Партизаны

– А тут, ребята, не избу рубим, а свою жизнь. Надо лучше друг на друга-то смотреть. Нечего тотвониться.

Подниматься становилось все тяжелее. Среди кедра и темнозеленой пихты попадались желтые поляны песчаных, с галькою, россыпей; изредка серел покрытый мхом и лишайником камень. Дул на россыпях ветер.

Селезнев снял шапку.

– Вспотел как лошадь на байче, - сказал он и, крепко прижимая рукав к лицу, утерся.

По россыпи один за другим пробежали вихри, крутя хвою. Селезнев блаженно улыбнулся:

– Опять к дождю, говорю, парни. Урожай ноне будет...

Он щелкнул языком, и Кубдя почувствовал смутно, нутром, его тяжелую мужицкую радость. Кубде это не понравилось и он обвислым, усталым голосом спросил:

– Отдохнуть, што ли?

– Можно и отдохнуть. Тама-ка, за кедрой, глядень будет. Айда-те.

Он свернул влево. Прошли мимо желтых, словно восковых, стволов сосен. Вышли на небольшую каменную площадку, величиной с пару деревенских папертей. Кубдя бросил суму и ружье и ухнул:

– У-у-у!..

– ...у-у-у-о...
– далеко отбросило эхо.

– Вот местынь!
– сказал Кубдя, - аж глазу больно!..

И он, слегка наклонившись, будто сбираясь прыгнуть, глядел, пока Селезнев ходил куда-то за водой, а Горбулин раздувал костер.

Далеко, внизу, зажатое меж гор уходило Золотое озеро. Оно было синее, с желтоватым отливом, похожее на брошенный в горы длинный блестящий пояс. Оторачивали озеро лохматые пихты, кедры. За озером в высокое бледное небо белыми клыками упирались белки. А кругом - лес, вода и камень.

Кубдя лег на брюхо и поглядел вниз. На мгновение он почувствовал себя сросшимся с этим камнем. У него зазнобило на сердце.

Глядень обрывался сразу сажен на полтораста, а там шел пихтач, россыпи и камни. За пихтачем - озеро.

На средине глядня в три человечьих прохода поднималась кверху тропка.

Кубдя обернулся к Селезневу и крикнул:

– Антош, а ведь это она к нам в гору! Тропа-то. Узнал.

– К нам, - отозвался Селезнев, развязывая мешочек с солью, - ишь и соль отсырела.

Озноб на сердце у Кубди не прекращался.

Селезнев, грузно ступая, подошел к Кубде.

– Иди, чай поспел. Что на него смотреть, камень и камень. Никакого порядку нету, ему и бог не велел больше расти. Сколько места под пашню пропадат.

Антон зорко взглянул вниз по тропе и слегка тронул Кубдю сапогом.

– Видишь, - сказал он шопотом.

Кубдя не понял:

– Ну?

Селезнев дернул его за руку и тоже быстро лег на живот.

– Да вон, налево-то, мотри.

Голос у Кубди спал.

– Люди!.. На вершине!..

– Поляки, - сказал Селезнев и отполз.
– Красные штаны, видишь?

Они на четвереньках проползли несколько шагов, встали и подняли берданки с земли.

– Поляки, - сказал Селезнев плотникам.
– Туши...

Беспалый яростно разбросал огонь и начал топтать сапогами угли.

– И чаю не дадут напиться, коловорот им в рот!.. В чернь, что ли, пойдем?

– По-моему в чернь, - сказал Горбулин и поспешно добавил: - Мужики донесли на нас.

Селезнев заложил патроны и пополз обратно.

– Кубдя!..
– позвал он плотника.
– Айда-ка, попробуем.

Поляки поднимались медленно, один за другим по тропинке и весело переговаривались. Впереди на низенькой, брюхастой лошаденке ехал староста. За ним, на серой лошади - солдат без винтовки, должно быть офицер. Ветер нетерпеливо чесал гривы лошадям. Офицер часто оглядывался по сторонам и даже привставал в седле. Но мужиков он наверху не замечал.

Антон близко наклонился к Кубде, так что борода его терлась о плечо плотника и, обкусывая фразы, проговорил:

– Ты того... третьего... я уж... офицера...

– А старик-то?

– Старик, зря, он... сильком, должно... Ну?..

– Жалко человека-то... Не привык, я...

– Ну и оставался бы... Ничего нет легче человека... убить...

Селезнев положил ему руку на поясницу и ласково сказал:

– Бери, што ли...

Кубдя на немного изнемог, поднял ружье, прицелился.

– Ну, уж бог с ним, - сказал он и выстрелил.

Как бумажки, сдутые ветром, две лошади и два человека вначале будто подпрыгнули, потом полетели вниз с тропы, кувыркаясь в воздухе. На тропе кто-то пронзительно завизжал. Беспалый выскочил на рамку камня, перегнулся и тоже выстрелил. Поляки медленно пятились, лошади храпели, а мужики, ощелившись, как волки, мокрые, бледные, стреляли и стреляли. Староста погнал лошадь вперед, но она задрожала, забилась и вместе с седоком опрокинулась вниз...

Вечером, действительно, пошел дождь. Мужики разложили большой костер под пихтой и варили щербу из сухой рыбы. Было темно, хвою словно перебирали пальцами, хрустали ветки. Падал гром, затем желтая молния вонзалась в горы и камень гудел.

– Гроза на Федора-летнего, - лениво сказал Селезнев, - плоха уборка хлеба будет.

– А нам-то что?
– спросил Горбулин, - нам хлеб не убирать.

Селезнев как-будто с тоской произнес:

– Не придется нам, это верно...

– Верно...
– отозвался Соломиных.

Кубдя посмотрел на две темные глыбы мяса - Соломиных и Селезнева - и ему стало как-то не по себе.

– Жалко землю, что ли?
– спросил он резко.

– Землю, парень, зря бросать нельзя. Нужно знать, когда ее бросить... твердо сказал Селезнев.

– Ну и любить-то ее больно не за што!

– От бога заказано землю любить.

– Не ври!.. Бог-то в наказанье ее людям дал, - прокричал Беспалый, трудитесь, мол, мать вашу так!

Селезнев упрямо повторил:

– Ты, Беспалый, не ерепенься. Может бог-то и неправильно сказал. А только земля...

– Ну?..

Селезнев взял уголек и закурил.

– У меня, Кубдя, в голове муть...

– Поляков жалко?

– Не-е... Человека - что его, его всегда сделать можно. Человек - пыль. А вот не закреплены мы здесь.

– Кем?

– Хресьянами.

Кубдя озлился, сердито швыркая носом, он наклонился над котелком и помешал ложкой.

– На кой мне шут оно?

– Без этого нельзя.

Кубдя взглянул в его неподвижные, ушедшие в волос глаза и словно подавился.