Перекрестки

– Гм.

– Может, просто отвезешь меня домой?

Дождь усилился, а потом вдруг перестал, точно машина въехала под мост. Брэдли подался к Мэрион, но она отпрянула от магнетизма.

– Это нехорошо, – произнесла она, когда к ней вернулся голос. – Это нечестно.

– Я не нравлюсь тебе?

Она не знала, нравится ли он ей. Этот вопрос почему-то казался неуместным.

– Я думаю, ты талантливый писатель, – сказала она.

– Ты поняла это по двум коротеньким стишкам?

– Правда. У меня ни разу не получилось написать сонет.

– Наверняка получится. Хоть сейчас. Та-да, та-да, та-да, та-да, рифма А. Та-да, та-да, та-да, та-да, рифма Б.

– Не порти, – попросила она.

– Что?

– Не порти то, что ты для меня написал. Оно такое красивое.

Он вновь попытался ее поцеловать, и на этот раз ей пришлось его оттолкнуть.

– Мэрион, – сказал он.

– Я не хочу быть такой девушкой.

– Какой такой?

– Сам знаешь какой. – Она кривилась от плача. – Не хочу быть шлюхой.

– Ты никогда в жизни не станешь такой.

Она попыталась не скривиться.

– Ты обо мне почти ничего не знаешь.

– Я вижу твою душу. Ты полная противоположность таких девушек.

– Но ты же говорил, что не станешь жертвовать браком.

– Говорил.

– А жене ты пишешь стихи?

– Уже давно не пишу.

– Я не против, чтобы ты писал мне стихи. Мне это нравится. Я даже в восторге. Но мне бы хотелось… – Она покачала головой.

– Хотелось бы чего?

– Мне бы хотелось, чтобы ты написал пьесу или сценарий фильма и я бы в нем сыграла.

Брэдли изумился.

– Так вот чего ты хочешь?

– Это просто мечта, – выпалила она. – Вряд ли она сбудется.

Он взялся за руль, понурил голову. Он ведь запросто мог приоткрыть дверь и сказать, что не уверен насчет брака. Наверняка он почувствовал, что она не в себе. Быть может, ему показалось, что некрасиво обманывать чокнутую девицу.

– А если бы я это сделал? – произнес он. – Если бы написал для тебя роль? Например, дочь немецкого посла – пожалуй, я сумел бы, если представить в этой роли тебя. Вот чего мне не хватает: чего-то прекрасного, что можно представить вместо той мерзости, которую я тащу домой. От Изабеллы абсолютно никакой поддержки. Ей даже не нравится, когда я читаю. Ревнует к книгам! А уж как она злится, когда я пытаюсь рассказать ей о новом замысле. Можно подумать, она доктор Фрейд, а я пациент – потому лишь, что задумал сценарий. “О боже, у пациента снова проявились симптомы. Мы-то думали, что вылечили его от стремлений, а у него опять рецидив”. Она так одержима своими мечтами, что о моих и слышать не хочет.

– Ты ее любишь? – спросила Мэрион.

Услышав собственный вопрос, она почувствовала себя старше и мудрее: она способная.

– Она прекрасно ладит с мальчишками, – ответил Брэдли. – Она прекрасная мать. Может, чуточку беспокойная – стоит им хлюпнуть носом, как ей мерещится коклюш. Но ты не поверишь, как быстро самый интересный человек на свете превращается в самого скучного.

– То есть раньше она казалась тебе интересной.

– Не знаю. Не знаю. Сейчас-то уж точно нет.

Мэрион могла бы предложить ему дружбу и вдохновение. Не настолько же она спятила, чтобы всерьез верить, будто снимется в фильме по его сценарию. Брэдли, талантливый продавец, описал человека, которого ей захотелось убить. Он не знал, что его жену зовут так же, как мать Мэрион и ее предательницу-подругу, но подробное описание Изабеллы дало Мэрион образ врага, и в ее голову хлынули безумные мысли. Например, о том, что она, Мэрион, способнее, чем он. Что он слишком мягкосердечен и не замечает очевидного. Что лишь она может избавить его от несчастья, лишь она может спасти его как писателя, поверив в него и заставив взглянуть в лицо правде о его лишившемся любви браке. Какой же надо быть мстительной ведьмой, чтобы ревновать к книгам! Изабеллу надо убить за это, и Мэрион сделала это, перебравшись на его сиденье. Она была достаточно невысокой, чтобы встать на колени, достаточно худенькой, чтобы протиснуться меж Брэдли и рулем, и едва она очутилась в его объятиях, как мораль лишилась смысла.

