Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Вечером.

Сейчас получил от брата Анатолия очень грустные известия. И Таня и сестра очень серьезно больны. Дошло до того, что пришлось сзывать целый консилиум из трех очень знаменитых докторов. Эти господа решили, что страдания сестры происходят от оторвавшихся почек (что уже и прежде было констатировано, но не достаточно определенно), которые производят давление на различные внутренние органы, вследствие чего крайнее раздражение последних, боли в боку,расстройство нервной системы. Кроме того, они признали сестру отравленной неумеренным употреблением морфина. Ее заперли, никого к ней не пускают. Совершенно запрещены всякие выезды, предписан безусловный покой и энергическое лечение. У Тани капитальный катар желудка. А тут еще замешалась романическая история. Сестра надеялась, что выезды в свет заставят Таню охладеть в ее увлечении. Теперь уж на это нечего рассчитывать. Она страшно упала духом. Я просто трепещу за будущее!

Ваш П. Чайковский.

2/14 января 1880 г.

Мы встретили новый год с книгами в руках. Мысленно я пожелал вам, дорогой мой друг, всяких земных благ: во-первых, конечно, здоровья; во-вторых, успеха в Ваших делах и в особенности, чтобы Ваше браиловское хозяйство, наконец, стало на твердую ногу; в-третьих, в случае путешествия за границу, чтобы на сей раз Вы избегли всяких неприятностей и невзгод; в-четвертых, чтобы были счастливы и довольны все близкие Вашему сердцу. Озираясь на протекший год, я должен спеть гимн благодарности, судьбе за множество хороших дней, прожитых и в России и за границей. Я могу сказать, что за весь этот год я пользовался ничем не смущаемым благополучием и был счастлив, насколько счастье возможно. Конечно, были и горькие минуты, но именно минуты, да и то на мне только отражались невзгоды близких мне людей, а собственно я лично был безусловно доволен и счастлив. Это был первый год моей жизни, в течение которого я был все время свободным человеком. И всем этим я обязан никому иному, как Вам, Надежда Филаретовна! Призываю на Вас всю полноту благ, какие только возможны на земле.

Сегодня с Модестом смотрел статуи в Ватикане. Их так много, что я очень утомился.

3/15 января 1880 г.

Милый друг! Позвольте мне обратиться к вам с нижеследующей убедительной просьбой; она касается моих финансов. Я бы попросил Вас, если это Вам не причинит никакого беспокойства, распределить следующим образом мои бюджетные суммы: 1) февральскую сумму я бы хотел получить в самом близком будущем, приблизительно около 15 января, 2) апрельскую сумму-1 марта, 3) июньскую-1 апреля и 4) августовскую-1 мая. Или же не угодно ли Вам будет теперь прислать мне разом февральскую и апрельскую, а 1 апреля-июньскую и августовскую. Решаюсь беспокоить Вас этой просьбой на том основании, что теперь я в деньгах буду нуждаться, летом же они мне вовсе не нужны. Затем с 1 октября распределение бюджетной суммы пойдет по-старому. Ради бога, извините меня;мне очень досадно и совестно, что я не умею справляться со своими столь значительными средствами, не беспокоя Вас. На этот раз я даже не имею того оправдания, что пребывание со мной Модеста влечет меня к увеличению расходов; напротив, его сообщество способствует скорее к сокращению моих трат, это просто неисправимая и постыдная в мои годы безалаберность. Как бы то ни было, но я прошу у Вас убедительно извинить меня и, если возможно, исполнить мою просьбу.

Пишу Вам с несносною зубною болью, которая уже несколько дней сряду меня понемножку беспокоила, но сегодня напала с большей силой и на минуту не прекращается. Вероятно, я простудился. Погода в последние дни испортилась. Депешу Вашу получил сегодня утром и премного Вам за нее благодарен. Я никак не предполагал, что Вы так скоро уедете. Одно мое письмо Вас не застанет уже в Браилове, и надеюсь, что Вам перешлют его.

Я имею известие, что сюита моя будет играться еще раз в концерте в пользу фонда. Таким образом Вы услышите ее. Бесконечно радуюсь этому. Будьте здоровы, дорогой, бесценный Друг!

Ваш П. Чайковский.

1880

201. Мекк - Чайковскому

Москва,

7 января 1880 г.

Милый, дорогой, несравненный друг! Наконец я добралась до Москвы, ц здесь мне очень, очень грустно. Во-первых, на другой день приезда я должна была расстаться с своими мальчиками; во-вторых, на днях отправляю в Петербург и маленьких мальчиков, и, наконец, во всех отношениях мне в Москве неуютно, непривольно, и теперь я Вам очень завидую, милый друг мой....

Дорогой мой, я еще Вас не поблагодарила за моего приемыша Пахульского, за рекомендательные письма, которые Вы ему дали, и вообще за всю Вашу доброту и милость к нему; от всего сердца благодарю Вас, мой несравненный, за все эти доказательства Вашей дружбы ко мне. Я не надеюсь, чтобы я могла Вам чем-нибудь отслужить за это, но благодарность моя глубока и искренна.

