Патриарх Никон

— Да и у меня-то к нему, по правде, грамота изготовлена, — сказал Брюховецкий, — а коли этот человек надёжный, так пущай возьмёт.

— Я сама к нему поеду с Жидовином, — воскликнула инокиня.

— Тогда и разгрома не может быть. Когда же ты, матушка, выедешь?..

— Хоша бы сейчас.

— Без хлеба-соли не отпущу. Гей! Лучко.

Явился карлик из-за занавеса.

— Прикажи подать обедать да накормить кучера и служку матушки.

Отдохнув и насытив голод, инокиня Наталия взяла грамоту Брюховецкого и выехала вы Переяславль.

Едва они выехали, как Лучко явился в спальню Брюховецкого, куда тот удалился, чтобы отдохнуть.

Лицо Лучко было необыкновенно серьёзно: это означало, что он сильно озабочен.

— Затеваешь ты недоброе, дядька, — обратился он к гетману.

— О чём говоришь ты?

— Да вот изменяешь русскому царю да веришь лисице Дорошенке... да вот бабе поверил и пишешь какому-то разбойнику донскому... Стеньке Разину... Гляди, быть беде.

— Да полно-те, каркать, филин ты этакой... Ведь побью.

— Бей, дядька, а я всё же правду скажу... Сколько раз спасал я тебя от бед... Тяпнешь ты да ляпнешь, да глупости натворишь... а коли я выручу, так потом: «Лучко, мой голубчик, да ненаглядный».

— Счастье твоё, что я сегодня не в сердцах, а то бы досталось бы тебе так... задал бы тебе я такого перца, что чухал бы спину три дня, да три ночи... Не сделаться же мне свинопасом у бояр.

— И моя вышла правда. Говорил же тебе на Москве: не подписывай статьи, а ты и там замахнулся на меня.

— Говорил-то ты, говорил, чёртова вира, и жаль, что не послушал тебя. Теперь нужно поправить дело: иначе и мне беда стрясётся — казаки зарежут...

— Что же, как сделано, так и сделано. Но я за одно: не губи ты даром христианские души... полони русских, потом отошли их за границу к своим.

— Да как-то полонить? И как удержать запорожцев и казаков? Сегодня должен быть кошевой из Сечи... всё улажено и налажено... а там что громада скажет.

— И будете вы вешать и резать невинных людей, — возмутился Лучко.

— Что громада (мир) скажет...

— Бедные люди, бедные люди... а вы богомерзкие людоеды.

— Тебя как послушать, так и не жить на свете. Убирайся, да не в свои дела не вмешивайся, коли не хочешь съесть несколько нагаек.

Лучко вышел.

Отношения его к гетману были фамильярные: Брюховецкий не был женат и детей не имел, а потому привязался к карлику, как к собственному своему ребёнку. Лучко понимал и ценил эту привязанность. Карлик был очень крошечный человек, но сформированный пропорционально; ум он имел светлый и сердце очень доброе. Начитанный и сосредоточенный в самом себе и привязанный, как пёс к своему хозяину, он все свои мысли и думы направлял к тому, как бы быть ему полезным и делом, и советом; когда же останавливался на какой-нибудь обдуманной мысли, он честно и откровенно высказывал её гетману. Брюховецкий, бывало, посердится, пригрозит, накричит, нашумит, а потом ему жаль становится Лучка и он не знает, как и чем его одарить и приласкать.

Но в целом мире это было единственное существо, которое иногда укрощало этого упрямого хохла.

И странно было послушать их споры: Брюховецкий — здоровый, сильный, мускулистый, с басовым голосом казак, а Лучко — с небольшим в аршин человек, с маленьким личиком и дискантовым голоском, и оба, если расходятся, стоят друг против друга и петушатся. Казалось, что одним дуновением гетман его уничтожит, но такова нравственная сила: по большей части побеждал маленький человек, и гетман, бывало, позорно отступает и рад-радёшенек, когда тот перестанет его пилить.

И теперь, когда Лучко вышел, им овладела сильная тревога: ну что, если и впрямь он совершил дело гадкое?

Мысль эта не дала ему заснуть; он с четверть часа поворочался с боку на бок и вскочил.

— Лучко, — крикнул он.

Лучко вошёл с заплаканными глазами.

— Чего разнюнился, бисова вира.

— Так, ничего... не всё же смеяться и плясать.

— Погляди, как будто кто приехал.

— Нечего глядеть — это приехал проклятый леший, кошевой из Сечи, да с ним человек до двухсот запорожцев. Все — точно звери.

— Так это кошевой уж пожаловал?.. Ты, Лучко, там распорядись: нужно всех накормить, напоить...

— Напоить? Черт их напоит: хоть сто бочек им выставь в день, так всё выпьют...

— Не сердись, голубчик, ты ведь умница, нужно же гостей принять с почётом.

Лучко ушёл и в сердцах стукнул дверьми.

— Эка напасть с ним: не мала баба хлопит, тай купила порося. Так и я навязал себе эту обузу, ну и носишься с нею, как жид с писаною торбою... как кот с салом.

Он потянулся, крякнул и, почесав затылок, вышел к кошевому атаману, ждавшему его в столовой.

После первых приветствий Брюховецкий обратился к нему:

— Получил я сегодня весть, что полковник Иван Самойлович с казаками и мещанами в Чернигове, в Малом городе, осадил воеводу Андрея Толстого... 1 февраля послал к нему Самойлович посла, чтобы он сдался; а после сделал ночью вылазку, напал на Большой город, побил много наших и взял знамя... Я хотел было двинуться к нему, но у меня здесь около двухсот русских.

— Мы порешим с ними завтра же, а там дай моим запорожцам погулять; всех москалей из городов повыгоняем, а тогда и до Толстого доберёмся в Чернигов.

После того пошло потчивание, и запорожцы запели свои песни:

Соколе ясный, Брате мий ридный, Ты высоко летаешь, Ты далеко видаешь...

Иные запорожцы пели:

Гей вы, степи, вы ридные, Красным цвитом писанные, Яко море широкие!..

Попойка шла почти всю ночь, и большинство к утру лежало замертво пьяными.

На другой день, т.е. 8 февраля, был праздник, и по заведённому порядку воевода Огарёв, занимавший Гадяч, и полковник рейтарский немец Гульц, отправились с поздравлением к гетману.

— Герман пошёл молиться в церковь под гору, — сказал Лучко, выйдя к ним в столовую.

Огарёв и Гульц ушли. Воевода, придя домой, послал своего денщика узнать, находится ли гетман в церкви. Его там не оказалось, но тем не менее воевода пошёл туда, так как храм этот сооружён был гетманом и он по случаю праздника должен был туда прийти.

В то время, когда воевода молился, за полковником Гульцом пришёл от гетмана казак.

Полковник тотчас отправился к нему.

— Пришли ко мне из Запорожья кошевой атаман да полковник Соха с казаками и говорят: «Не любо нам, что царские воеводы в малороссийских городах и чинят многие налоги и обиды». Я к царскому величеству об этом писал, но ответа нет. Вы бы, полковники, из городов выходили.