Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Это письмо Вас, вероятно, будет ждать в Петербурге.
1 марта, суббота.
Вчера я очень устала и поэтому кончаю свое письмо сегодня. После моего последнего письма к Вам, мой милый друг, мы были в опере “Опричник”, и скажу Вам, что мне ужасно обидно, что Вы называете эту оперу неудавшеюся. При этом мне приходится думать, что я самый крайний профан в музыке, потому что для меня эта опера восхитительна. Несмотря на весьма слабый персонал, я с восторгом слушала ее. Публике, как мне кажется, также нравится музыка оперы, а не исполнители. Бевиньяни отлично дирижировал, и ему много аплодировали.
Недавно шел опять балет “Лебединое озеро”. Также после моего последнего письма был ученический вечер в зале Собрания в пользу бедных учеников. Это был очень миленький вечер вообще и выдающимся солистом на нем явился мальчик лет шестнадцати, Зилоти,
С неделю назад был концерт Ауэра в Большом театре . Мы были в нем. Мне не понравилась программа его концерта. Главною пьесою был концерт Раффа H-moll, которого я не люблю, и к тому же слышала, как этот же самый Ауэр играл его года три назад в Петербурге. А я надеялась, что он сыграет Ваш концерт. Потом играл вторую и третью части концерта Vieuxtemps. Это очень красиво,но уже слишком прислушались. Он играл, конечно, все очень хорошо, хотя, по обыкновению, не увлекательно. Но что меня возмутило в этом концерте, так это восторги и овация, которую публика сделала этому пианисту-скомороху Декресченцо. Я не знаю, друг мой, имеете ли Вы какое-нибудь понятие об этом субъекте? Мне он противен за свое нахальство и глупость, соединенные с полнейшею бездарностью, а московские дамы ему очень протежируют, потому что, как они говорят, он очень красив. И вот этот-то Signer имел нахальство играть фантазию Листа на венгерские мотивы, ту же самую, которую также играет Рубинштейн и играет бесподобно. И этот обиженный природою артист пустился исполнять ее перед глазами Рубинштейна, который дирижировал оркестром, и публика пришла в восторг и поднесла ему венок!? Меня бросало в жар от этой, по меньшей мере, бестактности со стороны публики, а они изо всех сил кричали bis. Тогда он вышел и сыграл им какую-то польку; тогда утихли.
Ах, я было и забыла сказать Вам, друг мой, что Венявский находится у меня в доме с 14 февраля. Ему вначале как будто стало лучше, а потом остановилось в одном положении и не двигается ни в одну сторону. Вообще его болезнь находится в последнем периоде, и никакой надежды на выздоровление нет. Им занимаются три доктора и стараются теперь только о том, чтобы поддержать его силы до апреля, чтобы тогда перевезти еге на юг, и при атом условии он может протянуть год-другой. Бедный человек, как мне его жаль, лишен и музыки, которая есть главный интерес его жизни, и семейства, которое он любит. При нем есть только один сын, девятнадцати лет, очень мало развитой юноша, который даже за отцом не может ухаживать. Главный попечитель и ухаживатель за больным есть Владислав Альбертович, и от этого он очень много теряет в своих занятиях, но как отказать больному? Он очень полюбил его и никем не хочет заменить...
До свидания, мой дорогой, несравненный друг. Будьте здоровы и веселы. Всем сердцем Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
222. Чайковский - Мекк
Берлин,
4/16 марта 1880 г.
Милый и дорогой друг! Вчера вечером я приехал сюда. Истинная цена вещей познается по сравнению, и если б Вы только знали, до чего лучезарно прекрасна мне кажется Италия, когда я сравню ее с серенькой, жалкой природой, окружающей меня в эту минуту. Я застал здесь настоящий мороз. Пришлось вынимать пролежавшее три месяца в сундуке теплое пальто, да и оно едва защищает от холодного северного ветра, дувшего вчера и сегодня. А что еще меня ожидает в Петербурге!
Меня ожидало здесь коротенькое письмо от брата Анатолия. Он пишет, что шестого числа будет вне Петербурга по службе и поэтому предлагает мне остаться лишний день в Берлине. Так как сегодня в опере идет “Der fliegende Hollander” Вагнера, которого я никогда не слышал, то я и решился воспользоваться предложением Анатоля. Ведь мне нет надобности торопиться в Петербург, чтобы не застать там брата, для которого единственно я еду в этот ненавистный город. Итак, я лишь седьмого числа вечером буду в Петербурге. Одно только досадно-я совсем стосковался,
не имея так долго известий о Вас.В Париже я, как и всегда, был несчастлив по части музыки. В прошлом письме я, кажется, писал Вам, что обещал себе много удовольствия от оперы Deslib'a, которую должен был услышать на другой день моего пребывания в Париже. В этот самый день заболела примадонна, исполняющая главную роль, и когда я вошел в театр, то узнал, что спектакль отменен. Впрочем, дирекция театра поступила честно и отдала всем запасшимся билетами раньше, а в том числе и мне, деньги. Но это слабое утешение. Я почти уверен, что сегодня вместо “Голландца” по чьей-нибудь болезни дадут другую оперу.
