Пастух Земли

Бхулаку это давало время отточить свою историю, так что он лишь выразил благодарность и растянулся на шкурах. Однако долго на них валяться не собирался — после ухода священника полежал несколько минут и спрыгнул с повозки. Прицепил к поясу кошель, меч и кинжал, но золото оставил на месте, сочтя правильным выразить таким образом доверие хозяевам.

Лагерь готовился к ночлегу — длиннобородые мужчины в островерхих башлыках суетились, распрягая животных и ставя повозки по периметру лагеря, а другие разожгли костёр в его центре и водрузили на него большой медный котёл. Последний раз Бхулак видел подобное зрелище несколько сот лет назад, когда Поводырь посылал его на северные равнины у Тёмного моря направлять начавшееся там движение народов корня ар. Люди, среди которых он сейчас находился, наверное, и были потомками этих племён, добравшихся сюда по просторам великой степи, Аирйанэм-Ваэджа, «Арийского простора», как назвал её Заратахша.

Те люди не были кочевниками, но часто переезжали между своими поселениями почти на таких же повозках-кибитках, как его нынешние хозяева. Однако из тягловых животных у них были лишь волы, а у этих… Бхулак с интересом посмотрел на двух зверей, тащивших его повозку. Он знал их, но лишь в диком состоянии — это были мохнатые верблюды с двумя горбами

Впрочем, ничего особенно удивительного тут не было — Бхулак знал, что племена, живущие между Красным морем и Двуречьем, давно уже используют подобных животных для перевозки грузов и даже отваживаются ездить на них верхом, только те были мельче, голые и с одним горбом. Но была тут одна повозка, заинтересовавшая его гораздо сильнее. Она словно бы была обрезана наполовину — короткая и всего о двух колёсах, да ещё не сплошных дисков, как у всех виденных им до того телег: это были полые обода с несколькими стержнями внутри, скрещенными в центре. Бхулак мгновенно оценил преимущества такой конструкции и даже позавидовал остроумию изобретателя.

Но больше всего его заинтересовали тягловые животные — это были настоящие лошади! Бхулак знал, что люди периодически пытались приручить этих диких тварей, и кому-то это даже удавалось. Кое-где их даже запрягали в повозки или сани — но в последний раз он видел такое очень давно, и, кажется, того народа уже не было в мире… Когда-то он и сам — не без успеха — попытался укротить жеребца. Видимо, в дальнейшем у него появились удачливые последователи.

И тут в его памяти ярко вспыхнуло видение, посетившее его в городе хапиру: воины с хопешами и копьями, кричащие, стреляющие из луков — с похожих на эту повозок, которые влекли в бой лошади. Видимо, это имело отношение к его миссии и над этим следовало подумать.

Пока же он огляделся и увидел своего сына — ученика жреца, спешившего куда-то с небольшой охапкой дров в руках.

— Достойный юноша, — окликнул его Бхулак, и тот остановился с явной охотой — было видно, что ему самому очень хотелось пообщаться с таинственным незнакомцем.

— Мы уже встречались, но я так до сих пор не знаю твоего имени, — продолжил Бхулак.

— Я Аиряша, — ответил парень, — младший атаурван. А твое имя я слышал, почтенный Шупан.

Он разглядывал Бхулака с нескрываемым любопытством.

— Прости, что прервал твои дела, — сказал тот, — но мне очень хочется узнать, что это там за чудесная повозка?

— Она называется колесница и принадлежит моему господину заотару Заратахше, — ответил Аиряша. — Их делают в Стране Городов, далеко на северо-востоке от нашего царства, где живут коровьи юноши. Царь Анга, владыка сильнейшего из тамошних городов, прислал несколько таких колесниц в подарок нашему царю Веретрагне, а тот отдал одну из них господину моему и учителю.

— Видно, господин твой заслужил немалую милость у вашего царя, — заметил Бхулак.

— О да, — закивал парень, — заотар Заратахша славен в нашем царстве. Но прости меня, почтенный Шупан, сейчас я должен принести ему дрова для ясны.

