Первая любовь Ходжи Насреддина
Шрифт:
Ай, эти невинные маленькие люди!.. Я благодарю Аллаха, что больше не вижу их...
В нашей стране лучше всего быть слепым...
И те, кто имеет глаза, притворяются слепыми...
А я все чувствую... все вижу лучше зрячих...
Я слепец, но я открываю глаза зрячим...
Я говорю, кричу, пою, воплю на всех дорогах, что Аллах создал всех людей равными
Ведь святой Омар ибн уль Харис говорил,
У меня слабые малые хилые руки... Они не в силах поднять даже кетмень...
Но я борюсь языком, словом...
— А надо бороться кетменем,— мрачно сказал Рустам-палван.
— Надо бороться и кетменем и языком,— сказал Насреддин...
— Язык сильнее кетменя...
— Любовь сильнее и кетменя и языка!.. Я люблю Сухейль!.. Я хочу пить арычную воду!..
— Эх, сынок, слепой ты!.. Любить в наше время — се равно что птице слепо класть яйцо на караванной пыльной проезжей дороге иль строить, вить гнездо в осенних холодных ветвях нагой белой айвы.
Прошел караван — и копыто верблюда смяло, убило, удавило невинное беззащитное яйцо.
Налетел ветер — и гнездо распалось, рассыпалось, разлетелось, развеялось...
По¬гляди на эти глиняные столетние слепые кибитки, на эти нищие низкие глухие саманные дувалы... На этих детишек с коровьими печальными очами...
Разве мож¬но тут любить?.. Разве можно?..
— Да, бобо!.. Можно!.. Даже Великий Шелковый Путь зарастет колючкой и саксаулом, если новые и новые караваны не пойдут по нему...
— Пусть зарастет колючкой и саксаулом, если это Путь Зла! — яростно закричал дервиш и схватился за свой посох, и печально отозвались, запели металли¬ческие кольца...
— Нет!.. Нельзя истребить Путь Жизни!.. Нельзя отдавать его колючкам, черкезу, тандыму и саксаулу!..
— Ты слепой, дурной... Ты вешний, ярый, хмельной, оглохший бычок... Мне жаль тебя... Жаль... Но в твоих незрелых, мутных словах есть соль — осадок мудрости... Я люблю и прощаю тебя, сынок... Пусть подольше не проходит твой хмель!.. Бычок!.. Не спот¬кнись раньше срока!..
...И тут я вспомнил, как мой отец одним ударом кулака укладывал в траву разыгравшихся хмельных травяных луговых бычков и как лежали они в траве, сваленные, сбитые, тихие, одурманенные, вялые, далекие... Покорные, сломленные...
Но!
— Бобо!.. Я люблю Сухейль!.. Я хочу пить арычную глиняную полевую дикую воду!.. Помогите мне!.. Она ждет меня!.. Арык течет — Сухейль ждет!.. Помогите мне!..
— Я помогу тебе, Насреддин... А пока берись за мехи! Цепь ковать будем!.. Берись, бычок!.. Ночью полезем на крепостную
стену...Это сказал Рустам-палван.
Ночью!..
Сухейль!..
Ночью!..
НОЧЬ!
...Ибо сильна, как смерть, любовь!..
Песнь песней
Айе!.. Сухейль!..
Ночь!.. Ночь!.. Ночь!.. Ночь!..
Уже, уже ночь!..
Айе!.. И дождь!.. Дождь!.. Дождь!.. Дождь!..
Зачем, зачем дождь?..
...Мы, с Рустамом-ака бежим, бежим, крадемся по осеннему плывущему, ползущему хлопковому темному волчьему полю...
Падаем, раздираем лицо о тусклые острые голые кусты-гузапаи.
Дождь осенний холодный... Волчий дождь... Нехороший...
Поля ползут... Сосут... Расходятся под ногами... Разбредаются...
У меня в мешке свежая, еще не остывшая, длинная тонкая цепь. Теплая еще от ковки... На конце цепи острый крюк, чтобы зацепиться за крепостную стену…
Ночь!.. Дождь!.. Темные, топкие, необъятные поля, поля, поля...
Айе!.. Ночь!.. Сладкая!..
Уже!..
Айе!.. Дождь!.. Горький!..
Зачем?..
Но цепь, цепь теплая!.. Свежая!.. Она спасет!..
— Сухейль?.. Ты ждешь?..
Где крепость?.. Где твоя Офтоб-кала?..
Где твои стены высокие?..
Где твой белый жемчужный парчовый уйгурский чекмень?..
Где красные сафьяновые йеменские тихие ичиги?..
Где темные крупные, крупные гранатовые бусы?..
Где птичья быстрая головка со сли¬вовыми глазами?..
Айе!..
Где?..
Опять у меня во рту суховей!..
Опять две рысьи низкие беззвучные старухи с полыхающими дамасскими узкими долгими шелестящими бритвами в руках настигают, настигают меня в топком изумрудном рисовом родном солнечном поле, поле, поле…
Ночь!.. Дождь!.. Бежим!..
Цепь в мешке теплая, свежая!..
– Ака!.. Мы не заблудились? — кричу я в дожде.