Пастырь Добрый

«…Знание надмевает, а любовь назидает». Но это не значит, что Батюшка был против знания. Он был лишь против холодного рассудочного знания, против «буквы убивающей», против растлевающего материализма. И в религии он прежде всего и выше всего ставил этическую сторону, и не любил отвлеченных догматических вопросов, а тем более, темной оккультной мистики, в которую иногда пускались духовные чада. Он не был ни догматистом, ни ревнителем правил и уставов; ни, с другой стороны, мистиком, плавающим в волнах трансцендентных фантазий. Он был пастырем–практиком, знающим жизнь и дающим жизненные советы не на основании отвлеченных умозаключений, а на основании жизненных же, реальных явлений.

Сколько пылких, восторженных юношей, фантазеров и мечтателей под его влиянием делались такими же практиками! «Это, знаешь, — говорил он мне, — можно в такие дебри залезть с умствованиями, что с ума сойдешь».

И вот придет к нему юноша, скажет: «Батюшка, я хочу жениться, я люблю безумно». И начнет говорить о вечной любви, пустится в философию, — а Батюшка слушает, слушает, да и скажет: «Да ты знаешь ли, что такое брак? Брак есть крест». Юноша начнет спорить, а Батюшка в ответ приведет какой–нибудь пример из жизни, например, — поженились двое, потом начались у них разлады да ссоры, и окончилась их горячая любовь разводом. Юноша сердится, не понимает, думает: «Мало ли там что бывает — значит они не любили друг друга, а вот у нас–то и есть настоящая вечная любовь». Так уйдет от Батюшки, не послушает мудрых слов, — а после приходится раскаиваться. Придет к Батюшке, станет плакать, а Батюшка поцелует его да скажет: «Ишь ты какой! Вот не слушался меня. Видишь что вышло? Будь же впредь послушным». И тогда поймет мечтатель, что жизнь есть жизнь, и что только крепко знающие жизнь могут давать мудрые жизненные советы. И закается делать что–либо без благословения Батюшки, и станет ему легко и радостно жить на свете.

Так и всякого человека не догматом, не рассуждением умственным убеждал Батюшка, а примером из жизни. Любил он для этого брать жития святых и подвижников, творения Св. Отцов, а то и разные примеры из современной жизни. Книг отвлеченных он почти не читал. Помню, мне говорил часто: «Что это ты все философии да богословия читаешь. Ты возьми почитай жития, почитай авву Дорофея» [169] . Не понимал я тогда, почему это мне Батюшка так советует. Не потому мне это советовал он, что считал это ненужным вообще, а потому, что меня лично, как мистика и фантазера, губило такое отвлеченное направление, делало жестким, сухим и неспособным к теплому чувствованию. Я был далек от жизни, ее скорбей и радостей, ее праздников и будней, ее лица и изнанки, — а Батюшка хотел обратить мое внимание к жизни. «Учись жизни, изучай людей, делай добро», — вот в кратких словах то, к чему хотел направить Батюшка мои мысли. Религия — не в успокоенном блестяще скомбинированными догматами разуме, а в деятельной любви, служении ближним. Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин.4:20). Любовь есть энергия и двигатель христианства, а разум есть только рабочая сила у сердца.

