Пастырь Добрый

Я смотрела поверхностно и глубины его души не видела. Я насильно старалась вложить в него то, что он еще не мог воспринять. Своим нетерпением и резкостью я еще больше раздражала его душу, которая так болела в это время. И неизвестно, чем бы болезнь этой чудной души кончилась, если бы не о. Алексей.

О. Алексей не видал его, не слыхал про него, не знал и любил его. Он ни слова не сказал с ним о вере, он никогда не писал ему, он только молился за него и посылал ему просфоры.

Просфорами и заглазной молитвой он привел его душу ко Христу. Батюшка показывал мне в нем то, чего я не замечала, пояснял мне в нем то, чего я не понимала. Часто, бывало, батюшка говорил:

— Как я люблю вашего мужа, какой он хороший! Не понимаю, как Ярмолович не любит его. Как можно не любить его! А вот вы не любите.

Сначала я батюшку не понимала, а потом сообразила, что у меня нет к мужу настоящей христианской любви: мучаю его и бросаю одного, не считаясь, в каком он состоянии.

— И ведь не глупый человек вы, а вот так о других заботитесь, а своего Ваню не любите. Знай, что дом твой не будет покрыт, пока не устроишь его. Вот мы закладываем фундамент, воздвигаем стены, все готово, и окна, и двери. Остается покрыть, а крыши–то у нас и нет. Заботимся о нашей душе, стараемся, учимся, по мере сил ближнему помогаем. Все хорошо, ничего не упускаем, а главного нет. Нужно его успокоить, его оберегать от всяких неприятностей, жить его жизнью, забыть себя совсем — все для него. А к душе надо подходить тихо, нежно, как к какому–нибудь только что распускающемуся цветку. И в голове одна мысль должна быть: как бы его не потревожить, как бы не обидеть, чем бы его утешить, чем бы успокоить. Резкости не должно быть никакой: все мягко, все любовно, все тепло. Ваня! — И батюшка, бывало, так ласково назовет его и задумается.

Как–то батюшка сказал: «Ваня», — и задумался. — Нет, не Ваня, а Ванюша, вы его называете», — проговорил он вдруг.

— Батюшка, нет, тоже и Ваня.

— Нет, Ванюша, — повторил он, давая этим понять, что так я его называла, когда относилась к нему с нежной лаской и любовно, жалея его, чего и требовал батюшка. Так на деле и было. И как это он все знал.

Все, что батюшка говорил, было очень трудно, так как муж к тому же очень тяжело переживал все изменения в жизни внешней, с нами приключившиеся. Он был с большим характером, подчас упрям и очень избалован людьми и жизнью. Жалостливые укоры батюшки пронимали меня до слез и я с отчаяньем говорила:

— Да я не умею, батюшка, с ним жить, ничего не выходит из этой христианской жизни.

— Старайся, старайся, Ярмолович. Ярмолович у меня не умеет? Не может этого быть!

Я приходила в отчаянье: дело не клеилось. Батюшка подзадоривал. Было досадно, — как это у меня, да не выходит, чего я хочу. И бывало стараешься и выбиваешься из последних сил.

И что это была за радость, когда достигнешь немножко чего–нибудь и вдруг увидишь, что Ваня–то твой стал мягче и ближе к Богу. И думалось мне, глупой, что от моих стараний это произошло, и радостно и победоносно приходила к батюшке. А он–то строже, бывало, все выслушает и еще тяжелее наложит послушание.

Бывало батюшка спросит о его настроении, как он отнесся к такому–то событию, что я с ним говорила и что для души его сделала. И если день прошел и я ничем себя не понудила ради него или, сохрани Бог, проявила нетерпение, то он строго и безжалостно выговорит мне и покажет весь ужас моего поступка. Я ведь губила христианскую душу. И такой, бывало, ужас овладевал мной, что готова на все, только бы батюшка был доволен.

О. Алексей умел возводить на крест, но также умел облегчить тяжесть его, если видел старания с твоей стороны.

