Патриарх Никон

Дорошенко махнул рукою: толпа казаков бросилась на несчастного, начала резать его платье, била ослобом, дулами, чеканами, рогатинами.

Чугуй с небольшим количеством запорожцев хотели его отстоять и дрались отчаянно, но сила одолела; а Дорошенко, полковники и старшины не шевельнули даже пальцем, чтобы остановить братоубийство. Когда Чугуя сломили и привели избитого и раненого к Дорошенко, тот велел освободить его, причём клялся, что он махнул рукою только для того, чтобы Брюховецкого увели, а те его убили.

— Так вели убрать тело гетмана — ведь он лежит голый, — заплакал Чугуй...

— Ты отвезёшь его в Гадяч... а ночью спрячь его куда-нибудь... Повезёшь его ты тогда, когда всё успокоится и мы выступим отсюда.

Наступала ночь, одна из тех тёмных ночей, какими славится Украина.

Чугуй, несколько запорожцев и Лучко явились к телу Брюховецкого, положили его на лошадь, привязали к ней, сами вскочили на коней и повезли тело в лес, отстоявший вёрст за десять от Дуванки.

Едва они это сделали, как казаки войска Брюховецкого, напившись, стали роптать, что их-де гетмана убили как собаку и бросили. Расчувствовавшись, они бросились отыскивать его на месте побоища. Не найдя тела, они закричали:

— Они убили его как собаку и даже лишили честного погребения... Смерть Дорошенко!.. это изменник!.. неверный, он татарскую веру принял.

Клич этот стал раздаваться всё грознее и грознее.

Дорошенко велел войску выкатить несколько бочек водки, но те, напившись, ещё больше расходились.

Видя, что опасность грозит не только ему, но и полковникам, и всей старшине, Дорошенко втихомолку скрылся с ними далеко за обозом, для того чтобы дождаться утра.

Во время этой смуты тело Брюховецкого привезли в лес, спрятали в гуще, укрыли свиткою и оставили близ тела двух запорожцев, а сами Чугуй, Лучко и остальные запорожцы возвратились в лагерь.

Когда Лучко вошёл в шатёр гетмана, он что-то отыскал, положил в торбочку, потом вышел, сел на лучшего гетманского коня и поскакал в Гадяч.

Дней пять после того шла попойка и насилу улеглись страсти, тогда лишь старшины наконец уговорили войско признать Дорошенко гетманом.

Мрачно и сердито войско вручило ему булаву, бунчук, знамя и наряд гетманский.

Новый гетман выкатил снова много бочек водки, и когда казаки порядочно натянулись, он велел ударить тревогу и выступить в поход.

В гетманской одежде, с булавою в руке, он поехал вперёд, окружённый полковниками и старшинами, а казаки пошли за ним и гаркнули только что сложившуюся песню:

Ой на гори та жнецы жнут, А по-пид горою, по-пид зелёною, Казаки идут... Попереду Дорошенко, Сам с гетманскою булавою...

XXXVII СМЕРТЬ ЦАРИЦЫ МАРИИ ИЛЬИНИЧНЫ

Светлый праздник, наступивший в 1668 году 24 марта, был не радостен для царя: вести с Волги о Стеньке Разине были тревожны, а Малороссия была вся в огне.

Не радостна была и царица Мария Ильинична: погоня за обеспечением наследником династии — что чуть-чуть не вызвало до рождения сына Феодора даже развод с царём — сделало то, что у Марии Ильиничны явилось на свет Божий пятеро сыновей: Дмитрий, Алексей, Фёдор, Симеон и Иван, и шесть дочерей: Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина, Марья и Феодосия. Из них первородный сын Дмитрий умер, а остальные все дети были в живых.

К несчастью, все дети мужского пола были хилы и слабы, зато царевны были здоровы и красивы.

Имея такую обширную семью, царица переносила с нею много горя и забот, а тут ещё примешались и другие обстоятельства, огорчавшие её и разрушавшие её здоровье. В особенности на неё сильно подействовали два земских мятежа: один против Морозова, когда так трагически окончили жизнь родственники её Плещеев и Траханиотов, а другой — по поводу медных рублей, когда жизнь отца её была в опасности. Кроме этого, несчастная жизнь её отца со второю женою его — Аксиньею Ивановною, опала его и опасность, в которой он неоднократно находился, — наносили сильные удары её здоровью. В семье Морозовых было тоже не благополучно: сестра её, жившая в замужестве за Борисом Ивановичем, связалась с англичанином Барнсли, и того сослали; а жена Глеба Ивановича, Феодосия Прокофьевна, как фанатичная раскольница, была осуждена и заточена.

Марью Ильиничну нельзя было поэтому узнать: она состарилась, похудела и осунулась, а чёрные, некогда прекрасные её глаза впали и горели лихорадочно.

Провозглашение старшего её сына Алексея наследником престола тоже не радовало её: глядя на его худобу, на его матовое лицо, на впалые глаза, ей приходила нередко мысль, что не жилец он этого света, и, отгадав причину, она отдала Фёдора и Семёна на руки дядьке, князю Фёдору Фёдоровичу Куракину, для того чтобы изъять, по крайней мере, этих от влияния терема.

Образование давала она и дочерям, и сыновьям такое, насколько оно возможно было в то время и по тогдашним понятиям: Семеон Полоцкий, один из наших учёнейших тогдашних людей, занимался образованием её сыновей и дочерей, чем и объясняется образованность её дочери Софии.

Но здоровье Марьи Ильиничны с каждым днём становилось всё хуже и хуже, и в начале 1668 года она чувствовала себя совсем уже больною: удушливый кашель её мучил, а боль в груди не давала ей спать по ночам.

Тут встретилось ещё одно обстоятельство: и царь, и врачи его помешались на кровопускании и на рожках, — и вот на Марье Ильиничне начинается практика этих средств.

Довело это её до того, что вместе со строгим постом, который тогда соблюдался, её уложили в кровать, но к Светлому празднику ей сделалось легче, и она явилась в Золотую палату в первый день Светлого праздника выслушать поздравления и похристосоваться с патриархом, родственниками и боярами.

Когда вышла царица в Золотую палату, само собою разумеется, что никто не заметил её болезненности: по обычаю того времени, румяна и белила закрыли цвет лица, но худоба её, однако же, бросалась резко в глаза.

Мужественно выдержала царица более чем часовой приём, но когда удалилась в свою опочивальню, она долго кашляла и не могла успокоиться.

Впрочем, скромная пища вскоре поправила её силы, и она с наступлением весны выехала в Коломенское село.

Лето окончательно её укрепило, но 6 августа было для неё роковым.

По тогдашнему обычаю, во время водосвятия, или, как тогда говорилось, в день Иордани, эта Иордань устраивалась для царя на Москве-реке, под Симоновым монастырём.

Для царицы же приготовлялась Иордань в с. Рубцах, в прудах, ныне Покровская улица.