169

См. прим. 167 Ср. с советами старца Нектария Оптинского. Впоследствии протоиерей, Сергий Щукин вспоминал: «Летом 1918 года, когда уже вся русская жизнь была потрясена до основания, предо мной — как и перед всей интеллигенцией — стал вопрос: что делать дальше? Многие категорически отказывались поступать на службу в новые большевицкие учреждения, рассчитывая на скорое падение их власти. Другие ждали иностранного вмешательства и выжидали. И когда частные и общественные учреждения закрывались, то безработные интеллигенты предпочитали торговать всяким старьем или жить на продажу своих вещей, чем идти на службу к большевикам. Наконец наступил и для меня такой момент […] Вот в эти–то дни я особенно начал думать о необходимости поехать в Оптину, чтобы посоветоваться со старцем. […] Когда о. Нектарий подошел ко мне, я начал как можно короче объяснять мое положение […] Как я уже упоминал, мои трудности заключались в том, какую выбрать службу и чем руководствоваться при этом. А о. Нектарий ответил мне примерно так (подлинных слов не помню, но смысл их таков): — Да, да, служите, конечно… вы ведь человек ученый. Но только не гонитесь за большим… а так, понемножку, полегоньку… [Ср. со словами о. Алексия: «Не задавайтесь большими заданиями, а делайте лишь то, к чему призовет Господь» (Пестов Н. Е. Современная практика Православного благочестия. Кн. III. С.294). — С. Ф.] […] Старец […] НИКОМУ НЕ ПОДАЛ НИ МАЛЕЙШЕЙ НАДЕЖДЫ на то, что новая власть скоро кончится. Напротив, о. Нектарий многим говорил о необходимости терпения, молитвы, подготовки к еще большим испытаниям…» (Цветочки Оптиной пустыни. С.138—139, 141). Тут же уместно будет привести запись, характеризующую отношение о. Алексия к большевицким властям: В конце 1924 г. в Москве к прозорливому старцу протоиерею о. Алексею Мечеву, настоятелю церкви на Маросейке, пришел незнакомый ему господин, сославшийся на рекомендацию своей тетки, хорошо известной о. Алексею, и просил принять его. О. Алексей был болен сердечною болезнью и лежал в постели, но тем не менее принял его. Господин этот собирался законным образом с семейством выехать из Москвы на свою родину, отошедшую в пределы другого государства, и пришел просить у о. Алексея благословения на этот шаг. О. Алексей охотно благословил его и совершенно неожиданно сказал ему резко: «Вы не воображайте, что ваше дело спасать Россию, — это совсем не ваше дело. Когда придет время, то Бог пошлет нужных людей, которые это дело сделают и уничтожат большевиков так, как буря ломает мачтовый лес». Месяца через два или три о. Алексей скончался. Эти слова очень поразили пришедшего, т. к. он ни о чем с о. Алексеем не беседовал, а между тем голова его была полна мыслями о том, что как только он выедет за границу, то сейчас же начнет читать на трех языках лекции и писать книги о том, что делается в России. Прозорливость старца была так ясна, что господин тот оставил политику и занялся другим (Сурский И. К. Отец Иоанн Кронштадтский. Т.1—2. М. «Паломник». 1994. С.185)

Быть с людьми, жить их жизнью, радоваться их радостями, печалиться их скорбями, — вот в чем назначение и уклад жизни христианина, а особенно пастыря. Для самого Батюшки давно уже не существовала личная жизнь, — он очень редко оставался наедине с собою, и, помню, когда даже тяжелые болезни заставляли его, по предписанию врачей, ограничивать приемы, не выходить в церковь, — он тяготился этим и весьма часто нарушал свой режим. И готовящимся быть священником он указывал на свой жизненный путь, как на образец пути пастыря. «Ты не думай, — говорил он, — что быть народным священником — удел немногих избранных. Вот я — всю жизнь с народом, я — народный священник, и на меня смотрят, как на диковинку, а между тем каждый пастырь должен быть таким, «народным»». И когда я, помню, приходил к нему с сомнениями насчет своего пастырства, он успокоительно говорил: «Ты будь покоен. Пастырем ты будешь, я в этом уверен. Но нужно тебе измениться. Ты вот с собой носишься, «блажишь», свое личное переживаешь, а попробуй жить для людей, ну хоть для своих родных, или близких, живи их радостями и скорбями — и забудь о своем личном, увидишь, как хорошо тебе будет».

«Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов». Батюшка о. Алексей носил на себе безмерные и безчисленные тяготы и скорби приходивших к нему людей, поэтому всем разумным толкователям религии он мог смело ответить словами Спасителя: «Не нарушать пришел Я закон, но исполнить» (Мф.5:17). И в том, в чем люди уже видели соблазн и нарушение закона, открывается для нас великая тайна Батюшкиной любви, покрывающей множество грехов. (Притч.10:12; 1 Петр.4:8). «Я твои грехи на себя беру», — говорит Батюшка одному. «Ты меня только слушай, а отвечаю за тебя Господу — я», — говорит он другому, разум которого не может согласиться с советом или повелением Батюшки. Не знающему Батюшки человеку, а тем более неверующему в этих словах не показывается ничего особенного, но тем, кто знал пламенную веру старца, — понятно, что такие страшные и ответственные слова он не мог произносить механически, по заученной формуле, — но что в них он действительно перекладывал на себя тяготы другого. Этим и объясняется та удивительная легкость на душе, радость и спокойствие «обремененных», уходивших от Батюшки. Он действительно, как он сам говорил, «разгружал» их, превращал их из отчаявшихся, угнетенных пессимистов в христиан, постоянно радующихся о Бозе. Стоит только взглянуть в его памятную книжку, испещренную сотнями имен и живых, и усопших, книжку, с которой он никогда не расставался, чтобы понять его собственные слова, которые говорил он, указывая на свое сердце: «Я всех вас здесь ношу!»

