Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Ах, старик, старик, — улыбнулась Аспасия, — тебе уже шестой десяток, а ты о прекрасной женской руке.

— До самой смерти буду любить твои прекрасные руки, — сказал Анаксагор и закрыл глаза, засыпая.

Этот старик, конечно, безбожник. Кто читал его сочинения — они свободно продаются в орхестре, — тот знает об этом. Богохульствуют все софисты: одни сомневаются в существовании богов, как Протагор, другие утверждают, что их никогда не было — так ответили бы, наверное, Фалес, Анаксимандр и Анаксимен, если бы их спросили, — третьи утверждают, что существование богов невозможно допустить даже в мыслях. Афиняне причисляют Анаксагора к софистам, хотя Сократ называет его философом, не мудрецом, а любителем мудрости, поскольку он не столько открывает новые истины, сколько собирает старые из любви к ним. Все эти благоглупости, будто небесные

тела — только камни или куски раскалённого железа, принадлежат не Анаксагору, а другим мудрецам, например Анаксимену из Милета, у которого учился Анаксагор и который, в свою очередь, был учеником Фалеса и Анаксимандра. Все они — Анаксимен, Фалес и Анаксимандр — давно умерли, и, когда б Анаксагор не откопал их сочинений, никто, наверное, так и не узнал бы, что Солнце, Луна, Земля, другие планеты и звёзды созданы не богами, а возникли сами собой из пыли, из воды, из эфира, из огня и из всяких других веществ, которыми наполнен видимый и невидимый мир. Ум, говорит Анаксагор, придал всем этим веществам вращение, смешивая их и разделяя, отчего и возникли все предметы. Где какого вещества собралось больше, там и предмет тому соответствует — в золоте больше золотой пыли, в мраморе — мраморной, в железе — железной, в серебре — серебряной. Из соединения подобных частиц возникают определённые вещи, о которых можно сказать, что это золото, это серебро, это медь. Из смешения разнородных частиц — неопределённые вещи: грязь, пепел и всякое месиво — хаос. Возможно, что всё так и происходит. Но откуда взялись эти вещества, эти мельчайшие семена всего сущего? Не создал ли их всё тот же Ум, Разум, Нус или кто-то ещё, кого Анаксагор называет этими именами? Ум — сущность чистая, всезнающая, всесильная, которая ни с чем не смешивается, но всё творит. Если это так, то почему её нельзя назвать богом, ведь это всё равно, как её назвать, от имени, — если его менять, — сама сущность не изменится. И вот получится, что всё создал бог — и семена вещей, и сами вещи. И расположил их в мире так, как мы теперь видим: Земля у нас под ногами, а над головой — Луна, Солнце, подвижные и неподвижные звёзды. И всё происходит по воле бога: когда Земля становится между Солнцем и Луной, то наступает затмение Луны, когда же Луна становится между Землёй и Солнцем, то затмевается Солнце. Созданные богом, они движутся по воле бога и сообщают своим положением в небесах о божественной воле. И вот ещё что: если бог создал весь мир, то он мог создать и помощников, чтобы управлять этим миром вместе с ним, чтобы иметь досуг и отдых, когда это нужно, и не вникать самому во все дела, во всё разнообразие, творимое под небесами. Этих помощников бога мы тоже называем богами, он — главный, он их отец, как Зевс. Да он и есть Зевс, а все прочие боги — дети его.

Рассудив таким образом, можно, наверное, оправдать Анаксагора, снять с него обвинение в богохульстве и, может быть, даже представить его более верующим в богов, чем многие другие, ибо он постиг их сущность, которая есть Ум и Благо, творящие всё из себя.

Все эти мысли и рассуждения надо вложить в защитительную речь Анаксагора, и пусть Зенодот попытается опровергнуть их — ума не хватит, потому что ведь не читал Анаксагора. И Анаксимена, конечно, не читал. Впрочем, обвинительную речь Зенодот произнесёт не свою, а ту, что напишут для него его добровольные помощники — Фукидид, например, или кто-то по просьбе Фукидида, кто-нибудь из логографов, которые за деньги готовы обвинить в богохульстве даже самого Зевса. И уж они-то постараются напичкать речь Зенодота выдержками из сочинений Анаксагора, где у планет и звёзд отнята не только их божественная сущность, но и простое благолепие, совершенство.

Какое может быть благолепие в куске камня величиной с Пелопоннес или в куске железа такой же величины? Да и с чем сравнивает величину Солнца Анаксагор — с этим ненавистным всем афинянам Пелопоннесом!

А вот какое страшное кощунство: Анаксагор, будто он бог, предсказал три года тому назад затмение Луны, которое и случилось в предсказанный срок. Его спросили: «Было знамение богов для предсказания?», а он ответил: «Потому и предсказал, что затмение совершается без участия богов, а по одним лишь законам движения и чисел». Да и много другого успел за свою жизнь наговорить старик, что афиняне, задумавшись, непременно поставят ему в вину.

Ох, надо умолять судей, надо слёзно просить их о снисхождении.

А кто же станет обвинять Анаксагора в измене? Тоже Зенодот?

