Пастырь Добрый

— А еще говорите, что поклонов не присылает!

— Батюшка, милый, дорогой, больше никогда не буду! Терпенья не хватает иногда, сил нет!

И не раз потом Ваня просил батюшку помолиться за какого–нибудь своего больного или о каком–нибудь важном деле. И всегда без осечки выходило хорошо. И верил же он молитвам своего о. Алексея. Пошлет, бывало, к нему и сейчас же успокоится, зная, что все будет хорошо, что о. Алексей его не обманет. Трогательно это было.

Так батюшка без устали учил меня правилам христианской жизни. Наша жизнь была ему известна во всех подробностях. Учил о. Алексей. Учил о. Константин. Они были всегда согласны и их приказания были подчас так трудны, что кажется, бывало, что висишь на кресте. Станешь на молитву и одно «Господи, помилуй», «Господи, помоги» шепчешь. Вся душа твоя и все жилы, казалось, напряглись, как струны. Жарко делается, когда окончишь молитву и встанешь с двойной отчаянной решимостью умереть, но не отступать. Лучше смерть, чем не угодишь о. Алексею. Не угодить ему — значило отказаться от своей цели — Ваниного христианства.

Так учил батюшка, как жить с ближним. По отношению к о. Константину он пока еще ничего не говорил особенного, но только зорко следил, как я уважаю своего духовного отца, как люблю его, каково мое послушание ему. Я старалась изо всех сил и помню хорошо, как в разговоре с батюшкой всегда подыскивала должные почтительные выражения по отношению к о. Константину. Часто батюшка говорил:

— Какой у вас отец духовный хороший. Счастливая вы, что к нему попали. Очень за вас рад. Очень рад.

А раз сказал:

— Знаете, как я его считаю: он первый в Москве. Поняла? И счастлива же ты! Ведь правильнее его никто не понимает христианской жизни. Кто из них что понимает? (показав рукой в окно) — сказал батюшка с горячностью. — Он все может объяснить. Вот вы все там слушали о. И. Хорошо говорит, высоко поднимает, а путь — как войти на эту высоту — не показывает. О. Константин мало говорит, но научит всему. Он такую высоту не покажет, а путь его будет самый простой, будничный. Но скажи: чье учение труднее?

— О. Константина.

— Верно. И с ним можно достичь всего того, о чем говорит о. И. Путь о. Константина очень труден, но зато и гораздо вернее. Уж эти мне хваленые руководители! Знай, что если самую малую часть исполнишь, чему тебя учит о. Константин, то и то многого достигнешь, а все–то исполнить где уж нам с тобой. Это дается не таким, как мы с вами.

Нельзя было доставить батюшке большей радости, как говорить: отец духовный так велел… спрошусь у отца духовного…

Когда батюшка так отзывался об о. Константине, я сначала потерялась: как же, думаю, теперь пойду я к нему? Первый старец и считает его первым руководителем? Как же быть–то? И этот первый и тот первый. Куда же мне деваться с моими грехами? К этому времени они уже успели обломать немного меня в духовной жизни, и я стала приучаться разбираться в своих поступках и считала себя очень грешной. Я хорошо сознавала правильность батюшкиных слов. Действительно, оба мои руководители удивительно понимали по настоящему христианскую жизнь и умели ею жить. Никто не мог так правильно объяснить путь Христов, как они. Оба они жили одним духом — духом любви Христовой.

Как–то батюшка спросил:

— Какое вам о. Константин дал правило?

— Никакого, батюшка.

— Как молитесь?

— Читаю утренние и вечерние молитвы в день по две главы из Посланий и Евангелия.

— Кто вам так велел?

— Никто, батюшка.

— Ваш духовный отец знает об этом?

— Кажется, что знает.

Батюшка серьезно и долго посмотрел мне в глаза и сказал только:

— Гм.

Как–то спрашивает меня батюшка:

— А книжки читаете?

— Читаю, батюшка.

— Какие?

— Только духовные теперь, батюшка. Сейчас вот Добротолюбие читаю.

— Одна?

— Да, батюшка, а что не понимаю, спрашиваю его. А как же он объясняет хорошо! Страсть!

— Ну еще бы, как мы с ним преподавали–то. Одна книги не читайте. Спрашивайте, какую можно вам читать.

Скоро дают мне книгу Исаака Сириянина. Я спросила у о. Константина. Он запретил. Это было для меня дико и трудно было послушаться. Очень было стыдно отдавать назад.

Как–то прочла об откровениях учеников своим аввам и у меня сердце загорелось тоже так делать. Боялась спрашивать об этом о. Константина, скучно ему с нами возиться. Пошла к батюшке. Он серьезно и остро посмотрел на меня и сказал:

— Это очень хорошо. Ходите два раза в неделю и говорите все, даже пустяки. Вам кажется пустяком, а он узнает, что это очень важно. Вам думается, что в том–то и том–то ничего дурного нет, а он разберет, что там есть грех — и так во всем. Если какой проступок сделали, сейчас же идите, кайтесь. Будет то, что не сможете чего–нибудь сказать ему, — говорите мне. На то я здесь теперь поставлен.

Мне сделалось страшно, как это я буду ходить к обоим. Такого исхода разговора я не ожидала. Думала, что спрошу только для формы, а ходить буду, когда захочу, а выходит иначе: батюшка приказал ходить на откровения к о. Константину. Хочешь–не–хочешь, надо было идти. Все же заранее решила спросить его, примет ли.

— Можно мне, батюшка, приходить к вам на исповедь говорить все, что чувствую и делаю.

— Конечно, можно, — ответил он ласково, — и апостолы даже об этом говорят.

Я осмелела и сказала:

— О. Алексей велел к вам два раза в неделю ходить, а что приключится, сейчас же приходить каяться.

— Ходите, ходите. Я всегда с радостью вас приму.

Вскоре случился со мной какой–то проступок и я пошла на квартиру к о. Константину. Три раза подходила к двери и не могла от гордости и страха позвонить. И только мысль, что батюшка все равно заставит, победила мой страх.

О. Константин очень ласково простил меня и с тех пор каждый раз делалось легче и легче, а потом без этого уж и обойтись не могла. И в первый–то раз, помню, был большой мороз, а я была вся мокрая, точно летом в жару. И огрей он меня тогда, не знаю, какая сила заставила бы меня снова придти к нему.