Перикл

— Кажется, я впервые теперь жалею, что Перикл не тиран, а всего лишь стратег. Тиран всё решил бы в один миг, никто не посмел бы вопреки его воле осудить друга вождя. Перед учителем и другом тирана трепетал бы каждый.

— Но у тирана никогда не было бы такого друга, как Анаксагор, как ты, как Сократ, как Фидий... И такой жены, как ты, Аспасия. Ты никогда не полюбила бы тирана, правда?

— Не будем говорить о любви. Поговорим об Анаксагоре, Геродот, — напомнила ему Аспасия. — Сегодня это важнее.

— Ничего не может быть важнее любви, — продолжил было Геродот, снова заливаясь краской смущения: о, боги, ведь перед ним стояла Аспасия, само совершенство, предел сладострастных мечтаний мужчины! Но Аспасия снова остановила его.

— Нет ничего важнее смерти, — сказала она. — Смерти, которая угрожает нашему другу.

— Да, — со вздохом согласился Геродот. — Я не знаю, чем я могу помочь Анаксагору до суда и на самом суде. Но вот что я обещаю: я вывезу его тайно из Афин, у меня есть знакомый владелец судна, он это сделает по первому моему слову. Если Анаксагор не может покинуть Афины до суда, убежать из Афин, как ты говоришь, если он должен будет принять решение суда, который приговорит его к смерти, то вот что надо сделать в таком случае: подкупить продажных тюремщиков и устроить Анаксагору побег из тюрьмы. Побег из тюрьмы — это только побег от смерти, а не от суда и от решения уважаемого суда, что могло бы оскорбить афинян. Побег от тюремщиков, от этих презренных людей, от палачей — да это же благое дело! Я готов помочь в этом нашему доброму другу Анаксагору. И Периклу, конечно. Я понял. Я люблю Перикла. И тебя, — добавил он тихо. И посмотрел Аспасии в глаза.

Она отвернулась.

— Да, да, конечно, — проговорил он с пониманием. — Не время говорить о любви.

— Боюсь, что это время не придёт, — ответила Аспасия, протягивая Геродоту руку на прощание.

— Почему?

— Потому что оно уже прошло.

Аспасия возвращалась домой через рыночную площадь и зашла отдохнуть и переждать дождик в портик Пейсианакта, который с той поры, как Полигнот, родственник Пейсианакта, разрисовал его стены, стали называть Расписным портиком, или Стоей Пойкиле. Полигнот сделал это ещё при Кимоне, который и пригласил его в Афины из Дельф. В Дельфах Полигнот расписал лесху, стоящую у храма Аполлона, под навесом которой собирались многочисленные пилигримы. Аспасия не бывала в Дельфах и не видела картины Полигнота, но из рассказов знала, что на стенах дельфийского портика Полигнот, как и в Стое Пойкиле, нарисовал Трою, суд эллинских вождей над Аяксом после взятия Трои. Этот Аякс, сын локридского царя Оилея, а не тот, другой, который был сыном саламинского царя Телемона, оскорбил, как известно, богиню Афину, обесчестив в её храме прорицательницу Кассандру, за что и был судим ахейцами. Впрочем, не только это изобразил на огромной картине в дельфийской лесхе Полигнот, но и другие эпизоды Троянской войны: пленных троянцев, связанных бечевами, царицу Елену, красавицу Елену, из-за которой погибла Троя, — на картине она, говорят, сидит в окружении своих рабынь, занятых её украшением; чуть поодаль от Елены лежит убитый царь Приам, отец Париса, Гектора и обесчещенной Аяксом Кассандры; Эней разрушает городские стены, над которыми видна голова деревянного коня, в чреве которого прятались ахейские воины; Неоптолем, который убил несчастного Приама, его дочь Полискену и увёл в плен Андромаху, жену Гектора, изображён Полигнотом в тот самый момент, когда он, нанеся последний удар Элазу, поверг на землю Астиноя; далее, рассказывают, можно увидеть, как изменник Синон влачит по земле труп Лаомедона, как воины Менелая уже снимают палатку своего царя, готовясь к отплытию, как собирается в путь Антенор, вождь троянцев, которого пощадили ахейцы...

Рассказывают и про другую картину Полигнота, находящуюся в дельфийском портике, на которой изображён Одиссей, сидящий на краю рва, куда слетаются души умерших на кровавый пир. Там же, на стенах лесхи, можно увидеть Тартар, где в ужасных муках пребывают преступники и нечестивцы, и Елисейские поля, Острова Блаженных, где предаются невинным развлечениям дочери Пиндарея — украшенные полевыми цветами, они играют в кости, где Аякс, сын Теламона, а не тот Аякс, который обесчестил Кассандру и прозябает ныне в Тартаре, где Паламед, невинно побитый камнями по ложному доносу Одиссея, и Терсит, этот безобразный и болтливый хромец, убитый Ахиллом за насмешки над его любовью к Пентесилее, прекрасной царице амазонок, помогавшей троянцам и тоже убитой Ахиллом — Ахилл влюбился в уже умирающую Пентесилею, — где все они также играют в кости. На Островах Блаженных Орфей и слепой Фамир, сатир Марсий и юный Олимп, великие герои Троянской войны Ахилл, Патрокл, Агамемнон, Гектор, Сарпедон, Мемнон, Парис, прекрасная амазонка Пентесилея...

