Пастырь Добрый
Шрифт:
31. Батюшка редко в соборном служении проявлял свои чувства и настроение, но служа один раннюю Литургию, он иногда, от охватывающих его рыданий, затруднялся произносить возгласы, особенно «Приимите ядите» и далее; здесь у него между словами бывали большие промежутки, и говорил он прерывающимся от рыданий голосом.
32. Однажды к Батюшке привели на прием мальчика, приучившегося воровать; Батюшка, ничего не зная о нем, сам отворил дверь кабинета и строго обратился к мальчику: «Ты зачем крадешь? Нехорошо красть».
33. Будучи в последних классах семинарии, когда предстоял выбор между университетом и духовным званием, Батюшка вместе со многими товарищами очень желал поступить в университет и стать доктором, но мать его воспротивилась его желанию, говоря, что желает видеть его своим молитвенником, как священника (Батюшка говорил, что она говорила: «Ты такой маленький, куда тебе быть доктором»). Батюшка покорился ее желанию, но жалел очень о расставании с друзьями и плакал, прощаясь с ними. Батюшка говорил, что до сих пор благодарит мать за ее настояние и с этим рассказал мне раз следующую историю из своей жизни:
Последние дни перед кончиной его окружающие замечали, что как будто с ним что–то случилось: тихо говорил, двигался как–то, словно боясь нарушить что–то, что его наполняло, и был каким–то просветленным.
Последний вечер перед кончиной был весел, шутил. Все время был особенно ласков со всеми, часто вспоминая отсутствующих, особенно внука Алешу.
Петр ЮРГЕНСОН
Печатается по машинописной копии из архива Е. В. Апушкиной. Полное название — «Записки–воспоминания о Батюшке отце Алексее Мечеве Пети Юргенсона». Автор — один из братьев, прислуживающих в алтаре, — Петр Борисович Юргенсон.
Открытие учебного года в Народной Духовной Академии гор. Москвы
Народная Духовная Академия находилась в помещении церкви во имя Григория Богослова в Богословском переулке, названном потом Петровским, а затем переименованном в улицу Москвина. Этот храм помещался в центре города между улицами Большой Дмитровской и Петровкой, рядом с театром Корша. В настоящее время этот большой и красивый храм снесен. В 1921 (или в 1922) году должны были начаться занятия в этой Академии. В ней читали лекции видные ученые и профессора бывшей Духовной Академии Троице–Сергиевской Лавры, которая тогда не работала. Читали лекции и такие лица, которые ранее никакого отношения к прежней Духовной Академии не имели. Например, «аскетику» читал Сергей Николаевич Дурылин или отец Сергий [Мечев]. Слушать лекции мог каждый. Среди слушателей были не только юноши, но немало было и девушек. Их, кажется, было даже больше. Однажды, когда я был на квартире у батюшки отца Алексия, Серафима Ильинична, лицо, которое обслуживало Батюшку во всех его житейских нуждах, сообщила мне, что такого–то числа начнет работать Народная Академия, и что первую вступительную лекцию на открытии ее прочтет сам Батюшка. Меня же она просила сопровождать Батюшку в Академию и обратно. Не помню точного названия вступительной лекции, но тема должна быть такая: «О высоте пастырского служения и каким должен быть священник». После молебна, вступительная лекция должна была быть произнесена почему–то в южном приделе храма. Остальные лекции читались всегда посередине храма, где были поставлены скамейки, а студенты, вольнослушатели с бумагой и тетрадками в руках их записывали. Отец Алексий быстро взошел на амвон южного придела, обвел несколько раз глазами всех своих слушателей и заметил, что среди всех собравшихся, я единственный, пишущий эти строки, был мужского пола, а остальные были девушки или женщины. Тема же была о пыстырстве, каким должен быть священник. Это как бы на одно мгновение озадачило отца Алексия, но он быстро сориентировался, сказал вслух, что из всех собравшихся только один юноша, и тем не менее сразу начал лекцию–беседу так, как будто он говорил перед многочисленной аудиторией юношей, будущих пастырей Церкви. Само выступление его с беседой сразу внушило мне, что никогда не следует отменять проповеди из–за малочисленности