Пастырь Добрый

Я покраснела и молча кивнула головой. Я потихоньку брала у мужа деньги для разных людских нужд и из них покупала гостинцы своим отцам. В этом никогда не каялась, боялась и было стыдно. Батюшка это знал, очевидно, но не осуждал. Он видел, что иначе было нельзя.

Тут же зашел разговор о духовном преуспеянии моего Вани. Меня одолевало все нетерпение, что медленно подвигается его христианство. Батюшка раскрыл книгу какую–то и опять прочел мне о молитве и смирении. Удивительно, что сколько раз он ни открывал книги, для меня всегда открывалось одно и то же, молитва и смирение.

— Вот видите, опять то же, — сказал он. — Это, очевидно, для вас и дела вашего с Ваней нужно смирение во всем и молитва. Нужно к нему подходить со смирением, ставить себя ниже его во всем. И это не трудно, потому что он гораздо лучше вас. Вы во всем ниже (в духовной жизни тоже). А молитва нужна: для него и за него.

Я считала мужа во многом выше меня, но насчет духовной жизни я никак не могла переварить батюшкиных слов.

Потом начали говорить с батюшкой о тех различных требованиях, которые ему предъявляли люди. Нет того, с чем бы к нему не обращались.

— Есть такие, — говорил он, — что приходят учиться вере. Вот недавно пришел один и говорит: — Батюшка, научите меня вере. — Ну как вам это нравится: научить его вере! Да кто я такой, чтобы учить людей, да еще чему? Вере! И как это можно — учить вере? Ну все же он стал ходить. Не знаю, как и что я говорил с ним. Бог помог — начал верить и очень благодарил меня. Видите ли, что приходится брать на себя — учить вере. Это не что–нибудь.

Мне очень хотелось расспросить его, как это он учил такой вещи, но не смела. Конечно, здесь не слова были, а молитва о. Алексея, как воск растапливающая душу неверующего. Ведь он давал веру горячую, которая пламенем охватывала всего человека.

Как–то стучусь в батюшкину дверь.

— Можно?

— Это кто? Буря моя пришла? Можно и даже должно, — ответил он.

В душе у меня была, правда, буря энергии работать, что есть силы, чтобы скорее достичь цели. Думалось мне, глупой, что эта цель — христианство, так близка и так возможна. А батюшка уговаривал жить потихоньку, как все.

— Господь все в свое время пошлет вам. Силой ничего не сделаете. Терпение нужно и еще смирение, молитва, как это всегда вам выходит.

В последнюю же зиму оба отца перестали уговаривать меня жить тихо. Видели они, что это безполезно и только всеми способами старались сдержать меня.

Помню, бывало такое чувство, как когда несешься верхом по полям и лесам, не видя перед собой дороги. И батюшка тогда говорил:

— Пожалей нас, Александра, так нельзя. Мы оба тебя держим (батюшка показывал, как держат лошадь на вожжах) и руки наши устали. Ведь вот, добрая, кажется, ничего, жалеет лошадей, а нас не жалеет. Ну хоть не меня, а о. Константина своего пожалела бы.

Я засмеялась.

— Батюшка, родимый, я иначе не могу. Или все, или ничего. Как–то говорили о трудности моей цели — Ванином христианстве.

Конечно, батюшка чувствовал больше меня всю трудность работы. Отпуская, он внимательно посмотрел мне в душу и сказал:

— Да, думается мне и я не ошибаюсь, что ты как я: чем труднее идти к цели и чем дальше она отходит, тем упрямее идешь вперед и сильнее разгорается желание ее достигнуть. Так всю жизнь было со мной. То же, думается мне, и ты будешь делать. Да… думается так, — глубоко взглянув мне еще в глаза, проговорил батюшка и благословил меня так, точно он призывал на меня помощь Божию на это самое упрямство.

Мне было легко жить молитвами и с помощью моих отцов. Они многое прощали, очень меня баловали. Я как–то это сказала батюшке, а он мне ответил:

— Все же иногда жизнь кажется вам трудной, но это только вам кажется, в действительности она у вас легкая. Но так не всегда будет. Придет время, и эта жизнь будет действительно трудная. Тогда у тебя должен быть собственный внутренний запас сил. Она будет трудная, ох какая трудная. И взыскиваться за все будет строго. Что теперь прощается, чего сама иногда не замечаешь, тогда все будет тебе в вину ставиться. Назад тебе дороги не будет. Уйти ты не сможешь. И пойдешь по ней до тех пор… — Батюшка резко оборвал и отвернулся, низко опустив голову. Это было сказано в конце последней зимы, когда они ко всему уже приучили меня, когда почти что ничто не могло смутить меня.

Как–то вопрос зашел, как быть с одной «душой», которой хотелось поговеть на Маросейке, а батюшка редко уж тогда служил. Решила, что он будет ее исповедывать, а причащаться ей нужно будет в церкви.

— Батюшка, ей нужно будет брать у о. Сергия разрешительную молитву, а то опять скандал будет, как тогда с Манькой. Он этого требует. Я считала, что за отсутствием батюшки хозяином в церкви является о. Сергий.

Батюшка быстро сел на кровати.

— Ну да, ну да, так всегда делайте. А знаете для чего это?

— Думаю, батюшка, чтобы кто с улицы не пришел без исповеди причащаться. Разве там у вас за всеми доглядишь?

Он почему–то очень обрадовался такому объяснению и весело сказал:

— Думаете так? Верно, верно! — точно он сам искал и не мог найти объяснения этому распоряжению. — Так и делай всегда. Так и делай.

Вот почему, причащаясь на Маросейке, я всегда стараюсь попасть на исповедь сестер и получить разрешительную молитву от о. Сергия.

Как–то услыхала, что будут собороваться. Я никогда не видела этого таинства. Спросилась, но о. Константин не позволил. Он не понимал значения этого таинства для людей здоровых, которые часто являются на него совершенно неподготовленными. Прихожу к батюшке. При мне сестры благословлялись собороваться. Часто батюшка взглядывал на меня. Когда последняя вышла, он долго и внимательно посмотрел мне в глаза. Он видел, что мне этого очень хочется.

— Ну вот, они будут все собороваться, а мы с вами нет. Нам нельзя, — сказал он. И больше ни слова не было сказано по этому поводу.

И так всегда и потом, батюшка неизменно говорил:

— Ну вот они сегодня будут собороваться. А я ему:

— Да, батюшка, — и только.

Было еще одно великое свойство старца отца Алексея — это его умение и такт в отношении к духовным отцам и тонкое руководство их духовных чад в совершенном согласии с ними. Если батюшка иногда и не соглашался с духовным отцом, он никогда не шел против него, а или подчинялся его повелению, или молитвой своей изменял мысли и чувства его.