Брэдли Грант забрал ее невинность на сиденье “ласалля” пятидесятой серии, тридцать седьмого года выпуска, с запотевшими стеклами, на стоянке “Лернер моторе”. Боль была не такая, как стращали Мэрион девицы из Санта-Розы, но потом, в ванной комнате пансиона, она обнаружила неожиданно много крови. Мэрион стирала белье, и белый фаянс багровел. Лишь утром она поняла, что у нее начались месячные.

В феврале ей стало хуже, при том что она и так чувствовала себя хуже некуда. Теперь же ей казалось, что ее заточили в металлический куб, который наполняется водой, и лишь наверху осталась самая чуточка воздуха. Этот воздух был душевным здоровьем. На каждом шагу ее поджидали ограничения, и самые жестокие были связаны с тем, что они с Брэдли так редко оставались одни. Днем она работала в сотне шагов от него, но он сказал, что им нужно соблюдать осторожность. В обеденный перерыв Мэрион зажимала его в углу своего прежнего святилища в отделе запчастей, но их угол был частично виден с улицы. Гарри Лернер строго-настрого запретил впредь обслуживать покупателей после закрытия, и вечером Брэдли регулярно находил предлог уехать домой. В конце концов они снова очутились на сиденье его “ласалля”. И хотя в лунный вечер и без запотевших окон это было куда рискованнее, она отпустила его только без четверти одиннадцать. На следующей неделе он в свой выходной отвез ее в мотель в Калвер-Сити, но даже там ей не давали покоя ограничения, потому что одних занятий любовью недостаточно. Им нужно обсудить будущее, ведь Брэдли наверняка уже понял, что не может больше жить с Изабеллой, а занятия любовью не оставляли времени для разговора. И лишь в машине Мэрион спросила, начал ли он писать.

– Пока нет, – ответил он.

Этот разумный и честный ответ очень ее расстроил. Расстояние до ее дома сокращалось, время для разговора убывало, куб наполнялся водой.

– Не знаю, получится ли у меня, – продолжал он.

– А ты пробовал?

– Я только о тебе и думаю.

– Я тоже только об этом и думаю. В смысле, о тебе.

– Я не знаю, получится ли у меня.

– Получится, я уверена.

– Я не о сценарии, – пояснил он. – А об этом. Не знаю, смогу ли я любить двух женщин одновременно.

Воздуха в кубе остался глоток. Мэрион сумела лишь выдавить “ох”.

– Я разрываюсь на две части, – продолжал Брэдли. – Я никогда никого так не хотел, как тебя. Все в тебе так, как надо. Как будто твое лицо с рождения отпечатано у меня в мозгу.

Она не могла ответить ему тем же. Встреть она Брэдли год назад на улице, прошла бы мимо и даже не обернулась. На миг, точно взглянув на себя извне, она увидела очертания этого чувства, что гнездилось в ней, этой растущей одержимости, и осознала, что это инородный объект, чуждый желаниям нормального человека. Но потом в мгновение ока вновь очутилась внутри.

– Давай вернемся в мотель, – попросила она.

– Это невозможно.

– Мне мало этого. Я хочу проводить с тобой больше времени.

– Я тоже хочу большего, но это невозможно. Я уже опаздываю.

Опаздывает – то есть к Изабелле. Перспектива лишиться Брэдли внушала Мэрион смертельный ужас, так что, убей она Изабеллу, это было бы самозащитой. Мэрион часто задышала.

– Мэрион, – сказал Брэдли. – Я понимаю, тебе тяжело, но мне еще тяжелее. Я разрываюсь на части.

Он говорил еще что-то, но ее дыхание заглушало слова. Черные машины, белые здания, пьяницы с бумажными пакетами, женщины в тонких чулках, любить двоих и разрываюсь на части. То ли она дышала так глубоко, что потеряла сознание, то ли оно снова дало сбой. Рука, которой Брэдли накрыл ее ладонь перед пансионом, была обжигающе-ледяной. Мэрион по-прежнему не слышала, что он говорит, понимала лишь, что нужно уйти.

Второй сбой оказался тяжелее, часов, проведенных в беспамятстве, было больше, и потом она обнаружила царапины на костяшках и красную шишку на лбу. На следующее утро она на час опоздала на работу, а когда мистер Питерс ее мягко пожурил, неуместно разрыдалась. В обеденный перерыв, испугавшись, что задохнется, если останется в магазине, а если Брэдли заговорит с ней, и вовсе умрет, она улизнула и побрела наугад по улицам с названиями и номерами. Снегом, выпавшим в непогоду, завалило все до призрачных гор, но мартовское солнце припекало, и в воздухе пахло весной. Мэрион дышала свободнее и вдруг увидела знакомое лицо. По переходу на углу Грант-авеню и Девятой навстречу ей шла Изабелла Уошберн. Мэрион опустила голову, но Изабелла поймала ее за руку.