Перекрестки
Шрифт:
– Нет.
– Это старая испанская колония у подножия гор Сангре-де-Кристо. Резина у “виллиса” была никудышная, и мы из-за снегопада застряли в этом городке. Для таких, как мы, там была одна-единственная гостиница, в ней-то мы и встретили Рождество. Комната, пожалуй, была ужасная, но мы были вдвоем, так что она казалась мне прекрасной. Гостиница стояла на площади в старом городе, на нижнем этаже находилась столовая, там мы и поужинали в сочельник. Очутиться там вместе с Рассом казалось мне незаслуженной наградой. Окна по краям заиндевели, в столовую приходили ужинать ковбои, настоящие ковбои в длиннополых пальто. А еще там была семья – наверное, так же как мы, застряла в городе из-за снегопада, белая семья с двумя маленькими дочерями. И мне казалось, что когда-нибудь у нас с Рассом будут такие же дочки. Мы словно смотрели на себя самих в будущем, а потом случилось настоящее чудо. На площади был большой грузовик, который
Мэрион осеклась; на Софию она старалась не смотреть.
– Мне никогда не нравился Санта. Мне казалось, он страшный и мерзкий. Он меня раздражал. Но видели бы вы лица тех двух девочек, когда они заметили оленей и сани – вряд ли мне еще когда-нибудь доведется увидеть такое чистое изумление и восторг. Глазища у них были вот такие. Одна из девочек крикнула: “Ух ты! Ух ты!” И обе бросились к окну, выглянули в него, закричали: “Ух ты! Ух ты! Ух ты!” Такие доверчивые, такие счастливые. Так они верили, что ничего прекраснее на свете нет. И всё… всё… прошу прощения, но всё то дерьмо, которое мне довелось пережить в Калифорнии, словно куда-то смыло. Я будто заново родилась, когда смотрела на этих девочек и их восторг.
– Как красиво.
– Но при чем тут это воспоминание?
Пышка задумчиво наклонила голову.
– Расс смотрел на это иначе, – продолжала Мэрион. – Он вообще ничего не понял. А я не могла объяснить ему, что это для меня значит, потому что не могла признаться ему, что мне пришлось пережить.
– Никогда не поздно ему обо всем рассказать.
– Да нет, уже слишком поздно. Если уж рассказывать, так надо было сделать это тогда же, в сочельник. “У меня был роман с женатым, я попыталась разрушить его брак, рассказала обо всем его жене, а потом рехнулась, и в Рождество меня упрятали в психушку”. С Рассом такое не пройдет.
– Вас положили в больницу в Рождество?
– А я разве не говорила?
– Нет.
– Ну вот, говорю. Так леопард стал пятнистым [23] .
– В смысле?
– Теперь вы понимаете, почему я ненавижу Рождество. Можем назвать это “прорывом”, я пойду домой и опять наемся сахарного печенья. Тра-ля-ля, тра-ля-ля. И буду я жить долго и счастливо.
София нахмурилась.
– В тот вечер мы страшно поссорились, – продолжала Мэрион. – Мы с Рассом, в Нью-Мексико. Это была наша первая настоящая ссора, и я поклялась себе, что второй не будет. Я больше никогда не повышу на него голос, чего бы мне это ни стоило. Я буду любить и поддерживать его, и буду держать язык за зубами. Потому что он, глядя на тех двух девчонок, видел совершенно другое. Ему было противно, что родители поощряют дочерей поклоняться ложному идолу. Что они обманывают детей, забывают о подлинном смысле Рождества, который не имеет никакого отношения к Санта-Клаусу. И я опять психанула. Мне-то казалось, будто я каким-то чудом возродилась к жизни, то есть прочувствовала истинный, христианский смысл праздника – а он, между прочим, учит нас тому, что нужно прощать, то есть не прощать, но смиряться… а, ладно…
23
Сказка Р. Киплинга из сборника “Просто сказки”. Пер. Г. Кружкова, Е. Чистяковой-Вэр.
Она чувствовала, что краснеет. Пышка не сводила с нее глаз.
– В общем… Не знаю, как объяснить. Санта был… Санта не был… Я, разумеется, понимала, что это всего лишь иллюзия. Обычный ковбой в костюме Санты, а не… Но это, и девочки… я радовалась и восхищалась вместе с ними. Я понимала, что это всего лишь иллюзия, но именно потому, что это иллюзия, я вновь почувствовала себя невинной маленькой девочкой. Вот что мне было важно, а Расс этого не понял. Я сорвалась, наорала на него. Я его ненавидела, я понимала, что испугала его до смерти, и сказала себе: стоп, никогда так больше не делай, никогда-преникогда. И знаете что? Я сдержала слово. Завтра будет двадцать пять лет, как я держу язык за зубами.
Пышку явно что-то заботило. Оглянувшись через плечо на падающий снег, она сказала:
– Прошу прощения, если этот вопрос покажется вам трудным, но я обязана его задать. Вы точно мне все рассказали? Или о чем-то умолчали? О чем-то важном?
Мэрион похолодела.
– Что вы имеете в виду?
