Пастырь Добрый

Спустя долгое время я как–то в разговоре с батюшкой сказала:

— А я это говорила на откровении о. Константину.

Батюшка от радости даже на кровати сел.

— А вы разве ходите?

— Хожу, батюшка, — ответила я, гордая тем, что исполнила его приказание.

— Как же вы ходите?

— Как вы, батюшка, велели.

— И говорите… говорите все?

— Все.

Батюшка от радости засмеялся и потер себе руки (его привычка, когда он был очень чем–нибудь доволен).

— Очень хорошо! Очень хорошо! Как–то прихожу, а батюшка мне вдруг:

— Ваш отец духовный кто?

Я с удивлением вытаращила на него глаза.

— О. Константин.

— Ну да, о. Константин, — улыбаясь, но строго сказал батюшка, — а какой он? — Хороший, добрый, а еще какой?

Я молчала в смущении.

— Не знаю, — тихо ответила я.

— А еще так: что такого духовного отца нет больше.

— Нет больше, — тихо повторила я.

На днях мне за что–то досталось от о. Константина и я не совсем была согласна с батюшкой. Тогда еще проборку я не особенно покойно принимала.

— И нужно его любить и слушаться вот как, — сказал батюшка, внимательно всматриваясь мне в глаза.

— Любить и слушаться, — как эхо повторила я. Батюшка улыбнулся.

— Ну садись. А вот какие бывают отцы духовные: — Приходит ко мне одна и плачет в отчаяньи. Она свою душу отдала одному очень хорошему и опытному священнику–руководителю. Очень была им довольна. Он вел ее так, что она ни шагу не делала без его благословения. Вел ее очень трудно, правила давал тяжелые и взял с нее клятву, понимаете — клятву (батюшка с ужасом проговорил это), ничего не делать без его согласия. С ней случилось какое–то событие. Нужно было или нарушить клятву, или должно было произойти несчастье. Она уже и так изнемогала от непосильных подвигов, а тут еще это искушение. Она пришла в отчаяние. Кто–то сказал ей обо мне. Такая жалкая пришла. Оба такие хорошие и ведут духовную жизнь хорошую, а страдают очень. Он не понимал, что нельзя натягивать как струну душу — струна и то лопнет. Очень трудно было его убедить, но удалось. Они сговорились, поняли друг друга и он снял с нее клятву. И так удалось поговорить с ним, что они оба теперь живут совсем по–другому. Он ведет ее иначе, а ей легко с ним. Вот какие бывают отцы духовные. А ведь тоже из опытных. Вот. А ваш–то каков? Мне стало весело, что мой лучше всех.

— Он у меня ужас какой хороший, батюшка! — сказала я, забывши под впечатлением его слов проборку.

— То–то, Ярмолович.

Мне всегда казалось, что батюшка звал меня по фамилии, когда не особенно был мною доволен.

Первое время батюшка мало мне говорил о молитве, он только наблюдал за мною в церкви. Когда я ему жаловалась, что дома часто молитва не выходит: холодная, рассеянная бывает, то он говорил:

— Молитва требует покоя, а у вас его сейчас нет. Вас тащат в разные стороны. Потом устаете физически очень. При этом молитва не пойдет. Первое для нее — покой, чтобы не тащили никуда, не теребили бы. Это я могу теперь всегда молиться, а вы этого с себя требовать не можете. Когда так идет жизнь, как у вас сейчас, то молиться нужно умом, не обращая внимания, что душа не отвечает. Вникайте в слова молитвы. Ничего, пусть умом, пусть как–нибудь, но молитесь, молитесь. Не спрашивайте с себя того, что вы сейчас не можете дать. Не приходите в отчаянье. Успокоится ваша жизнь, тогда можно будет,. а теперь нет. Теперь нельзя!

А другой раз сказал:

— Нам нужно с вами учиться молиться, когда рядом играет граммофон, танцуют… вот это все, — и батюшка показал на улицу.

Я в этот раз жаловалась ему, что негде молиться, мешают, места нет. Приходится ждать, пока заснут все. Слова батюшкины оправдались: часто приходится молиться, а около тебя шумит мир и делаются «его» дела (диавола).

В начале духовной жизни особенно хорошо бывало в дни причастия и вообще так раз в месяц. Я очень любила эти особенные состояния души и, когда их у меня не было, то скучала. Как–то прошли все сроки, а утешений не было; решила, что теперь у меня есть батюшка, который мне его с неба достанет. Прихожу к нему нарочно за этим.