Многие думали, что Батюшка, чуждый разумного понимания религии, проповедующий «жизнь сердцем», — является противником всех разумных достижений: культуры, науки, искусства, техники, что он есть именно один из тех «неприемлющих мира», каковыми являлись многие из подвижников, особенно из числа монашествующих. Нет, окружающие его студенты, техники, художники, писатели знают, что Батюшка не только не высказывался против культуры, но, наоборот, поощрял тех, кто занимался науками и искусством, если все это делалось во славу Божию. Батюшка был только против обоготворения науки, обоготворения разума, — поэтому он многих предостерегал от уклонения в отвлеченность, указывая, что задача истинного пути — дать человеку практические, реальные знания, а вовсе не решать отвлеченные вопросы о происхождении мира или бытии Бога. Равным образом в жизни общественной: он был одновременно и добрым пастырем, и честным гражданином. Он призывал каждого из своих духовных чад честно выполнять свои обязанности гражданина, если только они не противоречат заветам Христа. Помню, в тяжелое голодное время 1920—1921 гг. многие служащие советских учреждений говорили Батюшке, что они манкируют службой, опаздывают, сидят без дела, потому–де, «все равно безбожникам не стоит работать», — и он в силу послушания заставлял их проникнуться чувством долга и честно работать «не за страх, а за совесть», указывая на пример древних христиан, исправно плативших подати безбожным римским властителям [170] .

170

Ср. с советами старца Нектария Оптинского. Впоследствии протоиерей, Сергий Щукин вспоминал: «Летом 1918 года, когда уже вся русская жизнь была потрясена до основания, предо мной — как и перед всей интеллигенцией — стал вопрос: что делать дальше? Многие категорически отказывались поступать на службу в новые большевицкие учреждения, рассчитывая на скорое падение их власти. Другие ждали иностранного вмешательства и выжидали. И когда частные и общественные учреждения закрывались, то безработные интеллигенты предпочитали торговать всяким старьем или жить на продажу своих вещей, чем идти на службу к большевикам. Наконец наступил и для меня такой момент […] Вот в эти–то дни я особенно начал думать о необходимости поехать в Оптину, чтобы посоветоваться со старцем. […] Когда о. Нектарий подошел ко мне, я начал как можно короче объяснять мое положение […] Как я уже упоминал, мои трудности заключались в том, какую выбрать службу и чем руководствоваться при этом. А о. Нектарий ответил мне примерно так (подлинных слов не помню, но смысл их таков): — Да, да, служите, конечно… вы ведь человек ученый. Но только не гонитесь за большим… а так, понемножку, полегоньку… [Ср. со словами о. Алексия: «Не задавайтесь большими заданиями, а делайте лишь то, к чему призовет Господь» (Пестов Н. Е. Современная практика Православного благочестия. Кн. III. С.294). — С. Ф.] […] Старец […] НИКОМУ НЕ ПОДАЛ НИ МАЛЕЙШЕЙ НАДЕЖДЫ на то, что новая власть скоро кончится. Напротив, о. Нектарий многим говорил о необходимости терпения, молитвы, подготовки к еще большим испытаниям…» (Цветочки Оптиной пустыни. С.138—139, 141). Тут же уместно будет привести запись, характеризующую отношение о. Алексия к большевицким властям: В конце 1924 г. в Москве к прозорливому старцу протоиерею о. Алексею Мечеву, настоятелю церкви на Маросейке, пришел незнакомый ему господин, сославшийся на рекомендацию своей тетки, хорошо известной о. Алексею, и просил принять его. О. Алексей был болен сердечною болезнью и лежал в постели, но тем не менее принял его. Господин этот собирался законным образом с семейством выехать из Москвы на свою родину, отошедшую в пределы другого государства, и пришел просить у о. Алексея благословения на этот шаг. О. Алексей охотно благословил его и совершенно неожиданно сказал ему резко: «Вы не воображайте, что ваше дело спасать Россию, — это совсем не ваше дело. Когда придет время, то Бог пошлет нужных людей, которые это дело сделают и уничтожат большевиков так, как буря ломает мачтовый лес». Месяца через два или три о. Алексей скончался. Эти слова очень поразили пришедшего, т. к. он ни о чем с о. Алексеем не беседовал, а между тем голова его была полна мыслями о том, что как только он выедет за границу, то сейчас же начнет читать на трех языках лекции и писать книги о том, что делается в России. Прозорливость старца была так ясна, что господин тот оставил политику и занялся другим (Сурский И. К. Отец Иоанн Кронштадтский. Т.1—2. М. «Паломник». 1994. С.185)

На светлой душе Батюшки не было ни одного греха и против гражданской власти: везде и всюду он был «правилом веры и образом кротости», побеждавшим сердца даже безбожников. И так, не в разуме, «кичащем и надмевающем», а в любви назидающей и согревающей, проходил Батюшка отец Алексей свой жизненный путь от детской колыбели до скромной могилки на Лазаревском кладбище. И эта могилка, как путеводная звезда, должна светить «ходящим во тьме и сени смертной» и напоминать мотающимся «по стихиям мира сего» известные слова поэта: Смерть и Время царят на земле, Ты владыками их не зови, Всё, кружась, исчезает во мгле, Неподвижно лишь Солнце любви [171] .