– Не знаю. Мне что-то такое послышалось в вашем
голосе. И я вспомнила, что мне уже доводилось слышать нечто подобное, и вот мне послышалось снова, причем ясно. Я не лучший в мире психиатр. И кстати, да будет вам известно, “Просто сказки” не вызывают у меня доверия. Я не верю, что существует универсальный ответ на любой вопрос. Но мне доводилось слышать такие интонации у пациентов, и каждый раз оказывалось, что все эти пациенты пережили травму определенного рода.Пышка не знала пощады.
– Мой отец покончил с собой, – ответила Мэрион. – Мать меня никогда не любила. Я сошла с ума. Разве этого мало?
– Вовсе нет, – заверила София. – И это я тоже слышу в вашем голосе. Но это в вас говорит боль. Это в вас говорит несчастное детство, его последствия и попытки все исправить, наладить жизнь, разобраться в путанице в голове. Это в вас говорит победитель. Я же слышу что-то еще – возможно, я ошибаюсь. Потому и спрашиваю.
Мэрион посмотрела на свои часы. Второй их час истек две минуты назад. Она поспешно встала, точно этот кабинетик был комнатой в том красном бунгало, взяла с вешалки пальто. Продела руки в рукава. Она еще успеет добежать до дома, порыться в ящике с чулками и купить Перри подарок получше. Двадцать пять лет она верила, что жизнь с Рассом – дар милосердного Бога, дар, который она заслужила многолетней молитвой и покаянием, жизнь, которую она заслужила тем, что день за днем укрощает свои дурные порывы и держит язык за зубами. Правда, последнее время она ненавидела Расса так же сильно, как когда-то любила, и ради него нет смысла притворяться. Но Перри она любит больше прежнего. И вот, тридцать лет спустя, Господь карает Мэрион его страданием, вина за которое лежит на ее предках.
– Я вас не гоню, – сказала пышка за ее спиною. – Мы с Костой пробудем здесь до пяти.
Мэрион взялась за ручку двери. В этом кабинете не было Бога, а она знала, чего Он от нее хочет. Дабы искупить свои грехи, она должна целиком посвятить себя Перри. И все же, если она вот так уйдет, придется оставить всякую надежду на выздоровление.
– Расскажите мне о Санте, – попросила София.
– А вот и Перри. – Фрэнсис Котрелл помахала рукой. – Легок на помине.
Не прошло и двадцати секунд, как они с Фрэнсис уехали незамеченными с парковки Первой реформатской, и, увидев на углу Мейпл-авеню соломенно-желтые локоны своего сына, Расс не сдержался бы и миновал бы знак “Стоп” без остановки, но ровно напротив располагался полицейский участок. Расс затормозил, заставил себя обернуться и посмотреть, куда махала Фрэнсис, чтобы не показалось, будто он в чем-то виноват. На тротуаре стоял всевидящий Перри с полиэтиленовым пакетом в руках. Расс встретился с ним глазами и в следующий миг что есть мочи нажал на газ.
Легок на помине?
– Неординарный ребенок, – сказала Фрэнсис. – Ларри в него просто влюблен.
Они выехали с Мейпл на Пирсиг-авеню: здесь уже можно было смело превысить скорость. Если бы Перри стоял не под знаком “Стоп”, а в любом другом месте, он нипочем не заметил бы, что Фрэнсис – единственная пассажирка Расса. Теперь оставалось только надеяться, что Перри забудет об этом – но вряд ли.
– Можно нескромный вопрос? – сказала Фрэнсис.
Расс чуть отпустил педаль газа.
– М-мм?
– Раз уж ты сегодня целиком в моем распоряжении, значит, все, что я скажу, останется между нами, как на психологической консультации? Пусть мы и не у тебя в кабинете?
– Разумеется, – заверил Расс.
Едва усевшись в машину, Фрэнсис принялась ерзать и подпрыгивать на сиденье. И сейчас почти касалась левой ступней его ноги.
– Я вот что хотела спросить, – проговорила она, – как ты считаешь, в каком возрасте детям можно пробовать марихуану?
– Моим детям?
– Да, и детям вообще. Когда еще рано, а когда уже можно?
– Марихуана – это незаконно. Ни один родитель не захочет, чтобы его ребенок нарушил закон.
Фрэнсис рассмеялась.
– Ты правда такой приличный и старомодный?
Дубленка, которую он надел – дубленка, которую она похвалила, – не была старомодной. Пластинки с блюзом, которые он принес для нее и оставил в своем кабинете, не были старомодными. И мысли его о Фрэнсис приличными не назовешь.
– Не то чтобы я осуждал любое нарушение закона, – уточнил Расс. – В конце концов, закон нарушали и Ганди, и Даниэль Эллсберг [24] . Я не верю в то, что законы священны. Но я не считаю, что тот, кто нарушает закон, принимая наркотики, преследует сколь-нибудь значимую цель.
24
Даниэль Эллсберг (род. 1931) – бывший американский военный аналитик, передавший в 1971 г. журналистам секретные документы, благодаря которым стала известна правда о Вьетнамской войне.