Перепутья
Шрифт:
– Тогда, - резюмировал Бальб, когда все желающие высказались, - У нас просто не остается другого выбора. Нам необходимо снарядить армию на Восток прямо сейчас, или готовиться собирать кости.
Собирать кости никому не хотелось – и предложение Бальба не встретило никакого сопротивления.
– Предлагаю предоставить командование Гаю Юлию Цезарю, - голос Бальба вновь пронесся над храмом.
Результат голосования был предопределен еще до того, как Бальб открыл рот – и не принес никаких сюрпризов.
Звезды сошлись – и вечером Гай вышел из храма Диоскуров уже с империем[7] в руках.
Все только начиналось.
[1] Тит Помпоний
[2] Нормальная практика. В корпусе писем Цицерона хватает копий чужих писем кому-то третьему.
[3] Городские трибы традиционно намного более многочисленные, чем сельские. По римской избирательной/законодательной системе голоса на выборах считаются по трибам (или центуриям, если выборы высших магистратов), поэтому в сельских трибах выше вес отдельного голоса – и соответственно сельские трибы более престижные. Сенаторы и богатые всадники обычно приписаны к сельским трибам, хотя жить могут где угодно.
[4] Курия Помпея, где убили Цезаря, находится на Марсовом поле.
[5] Может, стеклянные очки и делают относительно недолго, но в принципе очки существуют давно.
[6] Брут, Кассий and co. называли сами себя “liberatores”, что, в переводе с латыни, значит освободители.
[7] Imperium. Военная власть, военные полномочия.
Делец (Квинт Калавий III)
Только что отшумевшая сходка постепенно растекалась гомонящим морем по улицам, каупонам и кабакам. Вот уже час как Квинт официально был военным трибуном – но ничего не менялось. Солнечный свет заливал улицы Города и нес с собой тепло, а над его головой словно бы зависла темная туча, не пропускающая свет и бесконечно поливающая дождем.
Возвращаться домой не хотелось.
– Да что с тобой не так, Квинт?! – Геллия с силой поставила тарелку на стол и с вызовом посмотрела на него, - Ты что, не понимаешь, насколько это опасно?!
Квинт взвился:
– Я военный, Харон тебя побери! Военный! Это моя работа и мой долг!
Этот разговор повторялся раз за разом, по несколько раз на дню – и сейчас даже первых слов было достаточно для того, чтобы вывести его из себя.
– А остальные твои сослуживцы?! – воскликнула Геллия. Квинт бросил быстрый взгляд на дверь комнаты, где спала Калавия, и шикнул на нее. Она все-таки прислушалась и опустила голос, но теперь с каждого ее слова сочился яд, - Что, они не военные? Что-то они не рвутся на смерть ради этого твоего “долга”.
Губы растянулись в издевательской усмешке:
– Гелллия, ты серьезно? Я трибун, донабор десятого на мне, у меня все списки на руках. За исключением десятка тех, кто не может встать в строй, все вызвались быть эвокатами[1]. Все. В следующий раз придумай хоть что-нибудь новенькое.
И она придумала.
Дверь в комнату открылась с тихим скрипом. Задремавший было прямо над стопкой табличек, Квинт встрепенулся.
На пороге стояла Калавия. Сонная и чем-то расстроенная, она сжимала в руках свою любимую куклу.
– Калавия? Что случилось? Тебе приснился плохой сон? – зевнув, спросил Квинт.
Квартал за окнами молчал. Прохладный воздух проникал в комнату через распахнутое окно. Сейчас должна была быть глубокая ночь.
– Пап… - тихо сказала Калавия. В ее голосе звучали слезы, - Пап, а ты правда не вернешься?
Вопрос прозвучал словно гром посреди более-менее ясного неба.
Отгоняя прочь от себя мысли о худшем, Квинт с опаской уточнил:
– Ты о чем?
– Мама сказала, что, если ты пойдешь на Восток, ты не вернешься, - всхлипнув, ответила Калавия, и все его надежды разлетелись на жалкие осколки.
– Калавия, - Квинт сел на корточки, поравнявшись с ней в росте, - Мама ошибается. Я вернусь через несколько лет, все будет хорошо.
Губа Калавии задергалась:
– А мама говорит, что нет! Мама говорит, что ты никогда-никогда не вернешься и мы с ней останемся одни! – слезы брызнули из ее глаз. Она отбросила куклу прочь, на пол, и теперь та словно бы смотрела на Квинта с осуждением.
– Папа, почему ты мне врешь?! – вскричала Калавия.
На то, чтобы удерживать спокойное выражение лица ушли все остатки самообладания.
– Почему вру? – удивленно переспросил Квинт.
– Потому что вре-е-е-ешь! – воскликнула Калавия, срываясь на рыдания, - Папа, ты что, правда совсем-совсем меня не любишь?!
Это был уже удар под дых. Квинт шумно выдохнул, пытаясь успокоиться и задвинуть на задворки сознания желание прямо сейчас разбудить Геллию, высказать ей все и навсегда хлопнуть дверью.
Калавия не заслужила такого. Калавия не должна была этого слышать.
Кое-как справившись с накатившими эмоциями, Квинт обнял дочь и погладил ее по голове:
– Я тебя люблю. И не слушай никого, кто пытается тебя убедить в обратном.
Ноги несли Квинта куда угодно, только не домой.
Только не туда, где его ждал очередной скандал – и похороны, теперь уже окончательные и высеченные в камне, прямо как его новая должность. Пелена спала с глаз – и теперь Квинт не понимал только одного. Как он ухитрялся все это время не замечать, какая Геллия на самом деле?
– Ты совсем рехнулась?! – ладони сжались в кулаки, и Квинт удерживал себя в руках на одной силе воли, - Ты что наговорила нашей дочери?!
– А что такого?! – голос Геллии тут же сорвался на крик, - Я просто сказала ей правду! Если бы ты ее любил, ты бы не собирался бросить нас на произвол судьбы и голодную смерть! Что, скажешь, я не права?!
Ярость переполняла. До последнего кончика волос, она клокотала везде внутри и требовала выхода.