Вскоре после того, как Полигнот расписал дельфийскую лесху, слава о нём разнеслась по всей Элладе. Кимон сам отправился в Дельфы, чтобы увидеть его картины и его самого. А увидев, решил, что Афины должны украситься картинами Полигнота. По приказу Кимона была расчищена и усажена деревьями рыночная площадь, и Пейсионакт соорудил на ней большой портик, облицевав его стену досками, пригодными для росписей. Приглашённый в Афины Полигнот, фасосец родом, тогда ещё молодой и красивый, аристократ, сразу же приступил к делу, заявив, что не возьмёт за работу никаких денег, поскольку он не ремесленник и не хочет уподобиться ремесленникам, берущим деньги за свой труд. Но если Афины будут настаивать на оплате, то пусть деньги достанутся его помощникам, Панэносу и Микону, отличным живописцам, но не аристократам по происхождению. Панэнос изобразил в Стое Пойкиле битву при Марафоне, Микон — битву греков с амазонками. Картины Панэноса и Микона находятся справа и слева от картины Полигнота. Полигнот, как и в Дельфах, изобразил разрушение Трои. Четыре краски несмешанные — белая, жёлтая, красная и чёрная — и десятки других цветов, возникших от смешения, легли на стену стой и потрясли все Афины. Афиняне были так восхищены картиной Полигнота, что подарили художнику афинское гражданство, что прежде случалось нечасто, а теперь, после Периклова закона о гражданстве, стало невозможным. Аспасия — не афинянка и не станет ею, и сын её, которого она намерена родить Периклу, никогда не станет афинским гражданином. А Полигнот — великий гражданин. Не является афинским гражданином и Анаксагор, но это не помешает афинянам судить его.

Аспасия решила навестить Полигнота и спросить его, придёт ли он на суд и станет ли поддерживать на суде Анаксагора.

Полигнот был в мастерской. Аспасия застала его за работой — он заканчивал большую картину, на которой была изображена Поликсена, принесённая в жертву на могиле Ахилла Неоптолемом, сыном Ахилла. Неоптолем убил дочь Приама и Гекубы, зная, как она нравилась его отцу, — таковы были жестокие нравы тех времён. Да они и теперь не менее жестоки: афиняне намереваются убить философа только за то, что он не почитает их богов...

Старик Полигнот спустился с козел, выслушал Аспасию молча, вытирая перепачканные краской руки — они были в охре и в саже, а нос его был вымазан — о чём Полигнот не знал — белой мелосской землёй и красным понтийским синописом. Аспасия своим платком вытерла Полигноту нос, что ему весьма понравилось, и спросила:

— Придёшь ли ты на суд, Полигнот? Когда судьи увидят, что на стороне Анаксагора так много знатных людей: Перикл, Протагор, Фидий, ты, Геродот, Продик, Калликрат, Софокл, Иктин, которые поддерживают его аплодисментами и словами, они наверняка задумаются, бросать ли в урну чёрные бобы.

— Нет, ни о чём таком они не задумаются, — ответил Полигнот. — Один будет думать о том, что у него болит живот, другой — о том, что ему хочется есть и пить, третий — о том, что ему холодно, четвёртый будет думать о своей любовнице, пятый — о том, как после суда он получит два обола и купит кувшин вина, шестой — о взятке, которую ему предстоит получить, а все вместе они станут с досадой думать, что этот Анаксагор, из-за которого созвали их гелиэю, мешает им полечить живот, напиться и наесться, встретиться с любовницей, поскорее получить свои два обола и купить кувшин желанного вина, оказаться дома и предаться безделью. Вот о чём будут думать гелиасты, а на нас они и внимания не обратят или же будут относиться к нам с раздражением — мы тоже будем помехой для них. Вот если бы можно было купить всю гелиэю или хотя бы большую часть присяжных...

— Никто до суда не может узнать, присяжные какой филы будут судить Анаксагора и кто будет назначен председателем суда, какой архонт. Для того и держится всё это в тайне, чтобы нельзя было подкупить судей.

— Перикл не может узнать?! — удивился Полигнот.

— Не может. И не хочет. Подкуп судей для него — преступление. Ты знаешь, таковы его правила: он неподкупен, он чтит закон... Он сам этот закон.

— Да-а, — покивал головой Полигнот, — таковы его правила... Думаю, что эти правила его и погубят. Как говорил Фемистокл: афиняне с радостью судят того, кто долго творил для них добро, потому что они от природы неблагодарны. Кимон подкупил бы не только гелиэю одной филы, но и всех десяти.

— Однако афиняне изгнали его, никакой подкуп не помог, — напомнила Аспасия.

— Потому и изгнали, что неблагодарны. А уж он-то старался устраивать для них пышные празднества, кормил всех, кому было не лень прийти в его дом, сорил направо и налево деньгами и, наконец, защищал афинян от врагов. Ничего не помогло. Прав Фемистокл. И Анаксагора они умертвят, потому что он воспитал им вождя, выучил сотни их детей, а многих глупцов научил мыслить, избавив от суеверий. Я приду на суд, — пообещал Полигнот, — если он будет не на горе, куда мне трудно взбираться.

— На Феодоту тебе не трудно взбираться, а на гору трудно.

Полигнот захохотал, хватаясь за живот, — такой солёной шутки от Аспасии он не ждал, забыл, что она была гетерой.

— Узнаешь Феодоту? — ткнул Полигнот пальцем в изображение Поликсены.

— Тебе не жалко? Она так страдает, — сказала Аспасия: о том, что умирающая Поликсена — это Феодота, она давно догадалась, невозможно было не узнать Феодоту в Поликсене.

— Пусть страдает. Страдать вечно на картине великого художника, а я великий, как давно определили афиняне, такое же, а может быть, даже большее счастье, чем радоваться в быстротекущей жизни. Так что пусть страдает.