171

Заключительная третья строфа из стихотворения русского философа Владимира Сергеевича Соловьева (1853—1900) «Бедный друг, истомил тебя путь…». Было послано брату М. С. Соловьеву 18.9.1887 с припиской: «Плод безсонной ночи».

К этому неподвижному, вечно новому и пребывающему Солнцу хочу обратить я ваши взоры, юноши и девушки! Горда и непокорлива юность! В вечном стремлении вперед, изнывании по новизне, обоготворении «прогресса», — не видит юноша предостерегающих взоров, не хочет слышать мудрых советов. Он — один! Ему не нужны указчики, путеводители — он сам пробьет себе дорогу! И как безумный, жадно бросается он в житейское море и разбивает молодую жизнь о подводные рифы. И, глядя на тысячи, миллионы этих искалеченных преждевременно молодых жизней, этих «хулителей духа», грешников, преступников, нервных, истрепанных вином и наркозами, глядя и на себя, «валяющегося в бездне греховной», хочется крикнуть: «Вернитесь!» Вернитесь из этого ледяного холода, из этого мрака к неподвижному, ласковому Солнцу Любви. Смотрите: люди рождаются, страдают, мучаются, устраиваются, воюют, разрушают, ненавидят, мстят и размножаются, чтобы вновь и вновь безцельно влачить свое существование для какого–то «земного рая» и затем умереть, не дождавшись его. Неужели и мы рождены только для того, чтобы поплясать на маленьком вертящемся шарике и затем безцельно и безследно исчезнуть?

Взглянем же, братья, вокруг себя: как меняются времена, как меняются люди! Сколько колоссальных завоеваний культуры древних и средних веков делаются нам уже ненужными. Неужели и мы должны напрягать сверхчеловеческие усилия, забывать Бога в дикой работе для грядущего человечества, воплощать небо в своих земных идеях, — для того, чтобы это грядущее человечество через несколько веков посмеялось над нами и сложило бы в архив наши, облитые потом и кровью, завоевания?

Все новое превращается в конце концов в старину, и старое, тоже через века, может воскреснуть, как новое. Но есть сила, живая и вечно новая. Имя ей — Любовь. И снова хочется крикнуть: «Вернитесь! Вернемся, братья!» К этому Солнцу, к этой силе, оставленной нам вместе с материнской грудью.

Отсюда, с Лазаревского кладбища, с убогой могилки — точит Любовь свое чудное миро, которого хватит на всех. Придите же сюда, юноши и девушки, придите вместе со мной все гордые, непокорные, непослушные. Здесь — тихое пристанище от бурь житейских. И если вы искалечены непослушанием, скажете лежащему в этой могилке: «Батюшка, когда ты был жив, мы не слушали тебя, а многие из нас и не знали тебя, а многие — и осуждали тебя, — прости нас». И простит он нас, как прощал прежде, и засветит великая любовь его в сердцах наших, и превратятся Савлы в Павлов, и блудницы в святых, и поймут все кичащиеся разумом, что «… теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (1 Кор.13:13). В послушании любвеобильном открывается дорога к небу для юноши прежде, и потом для всякого христианина, для всякого человека.

2

Каждый, предавший себя в послушание отцам, имеет безпечалие и покой.

(Авва Дорофей. С.38)

Великий послушник великого старца о. Иоанна Кронштадтского о. Алексей сам по себе знал, сколь благодетельно послушание для души христианской. Искательства своевольного разума часто приводят человека к ошибкам и падениям, а нередко и к гибели. Предавший же свою волю воле духовного отца, свободен от блужданий. Многовековой опыт старческого окормления подтверждает это, и тысячи, миллионы спасенных послушанием побуждают нас держаться этого спасительного руля, безопасно управляющего жизнью христианина. Батюшка от всех своих духовных чад требовал послушания и указывал, что без этого не стоит и ходить к нему. Я сам по себе испытывал неоднократно, сколь гибельно непослушание духовному отцу. Рано или поздно придется раскаиваться, рано или поздно последствия его дадут себя знать. Ввериться же на послушание праведному, опытному в жизни старцу — спасительно, потому что с того момента ты уже отсек свою волю и свои желания, и что бы с тобой ни случилось, ты всегда мирен и спокоен: ты — на послушании, твоя совесть чиста. Причина непослушания, по словам Батюшки, кроется в гордости нашей, в самолюбии. «Самолюбив ты очень, потому и не слушаешь меня», — говорил часто мне Батюшка.