Когда люди приходили к батюшке за советами, он иногда открывал наугад какую–нибудь книгу Св. Отцов, а может быть и что–нибудь из Св. Писания, и читал то место, на которое попадал. Это было всегда то, что нужно было этому человеку.

И когда как–то у меня очень не ладилось в духовной жизни, с мужем, батюшка открыл какую–то книжку и прочел очень хорошее пояснение, что дает и для чего в христианской жизни нужны смирение и молитва:

— Видите ли, что нам открылось, — сказал он. — Нужно, значит, нам с вами стараться это получить. Без этого вы, значит, с вашим мужем ничего не сделаете.

И впоследствии он это несколько раз повторял, а я–то в душе приходила в отчаянье, так как не понимала, как и приступиться к этому, а не то чтобы это приобрести. И стала я возлагать всю надежду свою на молитвы батюшки только. Он мужа вытащит, а я не могу.

Благодаря батюшке, духовным книгам, о. Константину я стала понимать, что спорить, например, с мужем приносит вред его душе. Стала сдерживаться и вскоре совсем прекратила. Но вместо нетерпения явить смирение, когда знаешь, что права ты, а не он, вместо резкости ответить лаской, когда чувствуешь обиду, вместо того, чтобы жить своей жизнью, жить его интересами, вместо того, чтобы таить в себе, делиться с ним тем утешением, которое я нашла, а он часто не понимал меня и оскорблял меня и оскорблял то, что для меня было свято, — это все было трудно и непостижимо для меня. Мне казалось, что преодолеть всего этого не смогу никогда.

Чем больше батюшка учил меня так поступать, с душою мужа, тем больше разгоралась в нем борьба добра и зла. И удивительно было наблюдать, как человек, по природе добрый и нежный, делался злым и грубым, когда в нем действовал дух зла. И поразительно было влияние о. Алексея: при всяком раздражении, особенно против веры и Церкви, одно это имя успокаивало Ваню. А виделись–то они всего один раз, и то при конце. И никогда против батюшки муж не сказал резкого слова, как бы раздражен он ни был.

Как–то раз еще в первую зиму батюшка дает мне Богородичную просфору.

— Снесите моему Ване.

Я не поняла, зачем это, но обрадовалась, что батюшка так любит его. Бабушка часто заставляла нас есть просфорки. Муж к этому привык, но оба мы никакого значения этому не придавали. Он, бывало, ест их с чаем и добродушно подсмеивается над бабушкой. Здесь же был батюшка и просфора — Богородничная, а главное просфора о. Алексея, это для меня было очень важно. Как примет ее Ваня? Вот в чем вопрос. Батюшка еще добавил:

— И скажите ему: «О. Алексей низко кланяется».

Увидав возмущение в моей душе, прибавил:

— Так и скажите. Слышишь? И больше ничего не говорите.

Батюшка приучил меня передавать его слова точь в точь, без каких бы то ни было объяснений. Я все исполнила. Ваня очень обрадовался. Он очень велел благодарить и кланяться батюшке.

— Смотри, не забудь, — добавил он.

Это было перед обедом. Утром он всегда ел что–нибудь мясное. Просфору он съел вместо закуски, до супа. Помня наставления батюшки, я промолчала. Я начинала понимать, как нужно быть осторожной с душой, идущей ко Христу, чтобы ее каким–нибудь образом не спугнуть.

С этих пор каждый раз батюшка давал просфору и с поклоном велел относить их Ване.

Иногда батюшка вынимал из–под подушки мешочек, рассыпал себе на постель просфоры, внимательно, сосредоточенно рассматривал каждую, переворачивая их. И вот он остановится на какой–нибудь, долго смотрит на нее, потом резко поднимет голову, радостно посмотрит на тебя и скажет:

— Вот отнеси ему эту просфору.

Я не смела спрашивать его, что он это делает, но решила, что он молится над ними и молитва его входит в душу Вани и очищает ее. Просфора удивительно помогала и я уверовала в ее силу.