Аиряша поклонился и направился дальше, а Бхулак его не удерживал — для начала он получил достаточно сведений. Пока же стал с интересом наблюдать, как жрецы готовятся к священнодействию. Заратахша, скрестив ноги, сидел прямо на земле, на расчищенной квадратной площадке, которую он до того с протяжными молитвами опрыскивал водой из сосуда. Перед ним в большом плоском сосуде горел огонь, дрова для которого и нёс ученик. Священник распевал гимны, держа перед собой пучок из степных трав.

Рослый воин подтащил к молельной площадке вырывающегося и визжащего барана из небольшой отары, которая шла вместе с отрядом. Аиряша набросал на землю травы, на которую воин свалил барана и ловко его стреножил. Поднявшись и ласково бормоча что-то животному, Заратахша одной рукой прикрыл ему глаза. Баран замолк, успокоился и лежал неподвижно.

Жрец возгласил молитву.

— Мы молимся душам животных, которые кормят нас… — разобрал её начало Бхулак.

Одним взмахом широкого медного ножа, который он держал в другой руке, Заратахша перерезал барану горло. Подождав, пока тот перестанет дёргаться, он жестом велел воину унести жертву, а сам снова уселся перед огнём и под пение гимнов продолжал кормить его, подбрасывая дрова и душистые травы.

Вскоре вернулся воин с блюдом, на котором был, видимо, кусочек уже разделанного барана. Жрец скормил огню и его.

В конце ясны Аиряша подал священнику другую чашу, из которой тот плеснул в огонь немного жидкости со словами:

— Пусть Хаома священный свершает возлиянье!

Бхулаку этот ритуал, хоть именно такой он раньше никогда не видел, напомнил многие другие, похожие, которые совершались на огромном пространстве мира, где он наблюдал их, или принимал в них участие, или даже совершал сам.

После богослужения в лагере начали готовить ужин, и вскоре Бхулака позвали к большому костру. Он получил исходящую паром глиняную миску сваренной с душистыми травами баранины и большую пшеничную лепёшку. Всё это мгновенно исчезло в его давно опустевшем желудке — в последний раз он ел в хижине разбойников-каскейцев, за тысячи тысяч стадий от этого места.

Его охватила сытая истома, он прилёг, опираясь на локоть, с наслаждением вдыхая запахи дыма, степных цветов и сырой земли, слушая неторопливую беседу сотрапезников, потрескивание дров в костре и крики ночных птиц.

— Расскажи же нам свою историю, Шупан, — глубокий сильный голос Заратахша перекрыл все остальные звуки.

Бхулак знал, что этого не избежать. Несмотря на своё расслабленное состояние, он замечал бросаемые на него любопытные, а то и недоверчивые взгляды.

— Конечно, святой отец, — ответил он, вновь принимая вертикальное положение. — Я, как уже сказал тебе, лагашский купец, торгую с Эламом. Мы с собратьями везли туда сушёные финики, оливковое масло и ткани из Сиппара — в Эламе мы собирались продать всё это и закупить медную руду, а, если повезет, то и немного лазурита. В одном из селений по пути я познакомился с чужеземцем, который сказал мне, что может доставить меня в место, где лазурита очень много и он дёшев — если я брошу своих попутчиков и товары. Я сначала не поверил ему, но он показал мне прекрасные крупные синие камни, лучше которых я никогда не видел. Меня обуяла жадность, и я согласился, рассудив, что, если и правда привезу домой много таких камней, то многократно возмещу потерю своего масла и фиников, которые оставлю в караване. Потому, взяв с собой лишь оружие и средства, чтобы расплатиться за лазурит, я ночью пришёл в условленное место…

Как и рассчитывал Бхулак, простодушных степняков история захватила — разговоры стихли, все у костра заинтересованно слушали его.

— Но, когда я пришел, чужестранец, раньше казавшийся старцем долгих лет, вдруг обратился в прекрасного сияющего юношу. Он охватил меня руками, и больше я ничего не помню — до тех пор, пока не очутился здесь и не встретился с Аиряшей. А юноша тот пропал, и я так и не знаю, кем он был — возможно, одним из ануннаков, которых вы называете даэва. Не знаю я, и чего он хотел от меня, и зачем сюда принёс, и что мне делать дальше… Вот и вся моя история.