Пасифик
Шрифт:
Шансы? Ноль из ста.
***
Удивительно, но лестница вывела в Главную башню. Хаген привалился к стене, чувствуя как утекают последние силы, сведённые клубками мускулы дрожали так, что он не мог заставить себя отлепиться от опоры. Не важно. Он был в окружении людей, его толкали, на него смотрели, и кто-то уже выкликал настойчиво: «Юрген! Дуйте к нам!»
Подхваченный круговым движением, он сам не заметил, как очутился в гуще зрителей, окруживших знаменитых на весь Траум игроков в «Тарок».
— Да где же вы болтаетесь весь вечер? Держите!
Круглощёкий, сияющий Бертольт
— «Штайнбир». А чего такой квёлый? Вас ещё должен поздравить лидер.
— Меня уже поздравили, — сказал Хаген.
Ш-ш-ш… Оглянись, солдат!..
— Его уже поздравили, — подтвердил Франц, крепко обнимая сзади и отбирая тяжёлую кружку. — Дай-ка сюда! Вот так. Ему уже хватит, Берти. Смотри, какой он весёлый!
Хаген встрепенулся, но охотник оказался быстрее. Сноровисто избавившись от кружки, он притиснул добычу к себе, больно заломив руку соперника. Со стороны их возня походила на дружескую потасовку. Леманн добродушно кивал, тряся валиками жира, разделёнными щетинистой ниточкой аккуратно подстриженной бородки.
«Сволочь!» — простонал Хаген. Он выгнулся, силясь ударить захватчика затылком в челюсть, но Франц уклонился и выкрутил здоровую кисть так, что в запястье что-то хрустнуло, а всю руку пронизал игольно острый электрический разряд. Хаген обморочно вскрикнул. Перед глазами почернело, на коже выступил холодный пот. Вокруг звенели стеклом, смеялись, кто-то громко комментировал карты игроков, вызывая у тех взрывы непристойной брани.
«Хох, Йегер! — воскликнул гнусавый, сифилитический басок, вибрируя и удаляясь в сумрачные дали. — Твоё здоровье!» «Прозит! — со смехом откликнулся Франц. — Спокойно! — шепнул он, суетливо копошась за спиной, как будто доставая или передвигая что-то. Левый бок кольнуло — скосив глаза вниз, Хаген увидел блеснувшее лезвие. — Улыбайся, солдат! Не порти людям праздник».
— Не здесь! — попросил Хаген.
— Ну, конечно, нет, — согласился Франц. — Отойдём в уголок да потолкуем. Ты мне всё расскажешь! А потом я тебя немного порежу.
— Айзек тебя убьёт!
— Айзек он для меня! А для тебя он герр доктор, шеф, хозяин. Которого ты запросто слил, маленькое дрянцо!
— Кто тебе сказал?
— А мне не нужно говорить, — прошептал Франц, уткнувшись ему в макушку, раздвигая жарким дыханием корни волос. Лезвие вошло глубже, надрывая плоть. — Мне не нужно говорить, солдат, всё написано у тебя на лице. Не лицо, а энциклопедия, и чего там только нет. Я чувствую твои мысли. С каждым днём всё громче. Давай, смейся. Смех — лучшее лекарство!
— Сломаешь мне…
— Ещё бы. Ай, не повезло. Не сыграть тебе на клавикордах. Больно, да? Больно? Сейчас ему ломают мозг. Слышишь, как он кричит? Никто не слышит, кроме меня!
Он опять надавил, чем-то хрустнул, и Хаген поплыл, погружаясь в чёрные воды, безвольно обвисая в медвежьем захвате. Мир кружился и удалялся, и Леманн вопрошал уже с противоположного конца комнаты, узкой и длинной как телескопическая линейка.
— О
чём вы там шепчетесь? Эй-эй, мастера! Чур не шептаться! Что там, что там… о чём там…— О девочках, — насмешливый голос Франца звучал тоже издалека. Линейка продолжала раздвигаться, крестообразно раскладываясь квадрат за квадратом, парсек за парсеком, относя всё живое на край вселенной. — Мы с солдатом те ещё ходоки. Направо и налево, шмыг и в дамки! Да, солдат? Скажи «да», мой славный! Ах, какая жалость, гляньте-ка — упился в доску и сомлел.
— Должно быть, его заездила фрау Тоте, — хохотнул кто-то. — Она уже его искала. Счастливчик, а?
— Даже не подозреваешь, до чего ты прав! Всем-то он по сердцу, как волшебный талер! Кто положит в кошелёк, тому год сопутствует удача.
— Что-то твоему доктору она не сильно улыбнулась!
— Улыбнётся ещё, — процедил Франц. — Я уж постараюсь. Пошли, солдат, провожу, а то лестницы здесь крутые, не ровен час — свернёшь себе шею! Пойдём, мой приз, моя счастливая монетка!
Он стиснул вырывающееся тело, вгоняя нож наискось под нижнее ребро. Хаген захрипел, опрокидываясь назад, ослеплённый плюющими в глаза призматическими осколками тысячи солнц. Один из осколков угодил прямо в зрачок, и сразу стало темно и глухо, и барабанные перепонки сжались от давления воды, когда илистое дно стало медленно приближаться и в черноте забрезжили остовы затонувших кораблей…
Пасифик! Я не могу!..
Из последних сил он извернулся и, внезапно ухнув вниз, засадил плечом вполоборота, вкладывая в удар слепую и яростную мощь раскручивающейся пружины. Не ожидающий подвоха Франц откачнулся назад. Хаген толкнул ещё, отчаянно вывинчиваясь, скидывая с себя удушающий хомут и цепкие пальцы, защипнувшие одежду. Захват разомкнулся. Освободившаяся грудная клетка наполнилась воздухом. С резким выдохом Хаген сложился, заехал шишечкой локтя по чему-то твёрдому — о, какая боль! — и метнулся вбок и вперёд, расталкивая оторопевших мастеров.
— Вот же дерьмо! — изумлённо воскликнул Франц, бросаясь следом.
***
Шёл второй час ночи.
Точнее, шесть минут третьего. Шесть минут третьего дыхания, открывшегося после второго.
Самой тягостной и неудобной была необходимость сохранять тишину — опираться на стопу так, чтобы не заскрипеть подошвой, не шаркнуть о плиты — чуткие локаторы Франца улавливали каждый шорох. Он был совсем рядом — Хаген слышал его тяжёлую поступь, посапывание, шелест одежды — охотник не пытался скрываться. Время от времени он начинал говорить. А потом прибавлял ходу, и Хагену приходилось выжимать остатки сил, чтобы оставаться впереди.
Если он ускорится, я труп. И если нет. В любом случае.
Сейчас их разделял один поворот. И преследователь неуклонно сокращал расстояние.
— Йорген, — позвал Франц. — Остановись. Подожди своего капитана!
Хаген моргнул. Слёзы набухали сами, затуманивая обзор. Наверное, это и есть туннельное зрение. Тьма сгущалась по краям, скашивая взгляд, он мог видеть скачущие пятна, будто пришпиленные к сетчатке помпоны делали рывок, перекатываясь на новое место.