Первому ворону снится
Шрифт:
Какой шум поднялся вокруг! То ли из темницы не было вообще слышно ничего, происходящего во дворце – а теперь, выбежав, Энни смогла это услышать – то ли эльфийская стража услышала грохот падения чудовища и поднялась на ноги, чтобы схватить юную беглянку. Энни припустила что есть мочи.
На повороте она даже выронила флейту из рук… и наступила на нее. Инструмент треснул и развалился на несколько крошечных частей. Какая жалость! Энни остановилась совсем ненадолго и побежала вновь.
Наверху все громыхало, но позади никого не было слышно.
У Энни уже болели ножки, когда она наконец
Но что же тогда? Как она может своему страху сказать «успокойся»? Энни не представляла. Она сжимала кулачки, топала ногами, стараясь взять себя в руки, пыталась сменить страх на гнев, вспоминая тот бал и эльфов, – но все тщетно, чем больше она ненавидела их, тем больше боялась. Она пыталась и просто напролом пройти этот сгустившийся воздух – но ее отбрасывало назад. Она вспоминала родителей – но мысли о них только усиливали страх, ведь она боялась, что не сможет никогда их увидеть, боялась, что сейчас они ищут ее и волнуются… И со всем было так же: она боялась, что ее скоро убьют, что она не сможет больше ничего сделать хорошего, ничего больше увидеть, хотя только-только обрела зрение.
И вот за ее спиной послышались грохочущая поступь: Энни обернулась и увидела, что это ее нагнал страж, которого она усыпила, но потом пожалела и не убила. Из его раскрытой пасти капала кровавая слюна. Глаза горели так, что было ясно: он хотел не только убить девочку на месте, но потом еще растерзать и съесть.
Энни затрясло так, что она не могла сдвинуться с места, вообще не могла шевельнуться по своей воле. А расстояние между ней и чудовищем все сокращалось…
И тут на плечо ей вскочил кто-то очень маленький: Энни поняла, что это мышь.
«Вспомни его музыку, Энни! – пропищала она на ушко девочке. – Вспомни Музыканта!»
И Энни, казалось, совсем лишенная воли и сил, вспомнила эту музыку. Как она была чудесна даже так, всего лишь в воспоминании! Какую надежду она вселяла даже сейчас! И девочка, представив умирающего Музыканта, вспомнила и его улыбку – и наконец ее поняла. Его потухающий взгляд будто говорил: не бойся! Ничего не бойся! Что с тобой может сделать все зло этого мира, если ты слышала и уже знаешь такое?
И Энни непроизвольно улыбнулась в ответ. Да, теперь она ничего не боялась. Она могла бы даже умереть здесь, потому что была счастлива – но она хотела сбежать из королевства эльфов, она хотела свободы, она хотела домой.
Энни развернулась спиной к чудовищу, которое уже прыгало на нее, и рванула прочь сквозь коридор страха – воздух уже не толкал ее обратно, а, наоборот, нес вперед. Плечо девочки опустело – мышь спрыгнула сразу же, как дала совет – а сама Энни понеслась с такой скоростью, с которой никогда еще не бежала в своей жизни. Даже когда ее катали на лошади – было медленнее!
Когда чудовище закончило прыжок, оно успело схватить башмачок Энни и вцепиться острыми зубами в пятку, даже откусив кусочек мяса. Ногу девочки пронзила боль, но она побежала только еще быстрее. Все оставалось позади.
Тьма окружила ее – факелы,
которыми были увешаны стены, кончались перед входом в коридор страха – но впереди мерцал тусклый свет из маленькой бреши в стене, той, что могла стать выходом. А потом свет становился все ярче и ярче, и хотя она слышала уже за собой не только сопение стража, но и топот сотни пар ног, а еще и громогласный повелительный крик королевы – девочка не боялась. Выход приближался.А потом Энни вырвалась через пролом в стене, оставив позади страшную страну эльфов – и очнулась в мокрой от росы траве, под ярким летним солнцем, у холмов – где, как издревле известно, волшебный народ эльфов скрывается от внимания людей.
Дженни-енот
Одну девочку звали Дженни, и у нее не было ни сестер, ни братьев, только отец и мачеха. Отец весь день работал на фабрике, а мачеха заставляла свою падчерицу много трудиться по дому, кричала на нее и била, если у той что-то не ладилось.
И вот в один день у Дженни все как будто валилось из рук, а мачеха так сердилась, что, как казалось девочке, готова ее убить.
Вот Дженни уронила глиняный горшок на пол – и мачеха на нее закричала: «Ах ты растяпа этакая, маленькая крыска, да что б у тебя руки и ноги превратились в лапы!» Дженни охнула: и правда, руки у нее превратились в маленькие черные лапки с коготками, и ножки тоже… Она не смогла устоять и тут же опустилась на пол. Как же ей теперь сварить кашу, если до стола теперь даже не дотянуться?
А мачеха слышит из соседней комнаты, что Дженни замешкалась и перестала трудиться, и кричит ей:
– Да что ты там, заснула? А ну быстрей за работу!
И Дженни неуклюже схватила горшок – он не треснул при падении, слава богу – обеими передними лапками и попыталась встать на задних. На самую малость она привстала, но тут же потеряла равновесие – как уж тут поставишь горшок на стол, да еще насыплешь туда крупу! Да и крупу на пол не стащишь: не дотянешься… Дженни хотела уже сказать о своем несчастье мачехе, и что не может так, да очень уж ее боялась.
«Может, она ведьма?» – подумала Дженни. И девочка горько расплакалась, а когда стала вытирать быстро бегущие слезки – еще и случайно поцарапала себе лицо коготками. Ох увидит ее мачеха сейчас – что же будет! Но та не выходила из своей комнаты и только кричала на весь дом:
– Ах ты там плачешь, замарашка! Вместо того, чтобы делом заняться! Да пусть у тебя лицо превратится в мордочку енота!
Дженни охнула и пролепетала: «Какая же я бедная!» – а вместо этого получился тонкий писк. Она потрогала лицо лапками – там и правда была пушистая остроносая мордочка!
И она заплакала еще пуще, и черно-серая шерстка стала намокать от слез. Какая же она некрасивая сейчас, наверное! Ее же никто не полюбит теперь, а отец не узнает и прогонит! Она ведь даже не сможет сказать ему, что это она, его дочь! Теперь Дженни стала просто маленьким уродливым зверьком в человеческом платьице.
«Я такими лапками не смогу держать даже метлу, и теперь уж ни с какой работой не справлюсь, – горевала она. – И кашу не смогу есть, я же все время буду ронять ложку… наверное, я умру с голоду».