Перекрёстки времени
Шрифт:
В соседнем помещении на кровать свалился пожилой толстяк, ухо которого покраснело и слегка распухло от усилия, с которым он прижимался к стене. Полуголый господин в ночной рубашке выглядел усталым, но счастливым. И на лице его, одутловатом и широком, блуждала светлая улыбка.
– Попались, голубчики, - с блаженным взором прошептал он, и рука сама потянулась к стулу за штанами. Но вместо штанов он подцепил бумагу. Затем нашарил на тумбочке гусиное перо, отыскал под кроватью чернильницу и напялил на нос треснутые очки.
– Сим извещаю, - ознобно дрожа
Написав бумажку, он свернул её конвертом, лизнул нездорово белым языком, накапал свечного воска и припечатал добытым из груды одежды тайным перстнем соглядатая. Затем высунул рыло в коридор, нетерпеливо пырснул мальчишке-коридорному, всучил ему конверт и прошипел на ухо какие-то слова. Мальчик коротко кивнул и испарился. А господин вернулся в номер, залёг на смятом покрывале и мечтательно уставился в потолок.
Мальчик, в обязанности которого входило чистить ботинки постояльцев, получая за это в сутки полную тарелку вчерашних макарон с огрызками фрикаделек, резво домчался до полицейского участка. Он надеялся получить там мелкую монетку, как сказал ему тот жирный жлоб.
– Дядинька, письмо!
– жалобно пропищал он в окошко сторожевой будки, поскольку в само полицейское управление его никто пускать не собирался.
– Давай, - высунулась в окошко заскорузлая лапа.
Ребёнок положил в широкую ладонь конверт и выжидательно замер.
– Да не бумажку, деньги давай!
– нетерпеливо несколько раз схлопнулась жадная лапа.
– А... кто должен дать?
– испуганно всхлипнул мальчишка.
– Ну не я же тебе!
– возмутился невидимый тип, скрывавшийся в дыре.
– А... а уменя нет...
– Тогда вали, - кратко инструктировал его стражник.
Несколько часов ничего не происходило, и только ближе к вечеру, когда настало время смены караула, обладатель лапы выбрался из своей засады. Плотная фигура, облачённая в полицейский мундир, выдралась из-за узкой дверки фанерной будки и совершила ритуал сдачи поста.
Уставшие от постоянного сидения на лавке ноги едва несли их обладателя, благо, идти недалеко - всего за угол. От души помочившись на здание полицейского комиссариата, слуга закона решил зайти и со стороны парадного входа. В слабом свете уходящего дня он пару раз промахнулся сапогами мимо ступенек, но сумел мужественно преодолеть крыльцо.
– Господин полковник где?
– осведомился он, с триумфом прорвавшись в дежурку.
– Ушёл домой, скотина, - зевая, ответил только что заступивший на пост дежурный. Все остальные просто дрыхли.
– Кто скотина?
– с надеждой спросил вошедший.
– Ты, - шмыгнув носом, известил его сменный.
– Письмо кому тут передать?
Маленькие злые глазки внимательно посмотрели на нахала, давая понять, что шутки тут неуместны. Но письмо уже было извлечено из-за пазухи и, благоухая запахом немытых подмышек, уже призывно маячило перед носом дежурного. Официальная печать
недвусмысленно сообщала, что дело государственное и сугубо архиважное.После недолгих размышлений широкая ладонь дежурного оставила такое приятное занятие, как чесание зада, и легла на стол загребущей стороной вверх. Намёк был ясен.
Почему-то этот простой жест донельзя поразил свободного от вахты стражника, да так, что он немедленно впал в продолжительный ступор.
– Не хош - как хош, - хладнокровно констатировал сменщик и выхватил письмо.
– Свободен, - мрачно уточнил он и отвалился на спинку стула, давая понять, что аудиенция окончена.
Свет раннего утра встретил в караулке дружный храп, и только явление полковника прекратило эту чудесную идиллию.
– Все дрыхнут, мерзавцы!
– яростно возвестил он с порога.
– Никак нет!
– бодро отрапортовал дежурный, который умудрялся спать с открытыми глазами. Он бойко вскочил, отдавая честь, но распахнутый мундир и мятая физиономия мало соответствовали официальному моменту.
– Уволю тварей!
– взревел полковник, поскольку сам был плох после вчерашней встречи с однокурсниками кадетского корпуса - справляли тридцатилетний юбилей выпуска. Все были при чинах и службах, а он один, как бедный родственник, заведует дежуркой! Ну, мерзавцы ж все!
– Смею доложить!
– в самом деле доложил дежурный, - Всю ночь не спал, охранял государственный документ!
Он молодцевато выставил на вид упомянутое письмо. Но при этом произошло что-то странное. Вторая его рука его, поросшая рыже-седой шерстью, как-то сама собой выползла вперёд и нагло протянулась к полковничьему носу.
– Что?!
– неуместно тонким голосом воскликнул начальник караула, - Взятка?!
– Никак нет!
– отрапортовал дежурный, - Жест почтения!
В заскорузлой грязной лапе, воняющей дешёвым пивом и жопой, в самом деле не было ничего.
– Уроды!
– невыносимо страдая от похмелья, простонал полковник и выхватил письмо.
На лице дежурного произошло задумчивое выражение. Он внимательно осмотрел одну, вторую руку и, ничего в них не найдя, впал в крайнюю тоску.
– Ужасно, ужасно...
– бормотал полковник, сидя в кабинете и подпирая голову обеими руками.
В голове залпами била канонада, неслись, нещадно топча копытами мозг, с клинками наголо и криками "урр-ааа!" бравые кавалеристы, ломила пехота, протыкая штыками каждую клетку содрогавшегося в позывах тошноты полковничьего тела, и целый полк свихнувшихся барабанщиков всей дурью лупил в барабаны.
Сглотнув тягучую и горькую слюну, полковник вскрыл саблей конверт и уставился на прыгающие строки. Затем придвинул к себе чернильницу, макнул перо и вывел дрожащим почерком на обороте: "Милая моя Мари, я безумно припадаю к вашим очаровательным ножкам и пламенно мечтаю о том моменте, когда вы сдадите ключи от вашей крепости, ибо ..."
Полковник грохнул в стол кулаком и грянул командным рёвом:
– Ведро, подонки!
Проблевавшись, он продолжал карябать на обороте доноса: "Ибо ваш покорный слуга от продолжительной осады рискует перейти к прямым подрывным действиям".