Пьесы для художественной самодеятельности. Выпуск II

Р о г у л я. У меня вообще все в порядке. Я не залетаю в космос, как вы, и не имею связей в разных сферах и стратосферах. Но здесь, на земле, меня знают в достаточно высоких инстанциях.

Я р е м ч у к. «Знают»… По доносам и жалобам?

Р о г у л я. Хватит с меня, наслушался. Может быть, еще и анонимки Рогуле припишете?

Б е с к а р а в а й н ы й. А разве не вы их писали?

Р о г у л я. Ну, знаете… Так вот, чтобы не было больше слухов о каких-то анонимках, я вам в глаза говорю, что написал куда надо официальное заявление.

Б е с к а р а в а й н ы й. Только на меня? Или на все руководство завода?

Р о г у л я. Нет! Представьте, что на себя. Я честно, по-партийному признал свою бесхребетность.

Б е с к а р а в а й н ы й. Какой блестящий самоанализ!

Р о г у л я. Я поймался на вашу удочку, Бескаравайный, позволил себя задавить вашим дутым авторитетом и не сигнализировал своевременно о задуманном вами преступлении.

Б е с к а р а в а й н ы й. В чем преступление?

Р о г у л я. Вы, чтобы выслужиться там, наверху, пошли на авантюру. Хотели заработать славу на рабочем горбе. Разве это не преступно? И вот результат: заявления, заявления… Рабочие увольняются, бегут из моего цеха. А я предупреждал, что так будет. За это меня сняли с директорства и поставили вас, гения. Но я утверждал и утверждаю: ни гений, ни сам бог Саваоф ни черта не сделают там, где нужен рубль. Не энтузиазм, а рупь, обыкновеннейший рублишко.

Я р е м ч у к. Вот она, ваша философия.

Р о г у л я. Это не моя философия. Это жизненные законы. Мы, понимаешь, на новую экономику переходим, боремся за повышение материального уровня, а кое-кто рабочему классу наступает на горло. Довольно ездить на энтузиазме!

Б е с к а р а в а й н ы й. Не спекулируйте цитатами. Рабочие обойдутся без таких адвокатов. Вы воображаете, что если вам удалось на какое-то время замутить воду в цехе, то вы уже победитель? Надеетесь, что молодежь свою душу за копейку продаст? Не дождетесь, Рогуля! Не дождетесь!

Р о г у л я. Я партбилет положу, а докажу, что и у вас теперь ничего не получится.

Я р е м ч у к. А я докажу, что получится, и никому не отдам свой партбилет.

Р о г у л я. Вы залезли рабочим в карман! И никто не позволит вам зарабатывать себе ордена.

Б е с к а р а в а й н ы й. Вон!

Я р е м ч у к (Бескаравайному). Береги нервы.

Р о г у л я. Вы еще никогда не спотыкались, Бескаравайный, а можно споткнуться. Даже имея всесоюзный авторитет.

Я р е м ч у к. Приберегите ваш апломб для доноса.

Р о г у л я (с порога). Даже имея таких друзей, которые вас выживали из партии! (Хлопнув дверью, уходит.)

Б е с к а р а в а й н ы й. Весь раскрылся… Ты был прав. Какая мразь! После разговора с таким надо под душ!

Я р е м ч у к. Вот ты уже наполовину седым сделался, а все такой же буйный.

Пауза.

Выбрось его из головы и прими моих ребят.

Б е с к а р а в а й н ы й. Я приму их. Но не сегодня. Не сейчас. Пантелеймон, мне надо, чтобы время прошло. Я не знаю, хватит ли у меня выдержки. Там… Ивась…

Я р е м ч у к. Боишься признаться, что ты его отец?

Б е с к а р а в а й н ы й. Боюсь.

Я р е м ч у к. Сейчас и не нужно. Поговори со Степанидой.

Б е с к а р а в а й н ы й. О чем?! Это ведь правда… все то, что в письме.

Я р е м ч у к. Да. Это правда. Она научила детей презирать тебя. Мстила потому, что слабая была. А ты сильный. Сильные ничего не боятся. Ты ведь такой: перед тобой гора, а ты и сквозь нее идешь.

Б е с к а р а в а й н ы й. Когда иду сквозь эту гору — все видят. Все замечают. А когда о каждый выступ обдираюсь…

Я р е м ч у к. И это замечают… Если бы не замечали, то и я бы сюда сейчас не пришел, и не просились бы ребята к тебе. У них радость, Василий! Мы две ночи не спали и такую штуку придумали!.. Теперь всяким рогулям, подхалимам — полный блин будет!

Б е с к а р а в а й н ы й. Что же это за штука?

Я р е м ч у к. Серьезная! Не какое-нибудь там массовое движение, не сенсация. Но доброе имя сберегут наши хлопцы.

Входит с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Василий Миронович, я ей говорю, а она…

На пороге — Ж а н н а.

Некультурная вы девушка! (Выходит.)

Ж а н н а (умоляюще). Товарищ Бескаравайный, может, вы освободились уже?

Я р е м ч у к. Жанна, Жанна! Где твоя дисциплина? Вы ведь по домам разошлись?

Ж а н н а. Нет, мы на всякий случай остались, пока наш парламентер не вернется…

Б е с к а р а в а й н ы й (Жанне). Зовите ребят!

Ж а н н а выбегает.

Пауза.

Входит бригада.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Комната В и к т о р и и. В и к т о р и я стоит с распростертыми руками возле двери. На авансцене В а л е р и й в кресле с сигаретой в зубах. Аплодирует.

В а л е р и й. Браво! Бис! Никогда еще не видел сцены ревности в вашем исполнении.

В и к т о р и я. Не пущу. Все равно не пущу эту девку.

В а л е р и й. Не девка, а девушка, моя невеста, сейчас придет со своей матерью. Ко мне в гости. Я пригласил их сюда. Мне так нужно.

В и к т о р и я. Какой цинизм!

В а л е р и й. Чего вам надо от меня?

В и к т о р и я (патетично). Любви до гроба. Тебе никогда не приходило в голову, что я люблю тебя, дурень?

В а л е р и й. А я люблю другую. Вот и вся дискуссия.

В и к т о р и я. Жаль. А может быть, побеседуем? Скажи, кто такая твоя невеста? Слесарь, токарь? Трамвайный кондуктор?

В а л е р и й. Не все ли равно. Допустим, студентка.

В и к т о р и я. А-а! Понимаю. Поцелуи под сенью конспектов… После каждой стипендии безумный банкет из четырех пирожков… Положительная героиня с обкусанными ногтями в стиле «Одарка-доярка»…

В а л е р и й. Вот где настоящий цинизм!

В и к т о р и я. Бедный, бедный ягненочек! Он приковылял сюда, невинный, из тюрьмы и только «мэ-э»…

В а л е р и й. Здесь, у нас, тюрьма. За халатами света не видите.

В и к т о р и я. Оставь, ради бога! Я никогда не говорила тебе о своих чувствах, а сейчас… (Садится возле него, смотрит в глаза.) Хочешь, поцелую? Хочешь, укушу?