Перекрестки

Нездоровье ее заключалось в том, что она с трудом выдавливала слова. Сигнал, который должен был превращаться в речь, сбивался с пути, и она сглатывала, краснела, с комом в груди вспоминала невольно, как раздвинула ноги. Все утро, когда Мэрион то входила, то выходила из торгового зала, от смущения в ее мыслях царила такая сумятица, что когда она открывала рот, мысли запаздывали, потом рвались вперед, движимые тревогой, что она говорит неразборчиво. Каждый раз обнаруживалось, что говорит она почти складно, и каждый раз это казалось ей удивительной удачей.

В обеденный перерыв, сидя с другими девушками в комнате отдыха, Мэрион изображала приветливое внимание, старательно вслушивалась в их разговоры, но глаза отказывались глядеть на говоривших.

– … на распродаже в “Вулворте”, никогда не подумаешь, что они…

– …широковато самую малость, ну вот как так можно – трижды померить и…

– … меня на премьеру в прошлый четверг, он знаком с парнем, который…

– …а руки потом целый день пахнут апельсинами, как ни мой…

– …Мэрион?

Не поднимая глаз, она повернулась к Энн, той девушке, что ее окликнула. Это Энн приглашала ее на семейное Рождество. Энн добрая.

– Прошу прощения. – Мэрион старалась дышать, но голос звучал сдавленно. – Что ты сказала?

– Что вчера было? – с доброй улыбкой повторила Энн.

– А… – Мэрион вспыхнула. – А…

– Мистер Питерс сказал, Брэдли в девять часов еще обслуживал клиента.

Мэрион казалось, голова вот-вот лопнет.

– Я так устала, – только и выдавила она.

– Еще бы, – произнесла Энн.

– Что… ты имеешь в виду?

– Не знаю, откуда у него столько сил. Настоящий фанатик продаж.

Комната отдыха превратилась в минное поле обращенных к ней глаз. Мэрион попыталась сказать что-то еще, но быстро поняла, что ничего не получится. Ее хватило лишь подняться и вернуться за рабочий стол. За спиной, в ее воображении, потрясенно обсуждали ее распутство.

В Лос-Анджелесе Мэрион провела непомерно много времени в одиночестве, но застенчивой себя не считала. В новом ее состоянии каждый человек, который заговаривал с ней, отчасти был Брэдли Грантом, а каждый обмен фразами, пусть даже банальными, – репетицией трудного разговора, который, боялась Мэрион, неизбежно произойдет. Через год, в лечебнице, один из психиатров спросил, почему бы ей не вести себя, как прочие девушки, вместо того чтобы оставаться такой смертельно серьезной, ведь можно просто поболтать о том о сем, в этом нет ничего такого, всем нравятся веселые девушки, разве ей не хочется хоть ненадолго унестись от своих мыслей, окунувшись в течение непринужденной беседы? Мэрион думала заявить на этого психиатра в полицию. Ей ли не знать, что не всем мужчинам нравятся веселые девушки. Интересно, скольким женщинам из ее отделения встречались мужчины, которых восхищает болезненная молчаливость, мужчины литературного склада, кому безумие кажется романтичным, сластолюбцы, прозревающие в тихом омуте бьющую ключом сексуальность, благородные рыцари, мечтающие спасти сломленную деву.

В Брэдли были черты всех этих мужчин. Минимум две незамужние девушки в “Лернере” были красивее Мэрион, а Энн так же любила читать, как она: значит, его привлекло в ней что-то другое. Он почуял в ней помешательство раньше ее самой. Мэрион не сознавала, что в новом своем состоянии стала еще более, а не менее привлекательной для Брэдли. Тридцать первого января (еще одна роковая дата) она вернулась с затянувшегося дневного перерыва на посещение уборной и обнаружила у себя на столе конверт, на котором было напечатано ее имя. Брэдли был на парковке с клиентом, рядовые продавцы, приникнув к окнам, наблюдали, как их жизнь катится в тартарары. Мэрион подумала, что это извещение об увольнении, и открыла конверт, чтобы убедиться. Но увидела стихотворение, напечатанное на машинке; ей бы выбросить его в мусорную корзину или хотя бы дождаться вечера и уж тогда прочитать. Вместо этого она вернулась в туалет и заперлась в кабинке.

