Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

10/22 февраля 1880 г.

Я начинаю с некоторым страхом помышлять о том контрасте между чудесной весной, которой я наслаждаюсь здесь, и зимой, которую еще застану в Петербурге. Ах, что за божественные дни стоят, мой милый друг, и как бы Вам было теперь хорошо здесь! Целый день и весь вечер я сижу у открытого окна, на улицах появились в продаже в огромной массе фиалки, ходить даже вечером нельзя иначе, как в легком сюртуке. А там еще зима! Но все-таки около двадцатого выезжаю.

У Анатолия опять служебные неприятности, и он поскорее зовет меня в Петербург. Следующее письмо Вы потрудитесь адресовать мне уже в Петербург. До свиданья, друг мой. Безгранично любящий Вас

П. Чайковский.

Брат Модест глубоко благодарен Вам за то, что вспомнили его.

Итальянская фантазия написана для оркестра.

216. Мекк - Чайковскому

[Москва]

11 февраля 1880 г.

Мой милый, дорогой друг! Благодарю Вас безгранично за Ваши письма, которые я получаю каждые четыре дня. Вы так балуете меня, что-мне даже страшно. Спасибо Вам, спасибо, мой бесценный.

Меня очень беспокоило предложенное Вам сочинение к картине для 19 февраля. Успели ли Вы окончить? Довольны ли Вы им? Не слишком ли утомились? Вот вопросы, которые у меня все это время вертятся в голове.

Теперь из вчерашнего Вашего письма я вижу, что Вы устали, но что все-таки здоровье Ваше, слава богу, лучше. Так теперь скажите мне еще, друг мой, отослали ли Вы пьесу уже в Петербург и довольны ли Вы ею?

Рядом с готовящимися торжествами на 19 февраля ожидают и чего-нибудь ужасного. Революция действует все настойчивее, и замечательно, что чем больше их забирают, тем нахальнее они делаются. Теперь Вы, вероятно, уже знаете,что они забрались в самый Зимний дворец, но как бог хранит своего помазанника, так это-просто поразительно. Слава богу, что на этот раз злодейство не удалось, но на душе от этого не веселее, не спокойнее, напротив, все ждешь еще худшего; дня 19 февраля все ждут со страхом.

“Glucho wszedzie, ciemno wszcdzie:

Goto bgdzie, coto bgdzie?”*

* “Глухо всюду, темно всюду, Что-то будет, что-то будет?”

(А. Мицкевич, “Dziady”).

как начинает Мицкевич одно из своих стихотворений....

От Colonn'a я получила третьего дня, т. е. в субботу, письмо о том, что Andante и Scherzo из нашей симфонии будут исполняться вчера, в воскресенье. Успели ли Вы, друг мой, приехать в Париж к этому дню? Как я жалею, что не могу быть там.

Andante в Вашей сюите прелестно. Скажите, Петр Ильич, отчего Вы назвали вторую часть Дивертисментом? В ней есть такие драматические порывы, от которых, мне кажется, у каждого человека сожмется сердце Правда, дальше это впечатление рассеивается игривым воздушным мотивом в re majeur'e, но тем не менее оно было сильно и не может представляться шуточным (divertissant). Я еще до сих пор не вполне ознакомилась с нашею сюитою, потому что редко играю.

Я написала Colonn'y об этом сочинении и также об “Janne d'Arc”. Ничего это? Я хочу, чтобы он исполнял и другие Ваши сочинения в будущих сезонах.

Третьего дня мы были на ученическом концерте в зале Дворянского собрания. Это был очень миленький вечер, на котором мне больше всех понравился совсем юный пианист лет пятнадцати или шестнадцати, Зилоти, ученик Ник[олая] Гр[игорьевича]. Он играл марш Шуберта C-dur, знаете, переложенный Листом, и играл великолепно и с такою легкостью, c таким спокойствием, с каким только и может играть ребенок, так богато одаренный природою. На эстраде перебывало очень много учениц и учеников, и, конечно, все свое дело исполнили очень хорошо. Из артистов на [конец письма не сохранился].

217. Чайковский - Мекк

Рим,

1880 г. февраля 12-14. Рим.

12/24 февраля 1880 г.

Вот уже второй день, что идет нескончаемый дождь. Говорят, что в это время всегда так бывает. Мы так избалованы солнцем и ясными днями, что это производит несколько грустное впечатление. Состоянием здоровья или, лучше сказать, нервов не могу похвалиться: сплю нехорошо и страдаю каждую ночь замираниями. Впрочем по-прежнему много хожу и в свои часы занимаюсь; тороплюсь окончить до отъезда концерт. К прежним занятиям прибавилось уже около месяца новое. Алеша должен летом держать экзамен на льгот у, и хотя он знает все, что нужно, но я ежедневно два раза занимаюсь с ним всеми предметами программы.

