Партизаны

– Что я поп, что, ли?

– Може больше...

– А иди ты.

– Надо, паре, в сердце жить. Смотреть, понял?

– А что я зря ушел? Граблю я?..

Говорили они медленно, с усилиями. Мозги, не привыкшие к сторонней, не связанной с хозяйством, мысли, слушались плохо и каждая мысль вытаскивалась наружу с болью, с мясом изнутри, как вытаскивают крючок из глотки попавшейся рыбы.

Беспалых в нижнем белье, белый, похожий на спичку с желтенькой головкой, бил в штанах вшей и что-то тихонько насвистывал. Кубдя указал на него рукой и сказал:

– Вот - живет и ничья!.. А ты, Антон Семеныч, мучиешься. От дому-то не легко оторваться тебе.

– Десять домов нажить можно, кабы время будет...

– Ну?..

– А вот не знаю, што...

Селезнев неловко поднялся, словно карабкаясь из тины, и пошел в темноту.

– Куда ты?
– спросил его Кубдя.

– А так... вы спите, я приду сейчас.

Соломиных сожалевающе проговорил:

– Смутно мужику-то.

– Не вникну я в него.

– У те душа городская. Не зря ты там года пропадал.

Соломиных достал ложки и начал резать хлеб.

– Теперь к нам народ повалит, - сказал он, стукая ножом по хлебной корке.

– Откуда?
– спросил Горбулин.

– Таков обычай. Увидят, что за дело как следует взялись.

Беспалых, натягивая штаны, вставил:

– А по-моему - возьмут берданки, переловят нас да и в город. А у меня, паре, седин и вшей у-у!..

– С перепугу.

– Должно, с перепугу.

VII.

В ближайшие дни после избиения поляков, отряд стал пополняться. Ехали, в большинстве из соседних с Улею деревень, боясь мести из города, такие приезжали вместе со скарбом, с женами и ребятами. Но были из дальних деревень почти все солдаты германской войны, они приходили в пешую, с котомками и с берданками, у некоторых были даже винтовки.

Становище перенесли глубже в чернь, к Лудяной горе и здесь разбили палатки. Уже было около полусотни человек.

Встретившись с Кубдей, Селезнев сказал:

– Начальника надо выбирать.

Кубдя словно вытянулся в эти дни, углы рта опустились, а может быть придавал ему другой вид и прицепленный к поясу револьвер, снятый с убитого поляка. Кубдя согласился и на паужен назначили собрание.

Кубдя влез на телегу, мужики сели на траву и закурили. Кубдя хотел говорить стоя, но раздумал и только снял картуз.

Среди пяти-шести телег, накрытых для затина кедровыми лапами, бродил белобрюхий щенок, из тайги пахло смолой и, казалось, приехали мужики на сенокос или на сбор ореха. Позади всех стоял на коленках Беспалых и улыбался маленьким, как наперсток, ртом. Ему было приятно, что теперь они не одни и что с таким уважением слушают все Кубдю. Кубдя говорил:

– Товарищи!.. Собрались мы сюда известно зачем, вам рассказывать не к чему. Никто никого не гнал, по доброй воле... А только против одного: не надо нам колчаковского старорежимного правления, желаем свою крестьянскую власть. Что мы - волки, всякого охотника бояться? У самих сила есть, а кроме - идет из-за Урала советская армия. Нужно продержаться, а там как уж получится видно будет. Та-ак... А теперь нужно выбрать начальника, потому овца и та своего козла имеет, чтобы водить.

Мужики захохотали.

– Думал я, думал, - продолжал Кубдя, - ну, кроме одного человека, никого у нас нет. А так как надо назначать кандидатов, то мой голос за Антона Семеновича Селезнева.

– А мой за Кубдю, - сказал Беспалых.

Кто-то еще сказал Соломиных. Соломиных прогудел:

– Куда уж мне? Я с бабой-то едва справляюсь.

Долго мужики галдели как на сходке. Начали поднимать руки. Большинство было за Селезнева. Селезнев густо покраснел. Беспалых сказал:

– Борода загорится.

– Мотри, паря, - добродушно рассмеялся Селезнев, - я теперь начальник.

Но вдруг сжал губы и быстро пошел меж возами к реке.

– Куда он?
– спросил Кубдя.

Соломиных посмотрел на идущего по березняку Селезнева и ответил:

– Медвежья душа у человека, никак своей тропы не найдет.

Под вечер в лагерь пришел учитель из Улеи Кобелев-Малишевский. Он поздоровался со всеми мужиками за руку и сел рядом с Кубдей.

– А я, ведь, к вам, - сказал он неожиданно для себя.

Когда он шел, он думал только взглянуть на лагерь и уйти. Кубдя посмотрел на его так вытянутую вперед голову, словно его хотели сейчас зарезать, напряженную улыбку и сказал:

– Милости просим.

Селезнев увидал учителя и обрадовался.

– Вас-то ведь нам и надо, Николай Осипович.

Учитель улыбнулся еще напряженнее.

– Приказ надо написать. А грамотного человека нету.

– Какой приказ?
– спросил Кубдя.

– А вот, что отряд действует и пусть идут кому надо. А наберется больше мобилизуем округу.

Все одобрили. Селезнев достал бумаги. Учитель сел, взялся за перо и робость его исчезла. Он весело взглянул на Кубдю и сказал:

– Что писать-то?

– Пиши, - говорил кратко Селезнев, - по приказу Правительства...

Учитель запротестовал.

– Надо поставить - какого правительства.

– Лешего ли у нас в деревне знают. Им на любое правительство начхать, абы их не трогали. Написал?..

– По приказу правительства, написал.

– Пиши дальше. Объявляется сбор всех желающих... воевать с колчаковскими войсками... пешие и конные... старые и малые... брать с собой обязательно берданку али винтовку... оружия у нас мало... Нет, это не надо! Сами догадаются. Являться на сборный пункт... Во-о!.. Как воинский начальник, чисто! А куда являться - и не знаю.

– На небо, - сказал Беспалых.

Кубдя подумал и вставил:

– Говорим так: первый партизанский отряд Антона Селезнева, - и никаких.

Селезнев запротестовал.

– Нельзя, - сказал Кубдя, - мужик имя любит.

Все согласились, что мужик, действительно, любит имя...

... В деревнях шел слух, что в город приехал из Омска казачий отряд атамана Анненкова. Деревни заволновались. Казаки отличались особенным сладострастием жестокости при подавлении восстаний. Происходило это потому, что в отряды Анненкова и Красильникова записывались все особенно обиженные Советской властью. Атамановцы на погонах носили изображения черепа и двух скрещивающихся костей.

На базарах загромыхали рыдваны, заскрипели телеги - съезжался народ и после базара, у поскотины, за селом долго митинговали. Выступали какие-то ораторы, призывали к восстанию, говорили, что Омск накануне падения, в Славгороде и Павлодаре - Советская власть, и поутру, с котомками и винтовками за плечами видно было на таежных дорогах мужиков, направляющихся к Антону Селезневу.

Город тоже жил тревожно. Говорили, что десятитысячные отряды Антона Селезнева стоят где-то недалеко в тайге и ожидают только удобного случая, чтобы вырезать весь город, за исключением рабочих. На рабочих смотрели с завистью, а начальник уезда капитан Петров часто беседовал с начальником контр-разведки поручиком Малышевым и аресты и расстрелы учащались.