Перикл

Часть афинян отступила вглубь острова, другая отошла от берега на оставшихся кораблях. Но многие афиняне оказались в плену и подверглись издевательствам и клеймению. Разъярённый этим известием, Перикл вернулся и начал штурм города. Осмелевший и воодушевлённый недавней победой Мелисс вышел против него, но Перикл мощным ударом загнал его за городские стены, подвёл к стенам тараны и начал их крушить.

Штурм Самоса длился почти девять месяцев. Город был покорен. Перикл разрушил его стены, отнял у самосцев все корабли, запретив строить новые, наложил на них большую контрибуцию. Часть денег — около десяти тысяч талантов — самосцы собрали и отдали Периклу сразу — кажется, это были деньги перса Писсуфна. Другую часть — почти столько же — обязались уплатить в ближайший срок, а чтобы Перикл поверил их обещанию, дали ему заложников, которых он отправил сразу же в Афины. Стратег Мелисс был казнён по приговору милетского суда — забит до смерти палками и брошен на пустыре без погребения.

Прах всех погибших при штурме Самоса афинян Перикл отправил на родину и вернулся сам.

День возвращения Перикла совпал с днём рождения его сына, которого в честь отца Аспасия назвала Периклом. Периклом-младшим.

Перикл, взяв младенца на руки, долго молчал, глядя на него, потом сказал:

— Он похож на тебя, Аспасия.

— Нет, он похож на тебя, — возразила Аспасия.

— Он похож на вас обоих, — примирила их повитуха Гермоксена.

Двери дома стратега в тот день были украшены оливковыми ветвями. Мальчика искупали в тёплой воде с оливковым маслом и вином, уложили в колыбель, завернув в белые пелёнки. После всего этого следовало принимать поздравления родных и друзей. Но Перикл сказал:

— Ты плохо себя чувствуешь? Нужно позвать врача? Позовём Гиппократа.

— Нет, не тревожься, — успокоила Перикла Аспасия. — Есть много такого, что знает повитуха, но не знает врач. Пусть придёт Гермоксена.

— Хорошо, я прикажу, — пообещал Перикл и уже намеревался уйти, но Аспасия остановила его вопросом:

— Ты будешь произносить надгробную речь на похоронах павших?

— Я.

— Можно, я пойду на кладбище?

— Ты ещё так слаба, да и думать тебе о похоронах сейчас не следует.

— Я не так слаба. А присутствовать на похоронах героев — кому это может помешать?

— Ладно, — согласился Перикл. — Но всё же побереги себя. Для нашего малыша.

— Для нашего малыша понадобится кормилица. Хорошо бы найти спартанку: у спартанок и здоровье отменное, и они не балуют детей. Я хочу попросить Гермоксену, чтобы она нашла кормилицу.

— Попроси, — согласился Перикл. — А похороны через три дня.

— К тому времени я совсем оправлюсь и пойду на кладбище. Я хочу услышать, как ты будешь произносить речь... Афиняне радуются твоей победе, говорят: Агамемнон штурмовал Трою десять лет, а наш Перикл взял Самос за девять месяцев. Что Аспасии ребёнка родить, что Периклу город взять, — засмеялась Аспасия и спросила: — Теперь ты поплывёшь к берегам Понта Эвксинского?

— Теперь — да, — ответил Перикл. — Через семь дней состоится амфидромия, обход вокруг домашнего очага, тогда же мы объявим имя сына и пригласим гостей. Теперь же я буду занят, ни с кем не стану встречаться для выслушивания поздравлений. В Афинах, ты знаешь, объявлен траур, мы будем хоронить павших на Самосе.

— Это дурная примета, когда младенец рождается в день траура, — тайно делилась с Перикловыми слугами повитуха Гермоксена. — Ребёнок не будет долго жить.

Слуги донесли Периклу, о чём им наболтала Гермоксена.

— Гермоксену из дома гнать, — приказал Перикл. — А того, кто передаст её слова Аспасии, я задушу собственными руками, — пригрозил он.

