Песнь шаира или хроники Ахдада

– Клянусь Аллахом, женщина, это так.

Султану одинаково приятны были и слова, и бедро, и он расслабился, и мысли его начали уноситься далеко.

– Позволено ли будет мне - смиреной рабе твоей, недостойной целовать пыль у ног султана над султанами, взглянуть хоть раз, бросить один лишь, мимолетный, как дуновение крыльев мотылька, взгляд на великолепие и значимость моего мужа?

– О, женщина, - ум султана все еще блуждал высоко, - клянусь доблестью моих предков, а доблесть рода Аббасидов, как ты понимаешь, совсем не та, что доблесть простолюдинов и даже высоких правоверных, и уж конечно, не та, что доблесть огнепоклонников-магов и кафиров-неверных, наша доблесть... это... ого-го... О чем я? Ага! Так вот, клянусь доблестью рода Аббасидов, а что такое его доблесть, я уже имел удовольствие сказать, ты не только увидишь, но и сама выберешь, что тебе придется по сердцу. И что бы ты ни выбрала, на что не укажет твой пальчик, будь это хоть изумруд "Звезда Пророка", что привез мой досточтимый предок - султан ас-Синдбад из похода в Индию, или наполняющий сердца воинов храбростью и весельем напиток Гор-илка, что привез другой мой предок из похода на далекий север, клянусь Аллахом, все это в тот же миг будет твоим!

Очи Заримы, подобные очам газели, наполнились радостью. И она захлопала в ладоши, и бедро начало часто тереться о ногу султана, и он почувствовал некоторое томление, хотя всесокрушающий мул продолжал лежать, истощенный тремя набегами.

– Клянусь, а Аллах лучше знает, если и есть на свете лучший среди мужей, то он находится в этой комнате!

– Но знай, о женщина, - усилием воли, железной воли рода Аббасидов, Шамс ад-Дин делал попытки поднять мула на штурм крепости в четвертый раз.
– На сокровищнице лежит великое колдовство, столь великое, что даже я - тот, кому она принадлежит - не в силах снять его.

– Что это за колдовство. Умоляю, расскажи!

На миг, короткий, как взмах ресниц миг, Шамс ад-Дину показалось, мул поднял голову... нет - всесокрушающий, в отличие от его хозяина, спал сном праведника.

Шамс ад-Дин Мухаммад вздохнул.

– Слушай же, женщина. В далекие времена, в давние века...

19.

Повествование о том, что было, или не было, которое волею Аллаха милостивого и всезнающего перекликается с рассказом султана Ахдада Шамс ад-Дина Мухаммада, поведанным прекрасной Зариме в ночь, что не идет в счет ночей жизни, и которое причудливым образом дополняет рассказ Шамс ад-Дина Мухаммада, но никоими образом не умаляет его, впрочем, мы выносим суждение из известного нам, а Аллах лучше знает.

– В далекие времена, в давние века стоял на земле бусурманской город, а город это я вам скажу не то, что наш хутор, он... он... раза в два поболе будет. А то и во все три, - рассказчик - совсем не старый еще козак с седыми, словно обсыпанными мукой длинными вусами, потеребил грубыми пальцами белый кончик вуса, опускающийся много ниже улыбающегося рта. Словно дивчина свесила белоснежную ножку с моста, что висит над дальней балкой у края хутора, того края, что ближе к дому Пузатого Пацюка.

– Дядьку Панас, - один из хлопчакив, шо слушали рассказчика, усевшись здесь же, на траве, коло ганку, тряхнул рудим чубом, что словно золотая пряжа заиграл на солнце.

– Чего тебе?
– по чубу и конопатой физиономии, Панас распознал в нем сына Панько пасечника.

– А город этот - Ахдад, он, как... как... Миргород!
– хлопец выдохнул слово и сам испугался собственной смелости. Мало кто на хуторе мог похвастаться тем, что бывал аж в самом уездном Миргороде. А если и бывал, вон как Охрим Голопупенко, так цельный рик, а то и два после ходил, высоко задравши чуприну.

– Миргород! Скажешь тоже. Не, таких городов, как Миргород - раз, два и нету. Разве только Петенбург. Да и то - вряд ли. Точно - Ахдад, словно наш хутор, ну в... два раза больше.

– Ух ты!
– дружно выдохнули остальные слушатели - детинчата разных возрастов и чумазости.

– И был в том городе султан, - продолжил рассказчик.

– Дядьку Панас, а султан кто это?

– Как бы тебе... это кто-то, навроде нашего старосты, только у них...

– А он тоже горилку хлещет?

– А как напьется с голым задом по хутору бегает - чертей ловит!

– Или за теткой Мотрей с ухватом.

– А она кричит: "Люди добреньки, рятуйте!"

– А он ей: "Убью, сука!"

– А ну цыть!
– прикрикнул на расшалившихся слушателей рассказчик.

– Такой султан, да?
– сын пасечника вновь тряхнул золотой чуприной.

– Ну, навроде...
– пальцы вновь затеребили ножку вуса.
– А может, не такой... у бусурман энтих, все не как у людей. Как бы то ни было, было у бусурмана этого вещей всяких ценных, дорогих, цельная камора.

– Вроде, как у Ицхака - корчмаря?

– Ну, вроде...

– А колбасы в ней были?

– Жареные и шоб жира побольше!

– А сало?

– С прорезью!

– Дурак! В сале самое смачное - шкурка!

– Нет - прорезь!

– Нет - шкурка!

– А я люблю, шоб потолще, и соломой смолено!

– Не, самое ценное, шо в каморе может быть - это конфеты!

– Конфеты - это да! Ее в рот и на языке катаешь.

– А она сладкая, как вишня спелая!

– Дурак! Сравнил тоже. Слаще!

– Сам дурак!

– У тетки Наталии, шо за большой балкой живет - вишни сладкие, - со знанием дела заявил сын пасечника Панько.

– Ага, только Сирко кусючий.

– А ленты у султана того были? Цветные, - робко спросила малолетняя Оксанка и часто заморгала черными оченятами.

– И колбаса домашняя, и колбаса кровяная, и сало с прорезью и со шкуркой, и конфеты, и ленты, и еще много чего, шо мы и видать не видывали, и знать не знаем, - говорю ж - бусурман, да еще и султан.

– Ух ты!!!
– снова выдохнули слушатели.

– И задумал он камору эту, а точнее будет - богатства, что в ней, от воров уберечь.

– Так это - известное дело - замок нужен!

– И засов!

– И дверь железом оббить.

– Вакула-кузнец - батькин брат, враз сделает!

– Созвал он, значить, умельцев и мудрецов всяких к себе, шоб они ему что присоветовали. Один говорит - вот как ты - замок навесить, а то и два, другой советует - дверь покрепче, третий - охрану выставить...

– Можно еще грабли поставить. Тать заходит, а они его р-раз по лбу!

– Можно и грабли, - пряча усмешку, согласился рассказчик.
– Только был среди советчиков один... как бы это вам... колдун!

– Навроде нашего Пузатого Пацюка?
– спросил все тот же рыжий Панько.

– Не, колдун, но их - бусурманский. Да такой шо, говаривали, как ночь, к нему черти гурьбой прилетают - горилку вместе пить.

– А они потом голые по городу бегают?

– Друг друга ловят?

– И ухват...

– А ну цыть! Может бегают, может не бегают, откуда я знаю, у бусурманов этих все не как у... Словом, предложил колдун наложить на камору с сокровищами заклятие.

– Дядьку Панас, дядьку Панас, а заклятие это чего?