выглядывала из кухни.

— Крестьяне села Перфильево! — голос капитана хотя и отдавал хрипотой, но звучал громко и отчетливо. — Я буду краток. Наша родина переживает трудное время. Предатели, бандиты, немецкие шпионы, захватившие обманом Петроград и Москву, продают родину немцам и жидам. Доблестная русская армия под водительством Верховного Правителя адмирала Колчака беспощадно уничтожает красную сволочь. Близок час нашей победы!..

Выпалив это одним духом, капитан приостановился. Преамбула, годная для любого случая, была заучена наизусть. Отчеканивая ее, капитан одновременно наблюдал, какое действие она производит. Обладатель окладистой рыжей бороды просиял и истово, видать, от души, перекрестился. И еще несколько человек. Но лишь несколько. Остальные были неподвижны и хмуры.

Усмехнувшись про себя, капитан продолжал:

— Крестьяне села Перфильево! Среди вас есть мерзавцы, которые заодно с красной сволочью! Позор! Позор! — Капитан все гуще наливался злобой. — В то время когда доблестные войска... не щадя жизни... а здесь нож в спину... партизанские шайки... Позор! Гадость!..

Капитан жадно хватал ртом воздух, как запаленная на быстром скаку лошадь.

— ...Требую! Приказываю: немедленно выдать партизан! Всех до единого! Немедленно! Иначе считаю пособниками!.. Я кончил.

Эффектным жестом вскинул руку к глазам.

— Даю три минуты на размышление!..

И, подчеркивая свое пренебрежение, повернулся задом к ошеломленным и озадаченным мужикам. Перехватил восхищенный взгляд Сонечки, послал ей воздушный поцелуй и хищно улыбнулся, ощерив крупные зубы.