Перепутья

Атия сомневалась в том, что он сам верил в свои слова. Но правда сейчас была бы лишней. Правда часто бывала лишней – и делала только хуже. Что-то, что некоторые так и не смогли понять.

Котта поравнялся с ними и просто молча обнял ее. Многословный в сенате, в ситуациях личного характера дедушка всегда становился молчаливым.

Либитинарии занимались последними приготовлениями. До начала церемонии еще оставалось время – и Атия не могла потратить его ни на что, кроме последнего прощания с сыном. Иное было бы… Неправильным.

Она подошла к ложу, - взгляд скользнул по умиротворенному лицу сына, и сердце защемило, - подтянула к себе кресло и села напротив Скрибонии. Та не нарушила скорбного молчания ни на мгновение. Так диктовала традиция, но на самом деле в их браке никогда не было любви, только чистый расчет – и вряд ли она могла понять Атию.

Вряд ли хоть кто-то здесь мог понять Атию.

Она и сама не могла себя понять.

Люди прибывали в дом, и дежурные соболезнования сыпались со всех сторон, однако в сравнении их было очень немного. Сын не успел обрасти связями как следует, а в свете последних событий и те немногие из существовавших были подвергнуты серьезному испытанию и не все из них его выдержали.

В этом не было ничего удивительного – сын только-только успел начать свой политический путь, - но ей, как матери, было очень грустно это осознавать.

Многие из присутствующих, так и вовсе пришли сюда только из уважения к ним с Луцием, Цезарю или Котте.

Зато в зеваках недостатка не было. Недостатка в зеваках никогда не было.

Шло время, атрий заполнялся скорбящими, - пусть и для вида, - людьми, но среди них Атия не видела лучших друзей сына – Марка Агриппу и Гая Мецената. Она не слышала ни об одном из них с того самого дня, и складывалось ощущение, что они погибли, если бы не одно “но” – их имена не числились в соответствующих списках.

– Кого-то выглядываешь? – Цезарь оказался рядом неожиданно, и от звука его голоса Атия вздрогнула.

– Агриппу и Мецената, - после короткого промедления ответила Атия.

Цезарь не смотрел на нее – его взгляд был прикован к телу сына. По каменному выражению его лица невозможно было понять, о чем он думает.

– Пойдем, проветримся, - неожиданно предложил Цезарь и махнул рукой, - До начала еще куча времени.

Посмотрев на умиротворенное лицо сына еще раз, Атия поднялась. Кресло напротив давно пустовало – родственники Скрибонии по материнской линии тоже пришли на похороны и теперь она была вместе с ними.

Цезарь увлек ее за собой, в пустынный сад.

– Я не хотел говорить при всех, - сказал он, устало облокотившись на стену, - Агриппа и Меценат сбежали, еще тогда, сразу после сходки. Думаю, они решили, что мы их убьем. Просто испуганные дети.

– А вы? – быстро выпалила Атия.

Цезарь перевел на нее вопросительный взгляд, и она пояснила:

– Ну, вы бы убили?

Цезарь пожал плечами.

– Хочешь по-честному?

После недолгого замешательства, Атия кивнула.

– Зависело от ситуации, - сказал Цезарь, - Если бы Агриппа действительно пошел за третьим, как предполагал Бальб, и вступил бы с нами в бой, у нас могло просто не остаться выбора.

– То есть… Они не бросили Гая? – Атия перевела на дядю полный надежды взгляд.

Цезарь отрицательно покачал головой.

– Как мне говорили, Агриппа даже пытался защитить Октавия. Но не успел, все произошло слишком быстро. А Мецената там просто не было.

Он говорил именно то, что хотела слышать Атия – и уже это вызывало определенные подозрения. Она гнала их от себя подальше. Иногда правда ранила куда больше любой лжи.

Они помолчали. Цезарь смотрел куда-то вдаль, словно бы и на одну из статуй, стоявших на другой стороне сада, но одновременно с этим сквозь нее.

– Дядя… - первой нарушила тишину Атия, - Что он с тобой сделал?

Самый страшный, важный и беспокоящий вопрос в ее жизни – и наконец-то она смогла найти в себе силы его задать.

– Шантажировал, - Цезарь пожал плечами.

– А… - не найдя слов, Атия просто указала на его лицо пальцем.

– Ерунда, - отмахнулся Цезарь, - Это мне еще на форуме наваляли, когда я жертвоприношения сорвал. Не разобрались.

Впервые за прошедшие дни Атия смогла вздохнуть полной грудью.

– Но… Зачем? – второй самый страшный вопрос в ее жизни.

Цезарь достал откуда-то из складок тоги что-то похожее на длинную бумажную трубочку, набитую чем-то коричневым, и задумчиво покрутил ее в руках.

– Он испугался.

– Испугался? – Атия удивленно посмотрела на Цезаря.

– Испугался, - кивнул тот, - Испугался, что сейчас потеряет имя – и вместе с ним потеряет все.

Атия смотрела на Цезаря и не понимала, были ли опасения сына обоснованными. Возможно, и были. С жертвоприношениями он действительно перегнул палку – и тогда она просто предпочла об этом не думать.

– Но зачем же так?

Цезарь грустно усмехнулся. В его руках мелькнуло что-то, раздался щелчок, и кончик трубочки, которую он держал во рту, загорелся.

– Война имеет свойство ломать людей. Гражданская война – вдвойне. А он оказался на ней совсем еще мальчишкой, да еще и с огромным грузом ответственности за плечами.

– Мы с Луцием пытались его отговорить, - сказала Атия.

– Не сомневаюсь. Потому что вы взрослые. А он подросток[3]. У него в жилах бурлила злость, ненависть и чувство несправедливости. Ядреная смесь, она полностью заглушает голос разума. А потом… Спираль насилия легко раскрутить, но очень сложно остановить. Хуже того, она ожесточает все стороны. Потом, в какой-то момент, на тебя просто падает пелена – и ты больше не видишь другого выхода, даже не рассматриваешь возможность другого выхода, кроме продолжения насилия.

Цезарь выдохнул облачко дыма, ветер подхватил его и понес прямо на Атию. Слезы брызнули из ее глаз.

– Это не вина Октавия. Это его трагедия.

Цезарь сжал то, что осталось от трубочки в ладони и спрятал назад в складки тоги. Взгляд его все так же смотрел на статую вдалеке – и словно сквозь нее, на что-то видное только ему.

– Дядя, прости меня, - едва слышно сказала Атия.

Цезарь вздрогнул, как будто очнувшись ото сна, и удивленно посмотрел на нее.

– За что?

Процессия выдвинулась на Форум около полудня и этому предшествовала небольшая заминка, связанная с тем, кто понесет ложе на последнем отрезке их траурного маршрута.

Традиция требовала, чтобы это делали сыновья или друзья усопшего, но детей у сына не было, а оба его настоящих друга, испуганно поджав хвосты, сбежали из Города в неизвестном направлении.

В итоге было решено, что ложе понесут Цезарь, Луций и несколько вольноотпущенников сына.

Великолепнейший повод для бесконечного нытья на следующие несколько дней был Луцию обеспечен – и мысль об этом была настолько несвоевременной, что Атия даже ей усмехнулась. Странно и совсем не к месту.