В Париже я имел известия от Модеста. Он отлично устроился в скромном пансионе близ Santa Lucia и в совершенном восторге от Неаполя, точно так же, как Коля и мой Алексей. Оттуда Модест хочет ехать в конце апреля морем через Мессину, Пирей, Константинополь и Одессу.
Будьте здоровы, милый друг!
Бесконечно Вам преданный
П. Чайковский.
223. Мекк - Чайковскому
Москва.
6 марта 1880 г.
....Вчера я получила Ваше письмецо из Парижа, за которое премного благодарю Вас.... У меня, слава богу, все здоровы кроме несчастного больного Венявского, который раздирает мне душу. Я не хожу к нему, но знаю каждый день во всех подробностях ход его болезни. Положение его отчаянное. Доктора сомневаются, чтобы он мог прожить март, и при этом еще страдает ужасно. Довольно бы, кажется, того, что умереть надо, за что же еще страдать? Природа не добра к человеку.
Как мне жаль Вас, милый друг мой, что Вам пришлось расстаться с Алешей. Надолго ли это? Я очень была рада, что Вы поехали на Париж, в него особенно приятно заглянуть на короткое время.
У нас объявлены концерты Николая и Антона Рубинштейнов. Не будет ли Николай Григорьевич играть Ваш новый концерт, Петр Ильич? Я с нетерпением жду исполнения нашей сюиты, это будет 23 марта. Боюсь только быть больною. На четвертой неделе я собираюсь в Петербург. До свидания, милый, драгоценный друг мой. Всегда везде всем сердцем безгранично любящая Вас
Н. ф.-Мекк.
224. Чайковский - Мекк
С. Петербург, 8 марта [1880 г.]
Вчера вечером я приехал сюда и нашел Ваше милое и крайне обрадовавшее меня письмо, добрый друг мой! Все, что Вы пишете мне насчет Соlоnn'а, в тысячный раз доказывает мне, как Вы бесконечно добры, великодушны, идеально деликатны. Но я позволю себе заметить, что только тогда соглашусь с Вами насчет благородных свойств Colonn'a, когда он ответит Вам, что и без вознаграждения готов исполнить рекомендованные Вами вещи. Что-нибудь одно: или он действительно находит мою музыку достойною своих программ-и тогда он должен отказаться от каких бы то ни было уплат, кроме тех, которые получаются сбором с публики, или же он неискренно говорит Вам, что любит мою музыку. Впрочем, милый друг, у меня никогда и в мыслях не было бояться, чтобы Вы, по Вашему выражению, “роняли мое достоинство” своими хлопотами об исполнении моих вещей в Париже. Совершенно наоборот, я считаю себя в высшей степени польщенным в глазах Colonn'a тем, что есть в мире такой друг моей музыки, как Вы. Мне кажется только, что Сolonne уронит мое и свое достоинство, если злоупотребит Вашей щедростью и симпатией к моим творениям. Как бы то ни было, забудьте, ради бога, те, может быть, резкие выражения, которые я употребил, говоря об этом, и поступайте так, как Вам советует Ваш ум и Ваше сердце, в непогрешимости которых, в конце концов, я всегда уверен.
Я уже начал свое периодическое мученичество. Брата Анатолия я нашел расстроенным, недовольным своей службой и очень похудевшим и побледневшим. Решительно становлюсь в тупик, как помочь ему и вырвать его из этого положения. Да и кто поручится, что во всяком другом положении при его раздражительном характере он везде не найдет себе недоброжелателей?
Погода зимняя, и переход от Рима к Петербургу действует на меня убийственно.
Был сегодня у моей мачехи. Невыразимо грустно было видеть эту столь знакомую квартирку без ее главного жильца. Что за чудные женщины бывают на свете! Мачеха моя, жизнь которой с восьмидесятичетырехлетним стариком была сопряжена с большим утомлением, погружена в безысходное горе! Только женщины умеют так любить. Я вынес из посещения много грустных, но и отрадных ощущений.