Первому ворону снится

Дженни зашла.

– Зачем нам нужно все это? – спросила она, оглядывая то ли кухню, то ли магическую лабораторию ведьмы: так много тут стояло склянок, пробирок, котлов с разными жидкостями. Где-то раздавалось бульканье и шипение.

– Ведьму нельзя победить никаким оружием, Дженни, – ответила Сова, заходя на кухню, тяжело переваливаясь с одного бока на другой. – И этот меч не оружие, чтобы победить ее.

– А зачем он?

– Предание гласит, что Огненную колдунью можно победить только одним способом, Дженни, – и Сова на мгновение замолчала. – Если этим мечом вырезать невинное сердце, смешать его кровь с травяным настоем и напоить ведьму – она погибнет, и все ее колдовство, совершенное на этой земле, рассеется.

– Значит, – обреченно и смиренно ответила Дженни, – я должна умереть?

– Нет, Дженни, – сказала Сова. – Здесь не умирают, как в других местах. Магия этого места древнее, чем любой человек или зверь. Если ты вырежешь себе сердце, ты не умрешь, твое тело будет жить, просто иначе. Так что ты должна взять сейчас меч и достать свое сердце – я помогу сделать остальное. Я смешаю его кровь с нужным настоем и отнесу пузырек с эликсиром к ней в комнату, если ты сопроводишь меня с твоими здоровыми глазами. Этот маршрут я не помню. Но знай, я должна тебе сказать, еще не поздно вернуться. Я не имею права обрекать тебя на смерть. Еще можно повернуть назад, и я смогу доставить тебя в тот город, в котором ты жила.

– Нет, – ответила девочка, глядя на отвратительные рубцы вместо совиных глаз. – Я не сверну.

Вспоров грудку, Дженни почувствовала больше страха от текущей крови, чем боли – хотя и боль была острой, но она была ничем по сравнению с той, которую девочка пережила на озерах.

На запачканный красным пол скоро упало и сердце Дженни – красный, живой еще комок. Его тут же подобрали совиные лапы.

Дальше все было так, как и сказала Сова. Дженни скоро перестала ощущать боль – только пустоту внутри, в которой не было уже ни печали, ни боли. Она не боялась идти к колдунье, она не хотела вернуться к себе домой – не осталось никаких надежд и страхов.

Перед ее мысленным взором стояла только одна картина: белые звери, идущие в зеленые – зеленее зеленого – леса, где деревья уходят прямо в пушистые облака высокого неба. Ей даже не хотелось быть среди них, ей хотелось, чтобы они – были.

Потом они пошли вверх по лестнице, и Сова испуганно и тихо ухала над головой девочки, прислушиваясь к ее шагам.

Они застали как раз долгое пробуждение ведьмы: она начинала ворочаться в постели, приоткрывать ненадолго глаза и вновь отворачиваться. Сова тихо залетела вслед за Дженни, которая должна была встать у столика, на котором ведьма оставила стакан с каким-то зельем. Сова вновь не ошиблась, тонко слыша шаги Дженни – и вылила пузырек прямо в стакан. Затем они поспешили выйти под громогласный зевок колдуньи, чтобы наблюдать через щелочку прикрытой двери.

«Лишь бы она выпила раньше, – шепнула, трясясь, Сова, – чем выйдет из комнаты, чем увидит или услышит нас».

Так и случилось. Казалось, что она встает целую вечность, целую вечность идет к столику, тянется к стакану… Тут ее что-то отвлекло – и она повернулась к окну. И Дженни отдала бы все свое тело только за то, чтобы рука ведьмы продолжила движение. И вот женщины взяла стакан с зельем, вот поднесла к губам и…

Хватило двух глотков, чтобы Огненная ведьма начала падать, а замок ее – трястись.

– Сейчас все начнет рушиться! – воскликнула Сова, и в голосе ее прозвучало ликование. – Дженни, мы победили!

И она схватила девочку и понесла к окну, и хватка ее была по-прежнему сильной. А Дженни теряла сознание…

Когда она вновь его обрела, то была вновь человеком, маленькой девочкой в лохмотьях, перепачканных кровью. Она лежала на холме, где раньше стоял замок колдуньи – теперь от него не осталось даже камней – и перед ней расстилались черные зеркала озер. Ничто не изменилось вокруг: ни пасмурное небо, затянутое сплошь серым, ни иссушенная земля. Только не было замка, и не было колдуньи, и где-то далеко от Дженни мир становился лучше.