Теперь скажу Вам о его похождениях в Москве. Прежде всего надо сказать Вам, что мы совместно решили только в самом крайнем случае воспользоваться Вашими письмами, поэтому вчера он поехал (без письма) к Рубинштейну и, к великому счастью, нашел его в таком милостивом расположении духа, что он сам ему посоветовал заниматься частным образом у Гржимали и у Губерта, не поступая в консерваторию, а в августе держать экзамен. Это я нахожу отличным, чтобы н е поступать в консерваторию, потому что она ни для кого не привлекательна, а для человека, более или менее развитого и вкусившего сладость свободы, совсем невозможна, и я для Пахульского очень не желаю этого поступления. Таким образом теперь пока все устроилось очень хорошо. От Рубинштейна он был у Гржимали, который также был очень любезен, сегодня поедет к Губерту; тот, говорят, болен. Конечно, Пахульскому будут стоить довольно дорого эти частные уроки, но так как он живет у меня, то он почти все свое жалованье может употребить на это дело, и лучше, чтобы оно шло на полезное занятие.

Теперь еще благодарю Вас бесконечно, безгранично, мой милый горячо любимый друг, за новый дар, за посвящение мне сюиты. Говорить Вам, как приятна, как дорога мне эта ласка от Вас, я думаю, излишне. Вы знаете и, конечно, не сомневаетесь, мой дорогой, я очень довольна тем, что Вы не выставили этого на сочинении, потому что, конечно, это обратило бы на себя внимание, а Вы знаете, как я не люблю обращать на себя и в особенности на нас чье-нибудь внимание. Благодарю еще, благодарю за все, мой прелестный, бесподобный друг...

Прошу Вас, милый друг мой, передать Модесту Ильичу, что я его очень, очень благодарю за поздравление и доброе желание. Меня очень тронуло его внимание, от души желаю ему также в этом новом году всего хорошего и скорого окончания его труда, который меня очень интересует. До свидания, дорогой мой, бесценный. Всем сердцем всегда Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Юля искренно благодарит Вас за память об ней и шлет Вам сердечный привет. Влад[ислав] Альб[ертович] сам будет Вам писать.

202. Чайковский - Мекк

Рим,

1880 г. января 7-8. Рим.

7/19 января 1880 г.

Милый и дорогой мой друг! Провожу очень грустные дни; чувствую себя нехорошо и в физическом и в нравственном отношении. Во-первых, я, должно быть, порядком простудился, ибо вот уже несколько дней не могу поправиться. У меня несносная зубная боль, боль головы, ревматическая боль в ноге, бессонница и общее ненормальное состояние здоровья. Во-вторых, я получил самые грустные известия из Петербурга. И Таня и сестра больны. Обе они до того слабы, что доктора не находят возможным, чтобы они могли поправиться в скором времени. Их посылают на юг, по всей вероятности, в Ниццу, как только состояние здоровья позволит им пуститься в путь. Лев Васильевич провожает их. Меня и Модеста они убедительно просят соединиться с ними, что мы, конечно, и сделаем. Теперь я жду телеграммы, которая должна меня известить о дне их выезда и о месте, в котором они будут жить. Я поеду приготовить им помещение. Разумеется, я буду рад их видеть, но при каких грустных обстоятельствах!

8/20 января 1880 г.

Боже мой! Что может быть справедливее той истины, что неприятные вести всегда приходят вереницей. Сейчас получил письмо от брата Анатолия, из коего узнаю, что мой отец очень болен. В течение трех дней он был безнадежен: лежал в сильнейшем жару, метался, никого не узнавал, не мог говорить, и, по выражению брата, на лице его выражалось сильное страдание. Его считали столь близким к концу, что даже решились не телеграфировать нам о болезни, так как рассчитывали, что мы все равно его не застанем. Но, по-видимому, его удивительно здоровая натура берет и на этот раз свое. В день письма Анатолия отцу было лучше, а так как с тех пор никакой телеграммы мы не получили, то, значит, он выздоравливает. Но можно себе представить, какие следы оставит эта болезнь в его годы! А какие страдания испытывала бедная моя сестра с больной дочерью на руках и видя отца опасно больным. Анатолий пишет, что Тане лучше, но она до того слаба, что об отъезде еще и думать нечего. Теперь, милый друг, скажу Вам, что и я все еще не могу поправиться, никуда не хожу, ничего не делаю и хандрю. Модест тоже нездоров и тоже простудился. Коля сильно кашляет, и завтра мы хотим посылать за доктором. Словом, переживаю невеселые дни.

Дай бог получить от Вас добрые вести, а главное, что Вы здоровы и твердо переносите предстоящую или уже совершившуюся разлуку с младшими детьми. Поступили ли они уже в Училище?

До свиданья, дорогой друг. Авось следующее мое письмо будет повеселее.

Ваш П. Чайковский.

203. Чайковский - Мекк

Рим,

11/23 января 1880 г.

Третьего дня вечером я получил известие, что отцу моему очень худо. Мне показалось очень эгоистичным и бессердечным наслаждаться спокойною жизнью здесь, когда все мои близкие и родные в такой тревоге в Петербурге. Кроме того мне очень, очень хотелось застать еще в живых отца. Чтобы уяснить все это, я телеграфировал в Петербург к зятю, Льву Васильевичу, чтобы он решил, ехать ли мне сейчас же в Петербург. На всякий случай я известил и Вас, мой дорогой друг, о возможности моего отъезда. Но вчера утром пришла депеша, извещавшая меня о смерти отца, и тут же в ответ на мою телеграмму было сказано, что ехать в Петербург меня не просят. Таким образом я решился оставаться покамест здесь. Но так как меня очень преследует мысль, что я своим появлением в Петербурге могу принести некоторое утешение и радость всем моим близким, то предполагаю возвратиться в Россию раньше, чем думал, т. е. в феврале. В этом смысле я вчера и телеграфировал Вам. Прошу Вас извинить меня, мой дорогой друг, за то, что своими телеграммами я, может быть, обеспокоил Вас в такое время, когда у Вас самих новая забота и разлука с младшими сыновьями.