О дурной примете Аспасия узнала уже на другой день: послала за Гермоксеной служанку, которая ничего не знала о приказе Перикла, а та передала ей, что Гермоксена не придёт, потому что Перикл повелел слугам прогнать её за глупое предсказание, которое само сорвалось с губ, потому что Гермоксена на радостях выпила вина и опьянела.

— Правда ли, что ты велел прогнать Гермоксену за глупое предсказание? — спросила Аспасия мужа, когда он пришёл к ней.

— Правда, — не стал отрицать Перикл.

— Помнишь, чему учил тебя наш несчастный Анаксагор?

— Чему?

— Он учил не верить глупым приметам, потому что связь между событиями устанавливается по присущим им законам, а не по произволу невежественных гадателей.

— Да, я это помню.

— Вели пожурить Гермоксену и вернуть её — я нуждаюсь в её советах. Поход займёт много времени. В твоё отсутствие враги поднимут голову и постараются тебе навредить. Добейся изгнания Фукидида и поражения его партии.

— Тебя всё ещё беспокоит Фукидид? Забудь о нём — я избран стратегом на новый срок вот уже в который раз — афиняне верят мне. Все козни Фукидида напрасны, афиняне не предадут демократию.

— Но когда тебя не будет в Афинах, когда ты будешь далеко... Мне говорили, что огни в Фукидидовых гетериях горят все ночи напролёт. Значит, твои противники о чём-то договариваются там.

— Они всего лишь болтуны. Надо делать дело. Афиняне видят, что делом занимаются не Фукидид и его сторонники, а мы. Мы одерживаем победы, мы упрочили мир, мы строим храмы, святилища и театры... На следующую Экклесию я выношу решение о строительстве Одеона и Пропилей Акрополя. Афиняне получают деньги из казны, забыв о том, что такое нужда. У нас самый могучий флот, мужество в бою стало признаком афинского гражданина...

— Ты раздражён? — остановила Перикла Аспасия: раздражение сквозило в каждом слове Перикла. Аспасия впервые увидела, что её советы, её желание быть Периклу первой помощницей в государственных делах вызывает в нём недовольство.

— Да, я раздражён, — ответил Перикл, пожалев о том, что позволил себе интонации, которые насторожили и, может быть, даже обидели Аспасию. — Я раздражён тем, — стал он неуклюже оправдываться, — что ты думаешь о Фукидиде, волнуешься из-за пустяков, тогда как должна думать о нашем сыне. От дурных и напрасных волнений, я слышал, у женщин пропадает молоко. Думай о приятном, о счастливом разрешении от бремени, о нашем мальчике.

Каждая фила поставила свою чёрную палатку на Агоре, так как ни одну филу не минуло несчастье в войне с Самосом, каждая фила оплакивала своих воинов, погибших на далёком острове. В каждой палатке стоял большой кипарисовый гроб с прахом героев. Три дня афиняне прощались со своими великим мертвецами, принося к их гробам жертвы. На четвёртый день одиннадцать повозок двинулись к Керамику за Дипилонские ворота: десять повозок везли гробы, принадлежащие десяти афинским филам, на одиннадцатой повозке стоял пустой гроб, как бы предназначенный для останков тех воинов, которых не удалось найти, — одни утонули в море, в Самосской бухте, другие сгорели на пожарах, на третьих обрушились крепостные стены, из-под которых их не удалось достать. Прах воинов остался на Самосе, но память о них здесь, она витает над пустым одиннадцатым гробом.

На кладбище соорудили помост и кафедру для Перикла, откуда он должен был произнести эпитафий.

Гробы опустили в общую могилу, засыпали её под прощальные вопли женщин и звуки флейт и забросали цветами. Людей вокруг могилы собралось больше, чем на Экклесию — пришли не только мужчины, граждане Афин, но и метэки, гости Афин, юноши, которым ещё не исполнилось восемнадцать, эфебы и женщины, очень много женщин, повязав голову чёрным платком, — матери, жёны, родственницы погибших.

Когда могила предстала перед собравшимися горой цветов и умолкли флейты, Перикл поднялся к кафедре на высокий помост, где его могли видеть и слышать все, сгрудившиеся за могилой перед помостом.