народа, никогда не следует отказываться от поучений, хотя бы был и один слушатель. Впоследствии, через очень много лет мне пришлось вести беседы с оглашаемыми, то есть лицами, готовящимися ко святому крещению, и мне никогда не приходило в голову смущаться тем, что я веду беседы с одним, двумя или тремя лицами. — Первейшая обязанность пастыря, — говорил отец Алексий, — быть молитвенником. Пастырь должен молиться за всех людей своих, данных ему Богом. Молитвою и любовию врачевать их немощи и болезни духовные. Это самое первое, — повторял отец Алексий. Второе, чему отец Алексий придавал наиважнейшее значение, — это истовое совершение богослужения. При наличии этих только двух качеств священник уже будет хорошим пастырем. Но ипроповедь священника имеет большое значение. Добавьте к этим двум качествам еще пастыря–проповедника! Вокруг пастыря образуется постепенно круг его близких духовных детей. Отец Алексий говорил, что не надо стремиться к широте этого круга, а к тому, чтобы круг близких духовных детей получил хорошее руководство, чтобы они воспитались духовно. Надо действовать вглубь, а не вширь. Широта же придет сама собою. Пастырь должен входить во все нужды своих детей, должен с любовью служить им. Никого не должен отвергать, никем не должен гнушаться. Христос на земле не гнушался мытарями и блудницами и приводил их к покаянию. Он приводил к этому множество примеров из своей богатой практики. Это всегда было в стиле всех его бесед. Не помню, был ли этот случай рассказан в другое время или на данной беседе, не смогу сказать точно. Но он особенно запомнился мне, как один из его многочисленных примеров. Одна женщина, по–видимому из высших слоев общества, была настолько обуреваемая плотской страстью, что, услышав из своей квартиры старьевщика, собирающего поношенные вещи («Шурум–бурум берем»), позвала его к себе, накинула крючок на дверь и бросилась на шею татарину.
Опомнившись, она выгнала его вон. После этого она не находила покоя и хотела утопиться в Москве–реке. Сколько нужно было такта и осторожности, терпения к этой женщине, чтобы ободрить ее, извлечь ее из глубины отчаяния! Особо большое значение отец Алексий придавал исповеди. Он считал лучшей формой исповеди ту, когда исповедующийся сам, не дожидаясь вопросов, исповедывал свои грехи. Но не всякий это может, приходится помогать. Очень сильно он говорил против так называемой «общей исповеди». Он называл ее недоразумением. «Многие думали, что они поисповедались, а в действительности нет». Он говорил также о необоснованности оправдания общей исповеди ссылками на [о.] Иоанна Кронштадтского. То был отец великой духовной силы, и мы себя с ним сравнивать не можем. Итак, молитва, любовь к прихожанам, вхождение в их нужды, истовое отправление богослужения — основа пастырского служения. После открытия Богословской Народной Академии, вступительной лекции отца Алексия, он уже больше не читал. На смену ему пришли основные кадры преподавателей этой Академии.Печатается по машинописной копии из архива Е. В. Апушкиной. Автор неизвестен
Батюшкины фотографии. Александра Лазарева
Ходила ко мне одна девица и все просила меня сходить к Батюшке отцу Алексею. Долго я собиралась и, наконец, решила: пойду, да и все. Пришла в церковь, простояла обедню. Батюшка просфоры раздавал и все выбирал, какую мне дать; благословил, улыбнулся и крепко мне руку пожал. «Какой он хороший», — подумала я, а святости его не узрела.
Стала я ходить изредка в церковь. Старушки там мне советовали, чтобы я чаще причащалась. Я и начала причащаться каждые шесть недель, а как к Батюшке поближе подошла, он мне и говорит: «Причащайся как можно чаще; как выйдешь из дому, так и причащайся».
Запил у меня муж, пропадал по неделям. Много я сокрушалась о нем: где он у меня, не замерз ли, не то еще что случилось, Одному Богу известно. Бегу к Батюшке с горем, рассказываю, а он повернулся к алтарю, помолился: «Завтра пьяный придет». На другой день, действительно, приходит муж пьяный, — опять горе. А Батюшка, бывало, пожалеет меня: «Ах, ты, моя плачущая!»
Стал у меня муж просить отдельную квартиру. Спрашиваю я Батюшку: «Может в чем я виновата?» Обвел меня Батюшка глазами: «Дурачится он у тебя. Жалей детей, а он у тебя в своем разуме». — «А как же вещи и квартиру?» — «Не давай ничего». Не послушалась я Батюшки, сняла мужу квартиру, отдала несколько вещей, работу из мастерской. Недели две пропадал муж, все заложил и ко мне же назад вернулся.
Было у меня сильное желание вытащить мужа в церковь: думаю снимет с него Батюшка всю ту кору, которой он покрыт, и станет мне с ним полегче. В то время сильно болела сестра мужа, а у нас в храме был престольный праздник — Николая Чудотворца. Я и зову мужа: «Пойдем, да пойдем, помолимся о сестре», — а он упирается. Насилу я его уговорила. Подвожу к Батюшке: «Вот, мол, мой муж». — «Вот и хорошо, очень рад». Поцеловал его раза три. С тех пор, хоть изредка, а все муж ходит в церковь, характер помягчал и пить стал реже.
Хотела я одно время продать портновскую мастерскую. Спрашиваю Батюшку, а он говорит: «Нет, не продавай. Как была портниха, так и останешься». По молитвам Батюшки и посейчас работаю.
В голодный год теребил меня муж: «Поедем да поедем в урожайную губернию!» А я ему–то, хошь и не говорю, а думаю, что без Батюшкиного благословения ни за что не поеду. Прихожу к Батюшке во время всенощной.
— Куда ты удумала, никуда я тебя не пущу!
— А муж–то?
— Муж, муж!
Стали мы Батюшку провожать из церкви, а подошел Батюшка к двери, обернулся, приподнялся на пальчиках, погрозил мне рукой:
— Лазарева, Боже упаси тебя, не езди!
Муж же не перестает настаивать: «Продай все, поедем». Тогда я решаю вести мужа с собой к Батюшке. «Владыка, — говорю, — будет служить — Тихон», — уж не знаю, чем его заманить. Пришел муж в церковь, видит народ подходит к Батюшке. Я и говорю: «Спроси его, ехать в деревню или нет». Муж и спрашивает:
— Благословите в деревню.
— Вот тебе деревня, — показал Батюшка на меня, — и живи с ней. Куда ты поедешь, свои старые кости повезешь? Мы с тобой любим чайку попить, а там дожидайся, когда тебя позовут. Дома вздумал, поставил самовар и попил.
Так мы и остались, никуда не поехали.
Сами–то не поехали, а дети–то из ума не выходят: как быть с ними. Пошла опять к Батюшке. «Хотим, — говорю, — детей отправлять к родным». Личико у Батюшки поскучнело: «Да ну, пожалуй, отправь». Неохотно благословил Батюшка детей отправить. Около года прожили дети в деревне; пропуску туда не было, так мне их и видать не приходилось. Иду к Батюшке в день его Ангела на квартиру, а он тут же мне и говорит: «Давай помолимся, чтобы тебе их в живых увидать. Хлопочи пропуск, а я помолюсь. Туда–то хорошо доедешь, а оттуда тебе трудно будет».
Ну и действительно, трудно было вернуться: три ночи на станции с детьми сидела, на четвертую ночь говорят: поезд подают, ехать можно будет. Со мною двое детей, два пуда пшена везу, справлюсь ли со всем этим одна. Как стала на поезд–то садиться, девочка у меня и упади под поезд, хочу ее поднять, — темь такая, что найти не могу, насилу подняла.
Приехала в Москву, иду к Батюшке. Обрадовался он нам, благословил детей.
Служил как–то раз Батюшка в нашем приходе, у первомученика архидиакона Стефана, пошли мы туда помолиться со старшей дочерью и зятем. Увидела моя дочь Батюшку, да и говорит: «Пойду сейчас домой, уберу, приготовлю стол, а ты зови–ка Батюшку к нам чай пить».