Пастух Земли

И родила Скала в положенный срок жуткого великана Улликумми: громадное каменное чудовище, разумное, исполненное злобой к богам, людям и всему миру, и при этом слепое и глухое.

Человек этот глух,

Ничего он не слышит.

Человек этот слеп,

Ничего он не видит.

Милосердия нет у него! *

Тархун был побеждён Улликумми, но вновь собрался с силами и, с помощью других богов, одолел-таки монстра, подрезав ему ноги медным серпом и тем лишив его связи с питавшей его силой землёй.

Что-то это Бхулаку напоминало… Сто пятьдесят лет назад Поводырь тоже породил в тёмной бездне небес жуткого каменного великана и обрушил его на лицо Земли, чуть не погубив весь мир, да и Бхулака заодно.

Но ведь Поводырь и сам есть создание тьюи, непостижимый уму человека механизм. Так получается, он и есть Улликумми? А тьюи тогда — Кумарби, воплощённое зло? Но кто же тогда Ану, Отец богов?..

Шум снаружи нарушил течение его мыслей. Услышал его и Аказази, прервал пение, поднялся с места и прохромал к двери, выходившей прямо на мощёную булыжником улицу. Когда он открыл дверь, в дом ворвался гомон толпы. Медник вышел и вскоре из-за двери послышалось, как он в чём-то горячо убеждает людей, которые отвечают недовольными криками.

— Они говорят, что ты — посланник зла, — встревоженно заговорил Аказази, вернувшись в дом. — Так сказала им одна старая женщина. Лувии сами, как старухи — верят всему и всего пугаются.

Он называл местных жителей хеттским словом. Бхулак мысленно пожал плечами: для него все эти люди ещё вчера были одним народом. Они и оставались таковым…

— Я поговорю с ними, — сказал он, поднимаясь.

— Берегись! Они злы, потому что боятся, — предупредил мастер, но Бхулак успокоительно положил ему руку на плечо и вышел на улицу.

За века, конечно, люди здесь сильно изменились: высокие светловолосые соплеменники Бхулака смешались с приземистыми смуглыми южанами, что порой порождало впечатляющее сочетание — особенно это касалось немалых и у тех, и у других, но разной формы носов. Однако это всё ещё были именно они — люди, которым он не раз был вождём, царём и первосвященником.

Он мог бы и теперь обратиться к ним, и вскоре их глаза зажглись бы верой в него, а лица выразили бы готовность идти вместе с ним хоть до небесной обители богов, хоть до преисподней. Но для нынешнего его дела люди эти никак не пригодятся, так что следовало просто успокоить их.

— Что вам нужно? — обратился он к стоящей впереди согбенной старухе с выпирающим из-под головной накидки крючковатым носом, над которым яростно сверкали глаза.

— Чтобы ты ушел! — злобно взвизгнула та.

— Почему?

— Сам знаешь — тебя прислал Кумарби, чтобы погубить всех нас!

Толпа отозвалась встревоженными криками. Видимо, эта старуха имела немалый авторитет. Такие провидицы были непременной принадлежностью всех здешних поселений, и иногда их предсказания действительно были удивительно точны. Сейчас Бхулака поразило, что обвинения пожилой дамы так хорошо совпали с его собственными недавними мыслями. Может она, сама того не ведая, как-то сумела подключиться к сознанию Поводыря и что-то усвоила оттуда — хоть и в меру своего разумения?..

— Ты ошиблась, — ответил он спокойно.

— Нет! — взвизгнула бабка. — Уходи сейчас же, иначе мужчины убьют тебя!

Они могли, и Бхулак знал это. Он не взял с собой кинжал, да тот бы и не помог ему отбиться от довольно большой толпы. Но почти все, кто стоял сейчас перед ним, даже старуха, были его детьми, что полностью отдавало их в его руки.

Уйдя в себя, Бхулак пропел Песню. Чуждый, нездешний ритм мгновенно ввёл всех его стоящих тут потомков в состояние транса. Те же немногие, на кого песня не подействовала, оглядывались на своих вдруг застывших соседей с недоумением и испугом.

Теперь пробуждённым надо было произнести формулу инициации. Но делать этого Бхулак не стал: ему нужно было сейчас не подчинять их, а лишь отвадить. Вдобавок каждого инициируемого следовало назвать по именам, которых он не знал. Поэтому он просто несколько секунд подержал их в трансе и отпустил, издав ещё один краткий звук.

Теперь Бхулак мог в любой момент инициировать уже пробуждённых — только вряд ли ему это когда-нибудь понадобится. И они жизнь проведут в томлении неосознанного сожаления о несоединении с праотцом.

Такова, значит, была их судьба.

И все они спокойно разошлись по своим делам — старуха тоже. Несколько оставшихся потоптались с ошеломлённом видом и тоже ушли. Мостовая перед домом опустела, по ней проскользнула юркая ящерица.

— Я знал, что ты бог, — глядя на Бхулака горящим взглядом сказал так и простоявший всё это время посередине комнаты Аказази.

Его изуродованное лицо приняло выражение вдохновенной решимости и стало почти прекрасным.

— Это не так, — покачал головой Бхулак.

Не отвечая, медник вышел в двери, ведущие на двор, и направился к своей мастерской. А вернулся оттуда с оружием в руках.

Этот клинок из прекрасной бронзы, напоминал большой кинжал, но таких кинжалов Бхулак ещё никогда не видел — он был вдвое длиннее и шире самого длинного.

Мастер молча протянул его гостю. Да, этим оружием можно было рубить — ничуть не хуже, а, может, и лучше, чем потерянным хопешем. А ещё — колоть. Плавно сходящееся остриё достигало игольной остроты, а режущие кромки были прекрасно прокованы — хоть брейся.

В старательно отполированном лезвии Бхулак чётко видел своё лицо — прямо зеркало, а не оружие.

Налюбовавшись прекрасной вещью, он протянул её обратно хозяину, но тот отрицательно вскинул руку.

— Я назвал это «меч», — горячо заговорил он. — Другие мастера смеялись надо мной и говорили, что у меня никогда не получится сделать его настолько длинным, чтобы им можно будет рубить, что он станет слишком легко гнуться. Но я придумал сделать жёсткое ребро посередине клинка и теперь согнуть его непросто. Я взял лучшую медь с мышьяком, долго подбирал верную пропорцию. Наконец отлил его, а потом ковал, ковал, чтобы он стал таким крепким и острым, и полировал, чтобы он сверкал, как звёзды. Я делал так несколько лет. Думаю, я сработал лучшее оружие из того, что есть сейчас в мире. И оно твоё.

Теперь руками взмахнул уже сам Бхулак.

— У меня нет при себе столько серебра, чтобы заплатить за него, — запротестовал он. — Это вещь должна стоить, как большое стадо овец.

— Я дарю его тебе, — твёрдо ответил Аказази. — Теперь я думаю, что для тебя я его и делал, Тархун. Возьми его и срази Улликумми!

Заглянув ему в глаза, Бхулак перестал возражать. Одной рукой он взял меч, а вторую возложил на голову медника.

— Благословен ты, Аказази, — торжественно произнёс он.