Пастух медведей

НАБРОСОК ТУШЬЮ

По белой бумаге, глянцем лощеной, Вожу, как японец, кисточкой черной. И вот проявляются черною тушью Людские движенья, костюмы и — души. Исправить нельзя: есть закон непреложный, Что тушью набросок стереть невозможно, Исправить нельзя и украсить в охоту: Как сделал, так сделал — не переработать. И движутся люди, под кисточкой тая, Такие, как есть, а не так, как мечтают. И черная тушь растекается смело В сражении вечном меж черным и белым.

* * *

Приключений пьянящая брага Выводила меня за село. Что такое — мужская отвага? Что такое — шелом и седло? Не удержишь в затворенной келье — Мне туда, где за взмахом орла Понеслась с соловьиною трелью Из кленового лука стрела. Мне туда, где звенит о шеломы Быстрых сабель отточенный свет, Где со смертью так близко знакомы, Словно братствуют тысячи лет. Где ветра на кургане забытом Колыхнули соленый ковыль… Мне туда, где звенит под копытом Русских песен далекая быль.

* * *

Ирине С.

Где искать тебя, амазонка? Привстаю на стальных стременах: За какой чертой горизонта И в каких, скажи, временах? Мир огромный тревожно замер… Небо взглядом твоим манит. Вижу след твой в рисунке амфор, В барельефах афинских плит. Мне уже ничего не странно… А в сплетении зим и лет От заросших степных истуканов Для потомков один ответ: «Наши боги суровей прочих…» Жизнь не сказка, не сладкий сон… И глядят в мою душу очи Из горящих седых времен. …Снова ветер бродячий стонет На курганах к исходу дня. И с девичьей серьгой в ладони Выхожу я — седлать коня.

ВАРВАРЫ

«Вар-ва-ры!» — в хрип переходит крик, Фыркает кровь из груди часового. Всадник к растрепанной гриве приник, Вслед ему — грохот тяжелого слова: «Варвары!»… Вздрогнул седой Ватикан, Тяжесть мечей и задумчивых взглядов Боли не знают, не чувствуют ран, Не понимают, что значит: преграда. Город ли, крепость, стена ли, скала, Что бы ни стало — едино разрушат! И византийских церквей купола Молят спасти христианские души. Но и сам бог что-то бледен с лица: Страх — как комок обнажившихся нервов, И под доспехами стынут сердца Старых и опытных легионеров. Мутное небо знаменья творит: Тучи в движении пепельно-пенном. «Варвары!» Посуху плыли ладьи К окаменевшим от ужаса стенам. …Быль или небыль о предках гласит — Ждет лишь потомков пытливого взгляда, Как Святослава порубанный щит На неприступных вратах Цареграда.

КНЯЗЬ СКОЛОТ В ПЛЕНУ

Да, мы — россы или скифы, Как бы ни назвали нас Ваши греческие мифы, Только лучше — без прикрас. Да, мы знаем: ты — Двурогий, Повергающий во прах, И тебе победы боги Напророчили в боях. Не смотри, что я — в оковах, Здесь, вокруг — моя земля. Отвечай на княжье слово: Задаю вопросы — я. Отвечай мне, македонец, Слышал ли когда-нибудь Гулкий топот наших конниц, Песнь стрелы, начавшей путь? Эх, обидно, что ослаб я — Бить плененного легко… Вижу: вас вскормило бабье, Нас — кобылье молоко. Весть помчит на сауранах И — попробуй догони! Загорятся на курганах Поминальные огни. Застучат в степях секиры — Копья вырастут, как лес. С нами можно только миром, Только миром, базилевс! Шепот нарастал до крика, Непреклонен и суров, Но не понял царь великий Половины грозных слов, — Переводчики в испуге Искажали смысл речей… Тупо стискивали слуги Ножны боевых мечей. Но догадка опалила, — Вздрогнул покоритель стран. «Коль не гнется перед силой — Смерть!» — промолвил Александр. …Звезды тлели, сквозь туманы Посылая робкий свет. На сторожевых курганах Вспыхнул скифских глаз ответ.

СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

Копье в гортань — дракон прижат к земле, Возрадуйтесь, зверье и человеки! Георгий выпрямляется в седле И верует, что зло сразил — навеки. Путь к подвигу короче молодым — У старости ни силы, ни резона. Георгий — он, еще не став святым, Карает зло в обличии дракона. За веком век, среди других икон Напоминает, что всесилен разум. Но притерпелся к боли и дракон — Не дышит, но косит горящим глазом. Зло терпеливо время ждет свое. Дождется — беспощадными клыками Враз переломит хрупкое копье, Уже почти истлевшее с веками. И — вырвется дракон! И, ввысь скользя, Поглотит все живущее — навеки. Заплачет небо, и сгорит Земля, И хлынут вспять обугленные реки. Планета — как один большой погост… Как черный вздох Галактики пустынной: Под мертвым светом равнодушных звезд Лишь пустота и пепел молча стынут… …В соборе ли, в церквушке средь села, Ни времени, ни устали не меря, Святой Георгий, не сходя с седла, Сражается и верит, верит, верит!

