Первый удар. Книга 3. Париж с нами

— Я вижу, дела у вас не блестящие. Как будто и без того мало неприятностей. Вы еще вдобавок начали между собой ссориться.

— Некоторые считали точно так же, они говорили: давайте обсудим эти вопросы через несколько дней, когда все уляжется. А так создаются еще новые трудности… Но почти все думали, что лучше решить это не откладывая, иначе много народу, особенно среди беспартийных, будет недовольно и не захочет ничего делать, если партия сразу же не займет по отношению ко всему этому четко выраженную позицию.

— Ну, знаешь, тех, кто на самом деле хочет бороться, это не остановило бы.

— Всякое бывает. Что ты думаешь, не все такие уж твердокаменные. Ну, а кроме того, в конце пришел Анри с Андрэ Дезирэ и еще каким-то товарищем из федерации. Они расспросили нас и нашли, что все было правильно. Каждый должен высказаться, ничего не утаивая и не скрывая, сказали они. Главное — это чтобы все приняли участие в борьбе, а для этого необходимо прежде всего полное согласие между людьми, никаких недомолвок. И они еще добавили: не бойтесь на завтрашнем профсоюзном собрании поставить наболевшие вопросы, которые мешают нашему общему делу. Рабочие сами могут принять правильное решение, без подсказки.

— Но все-таки это все очень неприятно.

— Что же ты хочешь? Лес рубят — щепки летят. Главное сейчас — самому не превратиться в щепку.

— И ты еще можешь смеяться? Весь ты в этом. Сколько в тебе еще ребячливости!

Жоржетта тоже рассмеялась и замахнулась на него передником.

— Вина-то тебе налить?

— Давай. Тем более, что мне уже пора идти.

— Знаешь, мне ведь тоже не придется сегодня спать. Жанны до сих пор нет, и нужно будет присмотреть за ее ребятишками. Да и с Франсиной тревожно. Я все время прислушиваюсь. Все кажется — началось. Может, и глупо с моей стороны, но я что-то боюсь за нее. Не нравится мне, как у нее все протекает. Первые схватки были утром, и с тех пор — ничего… Она такая слабенькая… Фернанда, тут за стенкой, тоже, наверно, не сможет лечь, тем более, что…

— Чуть не забыл. На собрании еще объявили, что Папильон просит восстановить его в партии.

— …тем более, что говорят, того и гляди нагрянут шпики и схватят его. Они не посмотрят на его раны. А еще говорят, охранники могут воспользоваться всем происходящим и снова попытаются выкинуть нас из здания. Но это, скорее всего, просто слухи.

— Ну, они-то наверняка мечтают об этом.

— А тут еще эти грузовики. Все время едут и едут. Когда они проезжают мимо, все дрожит. А когда они поворачивают вон там, знаешь, так фары бьют прямо в окно. Можно даже сосчитать, сколько проехало машин.

— Ладно! Тем более мне нужно скорей отправляться. Ну, я пошел.

Люсьен застегнул куртку, поднял воротник, надвинул кепку на уши и поцеловал Жоржетту в обе щеки, как всегда перед уходом.

— Ты хоть береги себя. Смотри, чтобы тебя не покалечили или не схватили. И не лезь зря на рожон.

— Не говори глупостей. Ведь приедет Жинетта, неужели ты думаешь, мне не хочется ее увидеть? Ну, до свиданья.

* * *

Только Люсьен успел это сказать, как в коридоре послышались шаги. Еще секунда — и Люсьен ушел бы. В дверь постучали и вошел товарищ — Люсьен и Жоржетта его знают — он живет на одной улице с депутатом Жоржем. Но в дверях темновато, и его не сразу узнали.

— Привез принцессу! — объявил он.

Вошел мальчик в хорошем новом пальто, в длинных брюках, засунутых в башмаки, в берете. Люсьен и Жоржетта немного удивились, увидев этого мальчика, и ждали, что вслед за ним появится Жинетта…

Но товарищ закрыл за собой дверь, и сразу все стало ясно: мальчишка — это и есть Жинетта.

К тому же она была уже в комнате, на свету. Она держалась, как всегда, застенчиво. Но сейчас к этой застенчивости примешивалось что-то еще.

— Чорт возьми! — пробормотал Люсьен, побледнев. — Моя дочь!

Он подошел к девочке и снял с ее головы берет.

Жинетта оказалась наголо остриженной.

— Боже мой! — простонала Жоржетта, чуть не плача.

Бритая голова у мальчика не так поражает, как у девочки…

— Такие прекрасные волосы… — Люсьен обращался к Жоржетте, как будто призывая ее в свидетели того невероятного, что произошло. Потом спросил у Жинетты:

— Почему они это сделали?

— Они боялись, что у меня вши.

Люсьен поднял руку, сжал кулак и поискал глазами, на что бы его опустить… Не на что… и он угрожающе потряс им в воздухе:

— Чорт побери!

Повернувшись ко всем спиной, Люсьен подошел к комоду и положил на него свой огромный кулак, и хотя он это сделал очень осторожно, старенький комод не выдержал такой тяжести и затрещал.

— У них самих, наверно, полно вшей!

— Не кричи. Перебудишь ребятишек, — успокаивала его Жоржетта. Она обняла дочку и наконец-то поцеловала ее. Люсьен, казалось, вообще забыл, что это надо сделать. Жинетта расплакалась.

— А ты тоже хороша, не сумела постоять за себя, — сурово сказал отец, повернувшись в полоборота к Жинетте.

Жоржетта тихонько подтолкнула дочь к мужу. Люсьену стало жалко безмолвно стоявшую за его спиной девочку, он обернулся, обнял ее за плечи, прижал к себе, но все же не поцеловал.

— Жинетта, дорогая моя.

Пришедший с девочкой товарищ продолжал стоять у двери. Он чувствовал себя лишним и, возможно, был даже слегка удивлен и обижен оказанным приемом. Но ведь должен он понять…

— А теперь прощайте, — сказал он так, будто нашел все естественным. — Багаж в привокзальном кафе. Взять его надо завтра утром. Все оплачено. Там три места.

— Откуда три? — разозлился Люсьен. Он помнил, что Жинетта уезжала всего с одной корзинкой для голубей, остававшейся от шахтерского мальчика… Мы-то этого мальчика не обрили, подумал Люсьен.

— Там велосипед, — счастливым голосом объявила Жинетта.

— Пусть возьмут себе! — выкрикнул Люсьен. — Передай им, что мне не нужно от них подачек!

Он уже не отдавал себе отчета, что говорит. Товарищ ведь не едет в Париж.

— Я-то… — товарищ пожал плечами и, даже не найдя нужным досказать «я-то тут ни при чем», открыл дверь.

— Вы бы хоть немножко посидели у нас. Выпили бы чашечку, — предложила Жоржетта.

— Да нет, нет, вы со мной не церемоньтесь. — И он ушел.

— Человек впервые у нас в доме, что он о нас подумает? — проговорила Жоржетта.

Но Люсьен ничего на это не ответил.

— Завтра же напишу им, вот увидишь! За кого они нас принимают? — угрожающе сказал он.

Тут он вспомнил о девочке, она все еще продолжала стоять рядом с ним, а он ее так до сих пор и не поцеловал.

— Сама понимаешь, я ведь злюсь не на тебя, — объяснил Люсьен, нагибаясь к дочке и крепко целуя ее в обе щеки.