СОНЕТ ДЛЯ МЭРИОН

Во сне мне девятнадцать. Сам не знаю, Как очутился в той машине, полной сил. Сна идет сама? Я ею управляю? Я помню, как водить – иль все же позабыл? Затормозить бы – но лечу в занос, Меня кружит дорожная река, Ты сможешь то, что мне не удалось, Ты, как в ту ночь, спокойна и ловка, Ты вся – порыв, способность, мощь. С тобой я осознал, что стал моложе: Твоя любовь сумеет мне помочь. Иль это тоже сон, великий боже? Идти по свету, под собой земли не чуя, И счастье лишь в тебе познать хочу я.

Сидя в кабинке, она вчитывалась в эти строки, силясь понять хоть что-то кроме того бесспорного факта, что это стихотворение, – силясь понять, что он имел в виду. Слово “способность” показалось ей лишенным смысла. Она едва способна говорить! Ей не приходило в голову, что Брэдли мог всего-навсего неудачно выбрать слово. Быть может, он хотел сказать, что она способна его спасти, подумала Мэрион: что если в торговом зале магазина в ней все же разглядели актрису, и разглядел тот, кому достанет таланта исполнить свою мечту стать голливудским сценаристом, мечту, которую его брак задушил, а она, Мэрион, способна воскресить и добавить к ней собственную. Не об этом ли стихотворение? О мечтах настолько живых, что они сбываются?

В зал она вернулась окрыленной, ощущая в себе вдруг проклюнувшиеся способности, но, к своей досаде, обнаружила, что не понимает ни слова из сказанного управляющим. Теперь ее мысли путались не от стыда, а от окрыленности, но Мэрион по-прежнему не сознавала главного: есть что-то нездоровое в том, что ее мысли так легко путаются. Брэдли с клиентом вернулись в зал, и ее влекло к нему, точно заряженную иглу к мощному магнитному полю. Стоило ей повернуться к нему, как поле ее отталкивало – и притягивало, едва она отворачивалась.

Вечером перед закрытием поле приблизилось к ее столу.

– Какой же я идиот, – сказало оно.

Управляющий, мистер Питерс, стоял рядом и мог их слышать. Брэдли боком уселся на ее стол.

– На прошлой неделе я обещал вам бифштекс на косточке, – продолжал он. – Вы, наверное, думаете: ну да, пообещал и забыл, что взять с продавца.

– Мне не нужен бифштекс, – сумела произнести Мэрион.

– Извини, куколка, я человек слова. Если, конечно, вам никуда не надо? – Он поступил умно, что подошел к ней при мистере Питерсе: тот был старше и не видел в ней сексуальный объект. – Если не возражаете, мы пойдем в “Дино”. – Брэдли повернулся к мистеру Питерсу. – Что скажете, Джордж? В “Дино” на бифштекс?

– Если вас не смущает шум, – откликнулся мистер Питерс.

Дождь лил стеной, парковка превратилась в неглубокое озерцо с ручейками, рябыми от магазинных огней, и порогами у ливневых стоков. Мэрион села с Брэдли в его темный “ласалль”, стоящий капотом к ограде в неосвещенном углу парковки, дождь воинственно гремел по крыше. Мэрион мысленно репетировала фразу “Я не голодна”. Но даже мысленно запиналась.

Брэдли спросил, прочитала ли она стихотворение. Она кивнула.

– Сонет – форма мудреная, – сказал он, – если строго соблюдать рифму и метр. В былые времена порядок слов был не настолько строгим, ну, знаешь, “во мне ты зришь, где стихла птичья трель” [22] , но кто сейчас так говорит? Сейчас, наверное, и “во мне ты зришь” уже никто не скажет.

– Хорошее стихотворение, – ответила Мэрион.

– Тебе понравилось?

Она снова кивнула.

– Ты позволишь мне угостить тебя ужином?

– Вообще-то я не… вообще-то не я… не голодна.

22

Строчки из сонета 73 У. Шекспира.