Первозданная
Шрифт:
«Все же динамишь? Не передумала?».
«Если бы. К сожалению, обстоятельства нам препятствуют, Торгом Ашотович. Я же объяснила».
«Скинешь адрес?».
«Проверяешь меня?».
«Хочу увидеть тебя. Сейчас».
Екает после этого сообщения. И я хочу.
«Себастия, 10. Только через полчаса. Там есть супермаркет, подождешь у входа, пожалуйста».
Мне больше не отвечают.
С нещадно бьющимся сердцем проживаю весь отрезок времени, успевая оторвать от себя подругу и удостовериться, что она в порядке. И когда приходит короткое смс
В назначенном месте у какой-то дорогой на вид машины красуется Адонц, рассматривая вывеску. Меня только от его присутствия наполняет клокочущей адской смесью радости, страха и предвкушения.
Он оборачивается.
Замираем. Зависая, как всегда. Сейчас даже хуже.
— Трогать нельзя? — усмехается.
Качаю головой и молча прохожу к автомобилю, устраиваясь на переднем сидении пассажира. Торгом присаживается следом.
— Почему меня не покидает ощущение, что теперь я буду редко тебя видеть? — в его голосе звучит раздражение.
— Не могу знать, Адонц. Веяния твоего черного разума неподвластны моему уму, — провокационно улыбаюсь.
Упирается в меня серьезным взглядом, не разделяя веселья.
— До чего же всё же языкастая! Никакой субординации и манер в общении с мужчиной!
Почему-то начинаю злиться, не понимая его поведения. Приехал срывать на мне негатив из-за испорченного вечера?..
— Ну, простите. Куда нам до Вас! Я же из дырки в стене вылезла.
Изумленно хлопает ресницами, и это его потрясение неожиданно вызывает во мне истерический смех.
— Ты очень грубая девочка, знаешь? — более примирительно, качая головой в сокрушении.
— Догадываюсь.
Щелкает. По телу проходит озноб. Ну почему нам так тяжело общаться, не испытывая животного голода в прикосновении? Мне иногда хочется спросить, было ли у него так с другими, но волна протеста душит порыв на корню.
— Иди сюда, догадливая моя…
Севший голос Адонца гипнотизирует меня, но я не шевелюсь. И тогда он, тихо рыкнув из-за открытого неповиновения, сам сгребает в охапку моё обезумевшее тело.
Дурею от его запаха. Впервые меня обнимают так собственнически, давая возможность прильнуть к мужскому телу и пропитаться особой аурой. И это чертовски приятно. Глаза автоматически закрываются. Позволяю себе эту слабость ни о чем не думать.
— Мне не нравятся эти притяжательные местоимения, — шепчу ему в шею.
— Все претензии к русскому языку, — отвечает мне в макушку.
Мои гормоны разом затевают бунт, требуя большего. Те самые пресловутые инстинкты заставляют отстраниться, после чего я сама тянусь к его рту и медленно целую сначала нижнюю губу, затем верхнюю. По сравнению с тем, как жадно делает это обычно он, мои действия — само целомудрие.
Но обоих прошибает! Опять!
Ладони Адонца фиксируют моё лицо, нежно пленяя щеки. И теперь между нами разгорается настоящее безумие. Неистовые прикосновения языков, готовых поглотить друг друга, вот-вот приведут к черте дозволенного.
Чувствую, как его руки опускаются на мои ягодицы, рывком притягивая к себе.Трезвею, когда ощущаю твердую выпуклость, обжегшую бедро. В ужасе отскакиваю. И ловлю затуманенный взгляд Адонца, который не догадывается, что меня спугнула эта интимная близость.
— Мне надо идти…
Сейчас его глаза больше напоминают хром, я будто слышу скрежет металла, когда он сужает их в осуждении.
— Возьми цветы, — указывает вправо.
Я медленно поворачиваю голову и застываю в восторге, разглядывая увесистый букет нежно-розовых пионов. И как не заметила сразу? Ведь и запах стоит соответствующий.
— Не могу, — получается как-то сипло после губительного поцелуя, — прости. Жаль. Они очень красивые.
— И почему ты такая сложная, Сатэ? — взбешенно.
Не хочу уходить на этой ноте, поэтому снова подаюсь вперед и оставляю на его губах легкий прощальный поцелуй.
Адонц, явно ошалевший от второй моей инициативы за последние пять минут, молча буравит потемневшим взором.
— Дома меня ждет человек с разбитым сердцем, которому я не хочу ничего объяснять. Понимаешь?
— Кажется, ты много думаешь о других.
— Почему это?
— Вчера ты просишь уйти, чтобы твоя подруга, которая якобы ко мне неровно дышит, не страдала. Сегодня — не принимаешь цветы, чтобы не страдала подруга с разбитым сердцем.
— Как ты догадался про причину моей просьбы? — я ошеломлена.
— Брось, — отворачивается, глядя в зеркало заднего обзора, и проводит пятерней по волосам рваным жестом. — У тебя такой богатый язык тела, а эмоции написаны на лице. Только смысла в такой жертвенности не вижу, учитывая, что она спит с водителем вашего Генерального. Но не стал тебе отказывать. Возможно, я об этом пожалею, но…
Кажется, он осекается, повернувшись и увидев мое оцепенение.
— Только не говори, что ты не в курсе… — как-то осуждающе, даже зловеще.
А что мне сказать? Если это так.
— Боже, как с тобой непросто. Ты из другого мира, что ли? Иногда мне кажется, что ты невинное дитя. Если бы не отвечала с такой страстью, даже не сомневался бы в твоей непорочности.
От обиды окончательно теряю дар речи. Зато злость помогает действовать решительно. Выбегаю из салона и бросаюсь в сторону дома с такой скоростью, будто бег — моё призвание.
Лишь оказавшись в квартире, с бешено колотящимся сердцем прислоняюсь спиной к стене и пытаюсь восстановить дыхание.
— Сат? — Мари обеспокоенно рассматривает меня, подойдя к двери.
— Я пешком поднималась, дыхалка подводит, — лгу на ходу.
— Ничего не купила?
— А, нет… — спохватившись, смотрю на свои пустые руки. — Не было того, что нужно…
— Ладно, пойдем чаю выпьем, я заварила крепкий.
Послушно обуваю тапочки, снимаю куртку и шагаю в кухню. Всё на автомате.
Внутри разрастается какая-то тоскливая бездна.
Окружающие меня люди, оказывается, совсем не такие, какими мне казались…