Перелетные работы
Шрифт:
Елка стояла, растопырив ветки. Сверху, почти у самой вер-хушки, висел синий шар, сбоку, веткой ниже, поблескивал розовый, под розовым, ровно посередине елки, раскачивался зеленый, и в самом низу, над полом - желтый. А под желтым шаром висело бело--розовое ожерелье. Ожерелье состояло из маленьких фарфоровых маль-чиков, держащихся за руки. У них были белые, как кусочки саха-ра, головки; я думала, что они из сахара, и даже полизала одного, но ничего не почувствовала, кроме холодка на кончике языка. На мальчиках были черные жилеты на золотых пуговичках
– Хорошая вещица, Князь!
– засмеялся Харитон Климович.
Он обращался к дяде Кирше только со смехом, но дядя Кирша никогда не замечал.
– Не продается!
– ответил дядя Кирша и пролил шампан
ское на пол.
– Так я и не прошу!
– сказал Харитон Климович и куда-то в угол, в сторону окна поднял фужер: - Наталья Андреевна!
– и грустно засме-ялся.
– Наталья Андреевна, я беру ваши запонки!
– и Харитон Климо-вич захлопнул коробочку.
– И настоящую, и подделку!
– Что же мне дарят сплошные подделки?
– вздохнула Натка.
– Потому что сами не различают, что к чему!
– И даже князь?
– Ну не княжье это дело!
– рассмеялся Харитон Климович.
– А как же ласточка? Неужели моя ласточка тоже подделка?
– и Натка приложила руку к груди.
– Ласточка самая что ни на есть настоящая, - серьезно отозвал-ся Харитон Климович.
– Золото с жемчугом очень хорошей работы! Прикройте окно, а то ведь сквозняк.
– Не продается!
– весело крикнула Натка.
Она направилась к окну и протянула руку к оконной раме.
Мы с Вовкой прижались щеками к стене, чтобы она нас не заметила. Вовкино сосредоточенное лицо оказалось напротив моего. Я высунула язык и дотронулась до кончика его носа. Вовка разулыбался.
– Так ведь тепло!
– раздался над нами Наткин голос, и мы услышали, как она вернулась в глубины комнаты.
– Молодая особа, - повторил Харитон Климович чьи-то заученные слова. Я старше вас на десять лет, но ведь вы потанцуете со мной? Вы не откажете старику?
– Возможно...
И тогда раздалась длинная щемящая музыка с плачущим измож-денным пианино и подчинившейся трубой.
– Тангоi...
– сказала Натка, точь-в-точь подражая дяде Кирше.
Но Харитон Климович поправил:
– Таiнго...
И эта музыка была как сердечная боль тети Груши, когда она принимала лечебные порошки, как будто бы кто-то обнял сердце холодной рукой, но не сжал, а просто поглаживал пальцами.
Я облизала Вовке нос и подбородок. Вовке стало щекотно. Он сморщился и чихнул.
– За нами смотрят!
– понял Харитон Климович и метнулся к окну.
Натка рассмеялась и выбежала из комнаты.
После ужина мы с тетей Грушей собрались в угловую квартиру тридцать. Дядя Кирша лежал на диване, широко раскинув руки, и сквозь зубы цедил:
– Ноет, проклятое, плачет!
Тетя Груша развязала ему ворот пижамы.
– Так больно, Груша,
как будто бы кто-то сжал сердце в кулаке!– А ты поспи, Кирилл, - мягко уговаривала тетя Груша.
– Во сне тебя, может быть, отпустит...
И вдруг дядя Кирша приподнялся на локте и вытянул голову на тонкой немощной шее.
– А ведь я давно не могу спать, Груша, - прошептал он.
– Мне такое снится, такое...
И широко раскрыл глаза, вспоминая свои темные сны. Страшно распахнутые глаза уничтожили его напряженное лицо, и все оно превратилось в глубокую желтую тень на веках.
– Как ноет, ах, как плачет... Кто бы знал!
– и он приложил руку к груди.
Мы с тетей Грушей позвонили в угловую квартиру тридцать.
Нам открыла Вовкина бабушка. Она была в длинном халате с крас-ными цветами и тапках с помпонами.
– У Кирилла Николаевича неважно с сердцем, - сказала тетя Груша.
– Нет ли у вас валокордина?
– Да, - подтвердила я.
– Его сердце плачет. У вас нет вало-кордина?
– Заходите, - обрадовалась Вовкина бабушка.
Она стояла в дверях, а где-то из глубины квартиры доноси-лась нестройная музыка пианино, отдаленно похожая на ту, которую я слышала днем под окном "Перелетных работ". Звуки лились прямые и громкие. Они подталкивали Вовкину бабушку в спину, вырывались в подъезд и твердо бились в окно на лестничной площадке.
– Пришла Леля!
– крикнула Вовкина бабушка в глубину квар-тиры.
Музыка тотчас оборвалась, и мне навстречу выбежал Вовка. Тетя Груша вместе с его бабушкой ушли на кухню рыться в лекарствах, а мы с Вовкой пошли по длинному коридору.
– А у вас почему так темно?
– спросила я.
– Потому что мы экономим свет, - ответил Вовка.
Если по дороге мне встречалась дверь, то я пыталась сразу же шагнуть туда, но Вовка говорил: "Дальше, дальше!", и мы снова шли.
Его комната оказалась почти пустой. У стены стояло рас-крытое пианино. У окна - кресло с торшером, дальше - книжный шкаф, и в самом углу - кровать. Шторы были спущены, торшер над креслом зажжен.
– Я учусь играть на пианино, - сказал Вовка.
– Ну и что?
– ответила я.
– А я учусь читать!
– А через год я буду учиться на скрипке!
– Ну и что!
– тут же нашлась я.
– А я через год выучусь писать!
– Хочешь посмотреть мою скрипку?
– спросил Вовка.
– Можно, - согласилась я.
Вовка открыл футляр, похожий на восьмерку, и я увидела скрипку. Она вся блестела. Она напомнила мне гитару дяди Кирши, только намного меньше, как будто бы это была гитара в детстве или ранней молодости.
– Она кем гитаре приходится?
– поинтересовалась я.
Вовка задумался.
– Наверное, внучкой.
Струны были настолько туго натянуты, что я подумала, что они немного малы для скрипки. Я дотронулась до одной струны, и она тонко заныла, у следующей струны голос оказался глубже, а по-следняя взревела басом.