Penthouse

На Кондратия эта старуха никакого впечатления не произвела. Он не однажды видел ее раньше и даже знал, что она скажет.

Старуха мрачно зыркнула из-подо лба на потревоживших ее покой людей и со словами «Лифт грузовой. Для тяжелобольных и грузов. Спускайтесь пешком, нечего кататься» демонстративно и с удовольствием упиваясь своей властью закрыла дверь, уселась на свой топчанчик, надела очки и, попивая чаек да почитывая газетку, продолжила бормотать себе под нос что-то неразборчивое.

Они пошли к двери, ведущей на лестницу. Медсестра с поста № 1 заметила их, поднялась со стула и молча выпустила молодых людей за пределы отделения.

– Иногда мне кажется, что Леня специально им деньги платит, чтобы они нас провоцировали, – прокомментировал встречу со злобной старухой Кондратий.

Отчасти Кондратий был прав. Леонид Яковлевич напрямую, конечно же, денег не платил, но и никаких мер для повышения уровня обслуживания не принимал. Вот и получалось, что он некоторым образом пассивно содействовал спорадическим вспышкам грубости со стороны представителей персонала больницы (все, кто работал в 15-том отделении, отличались идеальной вежливостью) и использовал такие случаи для лечения. Когда кто-то жаловался на лифтеров и прочий больничный персонал, Леонид Яковлевич спокойно спрашивал: «Вы хотите об этом поговорить?».

Иногда после такого вопроса во время следующей за ним продолжительной беседы всплывали очень интересные давно забытые психотравмы.

– Зачем тогда лифт вызывали? – спросил он. – Нужно было сразу идти пешком.

– Ну не всегда же она дежурит, – пояснил Кондратий.

Они вышли на лестничную клетку и медленно двинулись по ступенькам вниз.

Между этажами находились огромные с толстыми решетками окна, и в дневное время суток на лестницу попадало достаточно света.

Они шли молча. Их шаги гулко отскакивали от тишины, а звуки жизнедеятельности лечебного корпуса по мере их движения долетали до них как бы отдаленными волнами, которые становились то громче, то тише. Отчетливей их было слышно возле дверей третьего и второго этажей. Оттуда вперемешку доносились стук, плач, смех, выкрики, возня и еще что-то неразборчивое.

В какой-то момент он почувствовал появившийся откуда-то извне страх, который, как ему показалось, он вдохнул. От этого внутри желудка что-то неприятно то ли дрогнуло, то ли екнуло, заставив его поежиться и даже ощутить легкую тошноту.

Но вот они спустились на первый этаж и погрузились в полутьму и сырую прохладу каменного вестибюля.

Здесь располагались несколько кабинетов администрации больницы, диагностические помещения с допотопной техникой, библиотека и красный уголок. Впрочем, последний «красным» был до определенного времени. Со сменой власти в стране он прекратил исполнение своей миссии и превратился в простую, захламленную старой атрибутикой и никому не нужной идеологической литературой, комнату. А с началом нового тысячелетия этот уголок возродился в совершенно иной ипостаси. И если бы идейным вдохновителям создания обязательного для каждого государственного учреждения и предприятия места для еженедельной политинформационной промывки мозгов кто-либо в их время открыл будущее и рассказал, во что превратится их детище в двадцать первом веке, они с посерьезневшими и поумневшими лицами тотчас же упрятали бы провидца в одну из палат лечебницы этажом выше.

На первом этаже было два выхода: направо – второстепенный, и налево – главный.

Первый выводил сначала в «колодец» – маленький аккуратно и полностью уложенный каменной брусчаткой дворик. Пройдя по нему, можно было попасть в небольшой уютный ухоженный парк.

Вторым выходом пользовались в том случае, когда нужно было пройти на основную территорию больницы.

Они повернули направо. Когда Кондратий открывал дверь, к его слуху долетели обрывки протяжного церковного пения. Но он решил, что ему это пригрезилось на фоне яркой какофонии звуков и шумов второго и третьего этажей.

И вот, наконец, он в парке. Зеленые листья деревьев, пышные кусты и ровно причесанные лужайки радостно приветствовали его. Птицы своим разноголосым пением спешили сообщить, что в целом мире не найти им места прекрасней, чем этот парк. Солнце заглянуло ему прямо в глаза. Он невольно зажмурился, подставил лицо нежным лучам, глубоко вдохнул и выдохнул из себя подхваченную между этажами корпуса муторность и тревогу.

Корпус, в котором функционировало 15-ое отделение, был расположен на территории больницы очень удобно – в одном из ее дальних углов. И это обстоятельство уже само по себе предоставляло широкие возможности для создания и развития своеобразной автономии отделения.

Вначале корпус изолировали от основной части больницы живой изгородью, которая начиналась возле его стен и дальше расходилась от них в обе стороны: вправо и влево. Один ряд кустов был длиной около двадцати метров и примыкал к большому забору больницы. Второй же простирался на двадцать пять метров, после чего делал перпендикулярный поворот и тоже упирался в большой больничный забор.

К великому сожалению Леонида Яковлевича, живая изгородь легко преодолевалась незваными гостями, которые, как гласит народная мудрость, «хуже татарина». Сквозь кусты проникали все, кому не лень, просто так и с определенной целью: и больные других отделений, и медицинский персонал, и посетители, и случайные прохожие, и алкоголики, и бомжи. Поэтому вскоре вместо живой изгороди вырос красивый кирпичный забор, надежно застолбив за 15-ым отделением его суверенную территорию.

В это же время в большом больничном заборе прорубили отверстие и украсили его большими железными воротами с флигелем для вооруженных людей, обеспечив тем самым Леониду Яковлевичу отдельный круглосуточно охраняемый вход и въезд прямиком в 15-ое отделение.

Они минутку постояли, наслаждаясь свежим воздухом и летним теплом. Перед их глазами простиралась прямая широкая дорога, ведущая к воротам 15-го отделения.

От нее в разные стороны разбегались многочисленные чопорные и опрятные аллейки.

И по поводу этих аллей ему непроизвольно, именно в первый момент их созерцания, вдруг вспомнились две строчки из стиха Александра Сергеевича Пушкина, прозвучавшие в его голове с интонациями старательно декламирующего их школьника:

…Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей…

Ничего такого он, правда, пока не видел, но был уверен, что ему обязательно встретятся и следы, и их обладатели.

Кондратий двинулся по одной из аллей. Он последовал за своим проводником.

Углубившись в парк всего лишь на несколько метров, они оказались у небольшой лужайки, посреди которой он увидел молодого человека – красивого брюнета в темных брюках, летних туфлях и белой рубашке, поверх которой была одета кофта-безрукавка, вытканная разноцветными ромбами. Тот стоял на одном месте, монотонно раскачиваясь при этом. И можно было предположить, что он двигается в такт музыки, мелодия которой слышна лишь ему.

Заметив Кондратия, брюнет сразу оживился и направился к ним. Шел он несколько неуклюже, как бы вприпрыжку. Идти ровно и уверенно ему мешало все то же монотонное раскачивание всем телом, которое он мог остановить только в горизонтальном положении. Поэтому, как только он вставал с постели, оно сопровождало его всегда и везде.