— Батюшка, у меня вот что случилось.

Он тревожно вскинул на меня глаза. Я рассказала в чем дело.

— Раньше месяца не проходило, чтобы чего–нибудь хорошего не было, а теперь вот уже сколько прошло, и — ничего. Мне скучно, мне нужно, чтобы это было. Батюшка, сделайте так, чтобы это было. Сделайте, батюшка.

Он смотрел на меня во все глаза, но, поняв, что я говорю это по глупости, и что не понимаю действительно, чего прошу, не рассердился, а просто сказал:

— Садитесь.

Я встала на колени у его ног.

— Вы что же это, хотите симфоний для вашей души? Скажи, пожалуйста, какая. Ей нужна симфония!

Я просила хорошего, а он считал хорошее плохим, — я ничего не понимала.

— Знаете, — продолжал он, — вот бывает чудная музыка, концерт. И вот исполняется, случается, и симфония там. Знаете ведь это. Слушали. Хорошо слушать чудную музыку, но еще лучше исполнение какой–нибудь сложной красивой симфонии. Человек наслаждается красивыми звуками. Он зачастую переживает вместе с композитором его произведение. Так и в молитве. Человек молится, а молитва его — будничная. Очень иногда трудно бывает. Он старается, а молитва его сухая, рассеянная. И вот посылается ему в утешение, в поощрение дивная, светлая молитва. Это как бы небесная симфония, духовная музыка, которая наполняет его душу. На него изливается сверху как бы поток дивных, небесных звуков. И проходит у него усталость, уныние. Он может даже забыть, где он находится. Радость, покой, мир наполняют его душу. Слышите: радость, покой. И как после земной симфонии долго еще звенят в ушах его ее последние аккорды, так и небесная симфония оставляет глубокий след в душе человека, и еще долго спустя душа прислушивается к ней. Вот, что дается Богом человеческой душе в утешение и поощрение — и только, ждать и просить этого никогда не следует. Поняла? Никогда. Благодарить всегда Господа надо, что Он по Своей великой любви к нам и милосердию посылает нам такое утешение, не взирая на наши беззакония. Но молиться об этом, просить этого — никогда.

И батюшка с жаром начал говорить о том, что человек не должен ставить целью спасение своей души, это само придет, не должен думать, что его ожидает после смерти за его служение Богу. Он должен всем существом своим полюбить Господа, отдать Ему всего себя. И все мысли, чувства, движения свои направлять на то, чтобы угодить Господу. Делать на земле то, что Ему было бы приятно. Как для любимого человека стараешься сделать все, что он любит и чего он просит, так, только в безконечно большей степени нужно сделать для Господа. А что Спаситель сказал? А что Спаситель велел? А что Ему будет приятно? Чего бы Он желал от меня получить, — вот, что должно наполнять ум, душу и сердце человека.

Он послал нас на землю для чего? Для того, чтобы мы здесь работали и трудились для Него. Чтобы мы здесь исполняли бы Его волю, Его желания, Его повеления. Здесь мы пришельцы и если изо всех сил будем стараться трудиться Господу и служить Ему, то Он, когда настанет время, возьмет нас домой к Себе.

А что первое и самое приятное Господу? Чего Он так желает? Чему Он так радуется, если мы это исполняем — это любовь к ближнему. Что может быть радостнее Господу, как когда Он видит, что мы лишаем себя в чем–нибудь, чтобы отдать то ближнему, что мы стесняем себя в чем–нибудь, чтобы дать покой ближнему. Что мы сдерживаемся и стараемся направить душу свою, характер свой так, чтобы ближнему было бы легко с нами жить.

— Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всем помышлением твоим, всею крепостью твоею и ближнего, как самого себя. — Великие эти слова — великое и трудное это дело, хорошая моя, — добавил батюшка, — любить ближнего, как самого себя, когда и Бога–то часто любим меньше, чем себя, а тут ближнего нужно любить, который часто нас оскорбляет, делает нам неприятности, часто не понимает нас, а ты вот изволь его любить, как самого себя и больше себя, Александра. И тогда только было бы хорошо и совесть наша чиста, и тогда только делали бы мы угодное Господу, о чем Спаситель так часто просил нас. И радостью исполнилось бы сердце наше от сознания, что Господь доволен нами.