Аспасия, возвращаясь от Анаксагора домой, сама побывала в портике царя-архонта и прочла выставленную там для всеобщего ознакомления жалобу Зенодота, поданную им фесмофетам в судебную

коллегию. Она сразу же увидела, что донос фесмофетам на Анаксагора подписал не только Зенодот, но и Клеон, молодой демагог, вождь бедняков и мелких ремесленников.

«Это странно, — подумала Аспасия. — Если подвигнуть Зенодота на донос мог Фукидид, вождь аристократов, то как в одной компании с ним мог оказаться Клеон? Впрочем, вождь олигархов и вождь нищих всегда могут договориться: ни на кого так сильно не действует подкуп, как на нищих, а у олигархов всегда найдутся деньги для подкупа».

Когда она сообщила об этом Периклу, тот сказал:

— Ты права. Так обвинение против Анаксагора найдёт большую поддержку среди афинян: и бедные и богатые будут против Анаксагора. За философа станут голосовать только умные, а их всегда так мало!

— Значит, Клеон выступит с обвинением в измене? — спросила Аспасия.

— Вероятно, — ответил Перикл. — Скоро узнаем.

— Ты ничего не можешь узнать заранее? Поговори с фесмофетами, узнай, когда состоится суд, в какой филе, кто будет председательствовать на суде, кто сочиняет речь для Зенодота, будут ли вызваны свидетели сторон, кто они.

Перикл выслушал Аспасию с печальной улыбкой:

— Разумеется, я всё это могу сделать, но надо ли? Этим я только уроню себя в глазах афинян, поскольку сам же нарушу правила, которые постоянно отстаиваю, защищая от посягательств других. Фесмофетам запрещено заранее объявлять, когда и в какой филе состоится суд, кто будет председательствовать на нём, кто определён в качестве свидетелей защиты и обвинения, а жалобщики не обязаны открывать кому бы то ни было имена своих логографов.

— Я не подумала об этом, — извинилась Аспасия. — Я стала рассуждать как рядовая афинянка, а не как жена Перикла, вождя демоса. Но если всё это сделать тайно, через кого-то другого?

— Тайна рано или поздно обнаруживается.

— Ты очень осторожен, Перикл, — сказала Аспасия не без осуждения.

— Я всегда должен оставаться Периклом, — ответил он ей на это. — Я сам избрал для себя этот путь. Всякий иной путь привёл бы меня к тирании или к поражению.

— Но Анаксагор — твой учитель, твой советник, твой друг. Следовало бы помочь ему. И самим себе — ты сам сказал, что Фукидид копает яму для нас. Для тебя, разумеется, в первую очередь. Но мы угодим в неё одновременно.

— Тут ты права, Аспасия. Мы обязаны помочь Анаксагору. И самим себе. Ты права. Кстати, как он себя чувствует? Удалось ли тебе уговорить его постоять за себя и за нас?

— Навести его, — посоветовала мужу Аспасия. — Он совсем плох. И хотя он дал мне обещание, что будет сражаться храбро и до конца, у меня нет уверенности, что так и будет. Он ослабел душой и телом и пойдёт за любой смертью, которая поманит его в миг отчаяния. Он уже в отчаянии.

— Я послал за его сыновьями, которые вышли на охоту за пиратскими кораблями к Эгине, отправил за ними быстроходную триеру. Они поддержат его — ребята крепкие и отважные. И сейчас отправлюсь к нему сам. Я готов написать для него защитительную речь.

— Я тоже, — сказала Аспасия.

— Он согласился?

— Он сказал, что из моих рук он даже яд примет как мёд — так прекрасны мои руки. — Аспасия кокетливо выставила свои руки вперёд.

Перикл наклонился и поцеловал их.

— И что? — спросила Аспасия. — Неужели слаще моих губ?

Ксантипп, старший сын Перикла, увидел, как они целуются, и сказал громко, уходя и не оборачиваясь:

— Противно видеть, как они слюнявят друг друга!

— Откуда он здесь? — возмутился Перикл. — Я запретил ему появляться в моём доме! Кто позволил?

— Я позволила. Он хотел о чём-то поговорить с тобой. Но, кажется, напрасно позволила.

Перикл нашёл Анаксагора там же, где его оставила Аспасия: на кровати под чёрным покрывалом, какое приносят для умирающих. Перикл сдёрнул с него покрывало, отбросил его в угол, сказал, беря Анаксагора за руку:

— Анаксагор, друг мой, учитель мой, мой мудрый советник. Почувствуй, как мои силы перетекают к тебе, воспрянь, обозлись на беду, улыбнись судьбе. Ну же, ну!

Анаксагор открыл глаза и ответил:

— Если я лампа, то твои силы — масло для неё. Ты подливаешь масла в мою лампу, Перикл. Зачем? Ты хочешь сказать, что нуждаешься в моём свете?

— Именно это я и хочу сказать.

— Тогда что ж, тогда я поднимусь. А был уже так близок к краю, за которым только тьма. Ты позвал меня — и я вернулся. Как далеко я был, как далеко... Знаешь, там нет ничего, только тьма. И тех, кто видит эту тьму, там тоже нет. И страха там нет. И надежд. Там всё отсутствует. — Анаксагор, кряхтя, сел, спустив ноги на пол.

Поделиться с друзьями: