Партизаны

– Не болит, а кружится.

Кубдя сказал:

– С большой ходьбы.

– Полевали?
– лениво спросил Селезнев.

– Полевали.

– Бы-ват, - протянул Селезнев и замолчал.

Молчали так, словно вели большой и важный разговор. Селезнев выпил самогонку и выхлестнул остатки на землю.

– Пью-пью ее, - сказал он, - а не берет. Даже злюсь.

Беспалых посоветовал:

– А ты на голодно брюхо пей.

– На сохатого лихоманку напустить хочет. Ха-а!..
– рассмеялся Кубдя не столько над Беспалых, сколько над собой: голова его начала медленно и весело наполняться туманом.

Селезнев сел на крыльцо, свернул папироску.

– Робите?
– полунасмешливо спросил он.

– Робим.

– Та-ак... Али дома места нету? Земля высохла?

Беспалых стукнул себя кулаком в грудь:

– Потому, мы странники!.. Разжевал, Антон Семеныч?

– Валяй в охоту тогда; что к чужому человеку в кабалу лезть? Не вникну я в вас. Чужую грязь гатить?.. Что проку-то?..

Кубдя с остановившимся, пьянящимся взглядом взял под мышки Селезнева:

– А ты, мил друг, не дури. Сам знашь, с каких доходов на работу идешь. Потому-у: тоска-а!.. Был, я скажу тебе, в германску войну, в Польше был, в Германии был - и он, и он, - все!..

Кубдя указал на Беспалых и еще на кого-то, в ворота:

– Посмотрели - во-от, народ!.. Живут, скажу тебе, робют. Чисто, сухо, кругом машина. Он тебе и человека убивать машину придумал таку - по воде и по воздуху, не говоря обо всем прочем.

– Не ври хоть...

– А ты переври лучше. Поработат он тебе в силу и отдыхат.

– А тебе плохо?

– Плохо!..
– Кубдя разозленно заговорил.
– Недовольны мы, понял? Желаем жить - чтобы в одно за всеми, а не у свиньи хвост лизать. Вот тебе, дескать, мамкина сиська. И с такого положенья - встосковали мы!..

– Не все сразу. Скоро-то, знаешь, насчет кошек говорят...

– Зря говорят! Ленив человек-от, ленив стерва! Ему бы все в пузе ковырять да брата своево вылаять. Нет, ты, курва, прожгись через работу-то да выплачься - вот и поймешь, на какое место заплатку ставить надо.

– А ты научи.

Кубдя соскочил с крыльца и, пошатнувшись, рассмеялся:

– Сам-то во тьме иду.

– Свечку надо?

– Не из твоей ли церкви?..

Селезнев провел рукой по бороде от горла к носу и ухмыльнулся глазами:

– Свечки-то все одинаковы. Лишь бы светили. Ты думашь с такой, а я с другой, а к месту-то одному придем.

– К одному ли, Антон Семеныч?..

Кубдя подхватил Беспалых под руку и пошел.

– Сиди, - сказал Селезнев.

– Пойдем лучше проветримся. А то парень-то совсем скис, - сказал Кубдя.

Селезнев шумно вздохнул и возвратился в горницу. Тут сидели и пили самогонку гости - из соседней деревни: маслодельный мастер - жирный, лысый как горшок, мужик; мельник - как и все мельники - большой любитель церковного чтения и большой бабник, - со своей дочкой, священник с дьячком. Жена Селезнева, широколицая высокая баба, наливала гостям самогонку в рюмки и, колыхаясь перетянутым животом, говорила:

– Кушайте, не стесняйтесь, кушайте...

В избе было жарко. Пахло зерном - прелым - от самогонки, хлебом, геранью, табаком. Мельник пронзительно, словно в избе шла мельница об шести поставах, спорил с попом и дьячком о двоеперстном крещении. Попу хотелось спать, но уйти было неловко и он отпихивал от себя рукой мельника:

– Уйди ты от греха, уйди!..

– Я те докажу, - кричал мельник, - от закона божия докажу, от катехизиса, от всяких, всяких!.. Сознаешь?..

Псаломщик потрогал за плечо мельника:

– Что ты одно и то же затвердил? Ты факты приводи, а криком-то и дурак возьмет, да?..

Маслодельный мастер спорил со всеми тремя и, не слушая ни их, ни себя, бубнил:

– Поп! Хошь у те и рыло и брови как у пророка, а я тебя не желаю слушать так как моя душа самого меня хочет слушать... У всякого человека есть внутри свой соловей... А ты мне там про священно писанье!..

Мастер поднял вверх руки и басом заорал:

– Благослови владыко-о!..

Псаломщик отскочил от попа и умиленно взглянул на Антона:

– Блистательно народ живет.

Антон чувствовал усталость во всем теле. Долгая утреня и обедня, при чем нужно было стоять впереди всех и, ощущая на себе взгляды, кланяться и креститься особенно истово и не торопливо; работник куда-то скрылся и нужно было самому гнать лошадей к водопою, дать им сена. И брала злость и не хотелось ради праздника злиться.

Селезнев взял псаломщика за плечи, усадил рядом с собой и сказал:

– Ну, рассказывай, Никита Петрович.

Псаломщик повел высохшим лицом во все стороны и сказал:

– Домовитый вы, Антон Семеныч.

– Иначе нельзя.

– У нас в России не так.

Антон взглянул на него оживившимся мыслью взглядом:

– Знаю. Бывал.

Псаломщик стиснул зубы и вздохнул так, словно выпустил душу:

– Тоже хочу хозяйством обзавестись.

– Без хозяйства человек - ветер.

– А дальнейшее само собой, а?

– Что?

– Ну, жизнь?

Псаломщик хитровато уставился на крупного чернобородого человека и подумал: "крупен, дядюшка. А и плутень тоже". Антон овял и устало проговорил:

– Кто как хочет, тот так и строит, свою жизнь-то.

– А бог?

– Бог для ночи нужон. С ним дневать не приходится.

В это время к Антону подошла баба и сказала:

– Там те, мужик, спрашивают.

– Кто?

– Милиционеры, что ли. С ружьями, на паре приехали. У ворот.

Селезнев взглянул на ее побледневшее лицо и недовольным голосом проговорил:

– А ты уж и скисла.

И, поскрипывая сапогами, мелким шагом, вышел к милиционерам. Их было двое. Они сидели в коробке и что-то разговаривали между собой. Каурые лошади утомленно отгоняли хвостом жужжавших паутон. Ямщик - молоденький мальчишка смотрел что-то у колес. Селезнев подумал, что милиционеры свернули выпить, и он решил угостить их получше.

– Заворачивайте, - сказал он.

Милиционеры взглянули на него. Один из них был на городской манер - бритый - без усов и бороды, второй - совсем молодой с начесаным на фуражку курчавым хохолком волос. Милиционер постарше сказал:

– Ты Антон Семеныч Селезнев?

И то, что сказал он эти слова, как их говорят на суде, не понравились Антону. Он сказал:

– Я самый.

Милиционеры переглянулись и, перегибая коробок, вылезли направо. К коробку сбирался народ: парни, девки. Старший милиционер оглянулся и увидал Кубдю и Беспалых с ружьями.