* * *

Вражеский топор вбит в избы венец… А ты встань-повстань, старый мой отец! И к плечу плечом, не ступить назад, А ты встань-повстань, раненый мой брат! Осветилась ночь, сея смерть вокруг… А ты встань-повстань, мой упавший друг! Над родным жнивьем бешеный огонь… А ты встань-повстань, мой усталый конь! Словно смертный вздох — черный дым cтолбом… А ты встань-повстань, мой сгоревший дом! Стук копыт да вой — копья до небес… А ты встань-повстань, мой спаленный лес! Мчатся тучи стрел, все вокруг паля… А ты встань-повстань, русская земля! Ликом грозным встань солнца на восход — А ты встань-восстань, вольный мой народ!

ПЕТР-I В АСТРАХАНИ

Жарко!.. Пот со лба рукою Надоело вытирать… Боже! Небо здесь какое — Царским взглядом не объять! И Успенский ладным станом Словно недругам грозит — Право: лепотнее храма Нет покуда на Руси. Видно сразу: постарались… А резьба-то как хитра! И откуль такие взялись Астраханцы-мастера? Крепостица близко моря, И надежа и оплот. Здесь, на Волге, флоту воля… Царь доволен: «Будет флот!» …Тянут ванты, крепят реи, Топоры стучат с утра: Будет новый флот Рассеи — Детище царя Петра. И, притихшие спросонок, В раззолоченной пыли, Из осиновых пеленок Вырастают корабли. Не видать работе края… Царь, с устатку, на часок Сел, с ботфортов отряхая Волжский ласковый песок. Отдыхая помаленьку, Царь крутил свой сивый ус: Вдруг впервые понял Стеньку — Дикой воли смысл и вкус. Что — держава? Оковали Душу тысячи забот… Все б отдал за эти дали! А гримаса сводит рот: — Все б отдал? А власть кому же? Что Россия — без царя? Ей подпруги-то потуже, Чай, затягивал не зря. Это нынче — честь и слава, Начинали — с топора… Вот и здесь: тебе, держава, Сладим флот — и в путь пора, Чтоб ни с юга, ни с востока Не грозил набегом тать, — Нам опять в бою жестоком Мир от недругов спасать… …И когда под вечер, поздно В небо вышло туч кольцо, Петр яростно и грозно Рассмеялся им в лицо!

ДЕНИС ДАВЫДОВ

Ах, какие струны у гитары! Ах, какая песня у костра! И молчат ахтырские гусары, На затылки сдвинув кивера. Огрубели руки от поводьев, Застудило рану на груди… Только голос медленно выводит Нежные слова: «О, пощади…» Верится, что где-то терпеливо Ждет нас чья-то нежная ладонь… Ходят кони, встряхивая гривой, И косят зрачками на огонь. Обреченно догорают чурки, Слушая гитарный перебор: В нем смешался дивный звук мазурки С звяканьем удил, клинков и шпор. Замечтались звезды в небе синем, Только почему-то не до сна. …И Денис поет о Катерине В предрассветный час Бородина.

* * *

Н. Дуровой

«Кавалерист-девица? Как напыщенно… Гусар-девчонка, проще говоря…» Над горизонтом алой нитью вышита Далекая вечерняя заря. — Все это бред! Готов о том поспорить я. А сказкам верит только лишь дурак… — Mon cher, не забывайте об истории: Ведь амазонки были, или — как? — Ах, господа, причина спора стоит ли? Все это просто глупый анекдот… — Но женщины, при всех иных достоинствах, Такой непредсказуемый народ… — И все-таки поверить этим домыслам? Ну как ее средь наших молодцов Не раскусили по походке, голосу, По формам, mile pardon, в конце концов? — А вы, корнет? Мы ждем и ваше мнение… Ответ остер и ум не по годам! — Вы правы: это недоразумение Пленит воображенье юных дам. Ах, дамы!.. Но особо не раскрутишься… — А помнишь ли красотку в том селе? — Что? Александров? Очень милый юноша: Гусар, храбрец, а как сидит в седле! — С утра в поход — мы вновь отходим к северу, А там, корнет, начнутся чудеса… …Ты отвернулась, прислонилась к дереву: Шумит костер, слипаются глаза. Уже луна на небе тает медленно, Но лишь под утро стихнет споров гул. Ты так устала… Так устала, бедная! — Что Александров? — Кажется, уснул…

* * *

Поручик Лермонтов. Полковая разведка. Внимательный взгляд чуть прищуренных глаз. Чеченским выстрелом хрустнула ветка; Холодные звезды, дорога, Кавказ. Костры отдаленные, песни солдатские, Разлитый в дурманящем воздухе мед… Но вот кто-то новый, в мундирчике статского: «Мне нужен Лермонтов. Пусть войдет. Вы в красной рубашке? С распахнутой грудью? Ужели смерти искали взгляд? Ведь знали: конница и орудия От пули в спину не защитят… Поручик Лермонтов, толкуют разное. За что вас все-таки? Прошу как друг… Ах, горы любите? А не опасно ли? Что?! Не опаснее, чем Петербург?!! Шутить изволите? Напрасно, душенька: Гусаров-ухарей не долог век. Не вы ль тот юноша… ну, что про Пушкина? О… Вы отчаянный человек! К тому ж поэт. Ну и пели б всласть себе Про очи томные да нежность рук. А то вдруг на тебе: конфликты с властию… Vous comprene moi, мой юный друг? Вам, может, хочется — весь век в изгнании? А чтоб покаяться — так недосуг? Идите… душенька…» В глухом молчании Снял шапку белую седой Машук.