– Не знаю, смогу ли я долететь до своих сородичей, хоть до кого-нибудь, кто поможет мне не умереть, – сказала Сова. – Но тебе пришлось еще хуже. Не пробуй покидать эту землю. Шажок за пределы Темных озер, и ты свалишься замертво. Будь здесь. Эти холмы станут твоим домом. Место будет поддерживать в тебе жизнь, и у тебя будут в распоряжении века, если ты этого захочешь. Может, я еще смогу когда-нибудь прилететь к тебе.

Дженни кивнула, а Сова, не говоря больше ничего, расправила крылья и неуклюже взлетела. Девочка не стала смотреть за ее полетом, она бросила взгляд на горизонт – и замерла на многие-многие дни, ожидая, что когда-нибудь увидит белые пятна среди этой бесконечной черной пустыни, когда-нибудь увидит енотов, бредущих в свой лес.

Больше в своей жизни она никогда ничего не захотела.

Колдунья и часы

Джону исполнилось двенадцать, когда его родители вконец обеднели. Они никогда и не жили припеваючи, всё ютились на клочочке неплодородной земли, которая ни разу не давала много урожая. А тут еще и сын подрос: ест много, а толку мало. На земле потрудиться – всегда готов, но что толку от такой-то земли? Тут бы в город идти наниматься, да чудной был Джон, ничего особого не умел, да и не хотел уметь.

Вот родители между собой и решили от него избавиться. А в то время слух ходил, что одна колдунья, жившая неподалеку, хочет взять себе помощника – мальчишку не слишком глупого – да не задаром, а за большие деньги. «Какая удача, – подумали тогда родители Джона, – отведем-ка мы его прямо завтра к ней, а то еще опередят!»

И вот Джона – мальчишку не бойкого и не крепко умного, но смышленого – на следующий день продали ведьме.

То была старуха очень неприветливая, сварливая и своенравная, и Джону она сразу не понравилась. Во дворе ее дома ходили двое псов – обычных сторожевых псов, только в три раза больше, да с мордами острыми и хитрыми, похожими на крысиные. А на лице у ведьмы сидел только один глаз, огромный и туманный, с кровавыми прожилками, второй же заменяла обросшая морщинистой кожей пустота. Ее уродливое лицо обрамляла копна седых волос – очень длинных и очень спутанных, так что казалось, что в них при желании можно найти несколько летучих мышей. «Самая настоящая ведьма, – подумал Джон, взглянув на нее в первый раз. – Только вот что же едят эти летучие мыши, которые живут в ее волосах?» И прыснул. Старуха вознегодовала.

– Гаденыш мелкий, ты чего смеешься? – спросила она. – Забавляться ночью будешь, а сейчас ты у меня поработаешь. Уж я тебя уму-разуму научу!

– Это правильно, это правильно, – согласились родители Джона: сначала отец, а потом и мать.

Так началась жизнь Джона у колдуньи. А оказалась она долгой.

Работой его и родители не обделяли, а тут приходилось трудиться целый день, от рассвета до заката, что летом, что зимой. Старуха обычно уходила куда-то по делам, и все хозяйство лежало на его мальчишеских плечах. Ему приходилось ухаживать не только за обычным огородом – который у колдуньи был просто огромен – но и за особым ее ведьминским местом, которое она называла Садом Времени.

Вместо фруктов, ягод и овощей ведьма тут выращивала часы. Наручные росли на низких кустиках, как земляника; с деревьев гроздями свисали круглые будильники; высокими стволами из земли вырастали большие настенные часы с маятником. И за всем этим причудливым садом нужен был глаз да глаз: каждое растеньице нужно полить, каждый механизм – завести, а когда и смазать, каждый – проверить на время. Для последнего Джон сверялся с большими часами на стене дома колдуньи и решал, созрели часы или еще нет. Молодые и незрелые спешили, переспевшие (не дай Бог! колдунья обещала три шкуры спустить с Джона, если тот проморгает хоть одни паршивенькие часики) – переспевшие отставали. Мальчик срезал урожай в этом странном Саду Времени и отдавал колдунье, а та продавала на ярмарке в городе.