В доме родителей Модестиного воспитанника в настоящее время разыгрывается очень грустная драма. Колина мать (женщина очень пустая и лишенная сильных материнских инстинктов) еще в прошлом году влюбилась в одного петербургского молодого человека. Все это замечали, все подозревали эту связь, кроме мужа. Недавно муж узнал в чем дело и потребовал развода. Она испугалась, ей страшно стало лишиться своего положения, да и материнское сердце все-таки заговорило. Ей стало казаться возможным все устроить, но муж остался непреклонным, и так как у лютеран бракоразводный процесс очень прост и быстр, то скоро М-mе Конради будет разведена с мужем и выйдет замуж за виновника этой семейной драмы. Муж поступил очень сдержанно, просто, благородно и снисходительно. Все это могло бы разрешиться впоследствии всеобщим благополучием, но есть одна темная сторона этого дела. Коля питает горячую привязанность к своей не особенно любящей матери, и Модест решительно недоумевает, как его приготовить к роковому известию. При его нервности и сердечности можно предвидеть, что ему тяжело будет перенести семейный переворот. Модест сильно смущен этой историей. По выражению его, “Коля родился сиротой”, т. е. М-mе Конради никогда не была для сына любящей и нежной матерью, и в этом отношении Коля ничего не теряет. Но он любит мать, как олицетворение всего прекрасного, он питает к ней какое-то робкое обожание, и страшно подумать, как эта история может поразить его.

14/26 февраля 1880 г.

Сегодня погода опять поправилась, и солнце роскошно сияет на небе. Деревья зеленеют, на Пинчио появляются цветы, словом, опять чудесно. Получил вчера два сочинения Брамса и “Русскую старину”. За все ото премного благодарю Вас, добрый и милый друг мой. Я очень небольшой охотник до Брамса, но меня обе эти вещи, особенно концерт, очень интересуют, и когда я проиграю их, то выскажу Вам свое мнение. День своего выезда отсюда я назначил на 24 февраля по нашему стилю и 9 марта по здешнему. По дороге остановлюсь в Венеции и в Вене.

Будьте здоровы, друг мой.

Безгранично преданный Вам

П. Чайковский.

218. Чайковский - Мекк

Рим,

1880 г. февраля 16-18. Рим.

16/28 февраля 1880 г.

Сейчас получил Ваше письмо, мой милый друг! Спешу ответить на него. Заказанную мне Давыдовым музыку я давно написал и отослал. Писал я ее с отвращением, и, разумеется, ничего хорошего не могло выйти, но нельзя и требовать, чтобы самый благонамеренный композитор мог найти что-нибудь заманчивого в таком сюжете, как “Впечатление, произведенное в Черногории русским манифестем”. Я очень нашумел барабанами, тромбонами-и только. Впрочем, вряд ли предположенное представление при теперешних обстоятельствах состоится.

Вы спрашиваете меня, друг мой, отчего вторую часть сюиты я назвал Divertimento. Вопрос этот живо переносит меня к незабвенным, ни с чем несравнимым блаженным дням, проведенным в Симаках. Вы помните, что я был тогда занят инструментовкой оперы. Однажды после обеда, сидя на балкончике и упиваясь своим счастием и чудными впечатлениями при виде густо заросшего уютного садика, я вспомнил о своей сюите и вдруг сообразил, что в ней все пять частей в двухдольном ритме. Это привело меня в ужас. Что было делать? Я решился тотчас же прибавить небольшую шестую часть в ритме тихого вальса, и так как расположение было самое подходящее, то весьма быстро намерение было приведено в исполнение, и партитура вновь прибавленного номера тотчас отослана к Юргенсону. Я не знал, как назвать новую часть, и выбрал Divеrtimеntо, как первое попавшееся название. Мне казалось, что она не имеет большого значения среди других частей и только вклеена в сюиту для того, чтобы спасти ее от монотонности ритма. Я положительно написал ее в один присест и несравненно менее обдумывал и отделывал, чем остальные. Оказывается, что это не мешает ей нравиться больше всего остального, и мнение это я слышу не только от Вас, но и от других. Это только в тысячный раз доказывает мне, что автор никогда не судья своих творений.

Милый, добрый и благодетельный друг мой! Я несказанно благодарен Вам за то, что Вы писали Golonn'y o новых моих вещах, но скажу Вам откровенно: для меня будет в высшей степени обидно и неприятно, если Вы снова материальным образом будете благодарить его за внимание к моим сочинениям. При подобных условиях исполнение моих сочинений, хотя бы и у такого хорошего артиста, как Соlоnnе, не имеет для меня ничего лестного и даже полезного. Поверьте, что та щедрость Ваша, благодаря которой моя симфония была сыграна, не останется в тайне, если будет повторяться то щекотливое соглашение Ваше с Golonn'oм, которое состоялось нынче. Представьте себе, какой благодарный материал для фельетонистов русских газет, охотников до сплетен и личностей, если до них дойдет слух о том, что мои симфонии играются в Париже с усердием, не вполне бескорыстным!? Мне кажется, что Colonne вполне порядочный человек и что он не злоупотребит Вашей бесконечной щедростью и пристрастием Вашим к моей музыке. Но ведь ни за что поручиться нельзя. И на всякий случай я решаюсь просить Вас, чтобы Вы на этот раз рекомендовали ему мои сочинения без поддержки этой рекомендации материальным вознаграждением. В первый раз, как мне ни совестно было, что из-за моей симфонии Вы истратили значительную сумму, я все-таки радовался, что благодаря Вашей дорогой дружбе наша симфония будет известна музыкальной публике Парижа, и был Вам бесконечно благодарен за новое проявление Вашей симпатии к моим сочинениям. Теперь, если б повторилось такое же соглашение, мне было бы только совестно перед Вами и обидно думать, что Colonne лишь при свете кучки золота умеет ценить мои авторские достоинства. А за рекомендацию все-таки благодарю и опять благодарю Вас, милый и бесценный друг!