Петру Великому покорствует Персида

А султан Ахмед по-прежнему думал о Кантемире. Воспоминания о далёких днях их юности поднялись из самых глубин памяти и растревожили его. Он принуждён был признать — ещё тогда, — что этот его подданный и сын подданного, вдобавок ко всему не переменивший веры на истинную, был быстр умом, остёр и мудр мудростью старца. Он знал Коран так же хорошо, как священную книгу христиан — Библию. Он был знаком с сочинениями арабских мудрецов, равно и великих греков, таких как Аристотель, Платон, Сократ. Его имя значилось на нескольких книгах — переписчики и миниатюристы размножили их для важных особ: везира, шейх-уль-ислама, рейс-эфенди... И вот он препоручает себя тому, кто принимает души мудрецов.

Ахмед счёл эти воспоминания недостойными султана султанов, ибо только тот, кто умеет управлять собой, достоин управлять другими — так утверждал превосходнейший Абу-Бакр, прозванный Ибн-Баджа, чьё наследие передавали друг другу арабские философы из века в век.

Он дёрнул шнур, и дворец огласил мелодичный звон.

На пороге возник глава чёрных евнухов Харанджи Бешир-ага, или просто Бешир.

— Что прикажет владыка вселенной?

— Пусть войдёт мой поэт Недим [116] . Я хочу услышать его новые касыды и газели.

116

...мой поэт Недим. — Недим Ахмет (1681—1730) — турецкий поэт.

— Повинуюсь, мой властелин. Позволь прежде доложить тебе, что халиф Дамаска прислал в твой гарем истинную газель пятнадцати лет; если повелишь сорвать цветок невинности, я приготовлю её, умащу аравийскими благовониями и наставлю.

Ахмед поморщился. Цветок невинности? Нужны усилия, чтобы сорвать его, а он сейчас не расположен. Удовольствие же сомнительно. Они пугливы, неумелы и угловаты, эти девственницы. Единственное, что его ещё пленяло в них, — это свежесть, чистота и нетронутость. Но последний раз ему пришлось повозиться, и он не испытал ничего, кроме досады. «Мне больно, о великий!»— стонала она и залила его слезами и кровью.

— Ладно, ты мне её покажешь, Бешир. Потом. Всю эту неделю наш мудрый врач Нух-эфенди предписал мне воздержание.

— Повинуюсь, мой властелин. Я пошлю тебе Недима. Он в библиотеке.

Ахмед Недим был официально провозглашён придворным поэтом правления своего царственного тёзки. Султан обладал недюжинным вкусом и выделил его из сонма воспевателей, ибо Недим был воистину талантлив. Он получал немалое жалование и щедрые подарки, услаждая слух султана своими творениями. У него было множество поклонников, считавших, что он превзошёл своего знаменитого предшественника и учителя Юсуфа Наби [117] и его стихи — вершина «эпохи тюльпанов» — эпохи султана Ахмеда III.

117

Наби Юсуф (1642—1712) — турецкий поэт и философ.

Недим вошёл смело, поклонился несколько небрежно.

— Ты звал меня, о могущественный хюнкар. Но прежде я почувствовал трепет как предвестие твоего зова. И посвятил тебе касыду. Тебе и твоему созданию — загородному дворцу, которому нет равных в подлунном мире...

— Слишком сладкие похвалы вызывают горечь, — прервал его султан. — Что ты знаешь о подлунном мире, мой поэт, ты, родившийся в Стамбуле, и твой отец, достойный кади-судья, Садабад действительно хорош, но в подлунном мире есть истинные жемчужины, вызывающие восторг народов и песнопения поэтов.

— Подлунный мир открыт моему взору из книг твоей библиотеки, о хюнкар моего вдохновения. А Садабад я вижу воочию.

— Ну ладно, ладно, — ворчливо произнёс султан. — Ты остёр на язык, я знаю. Читай же то, что ты сочинил, и порадуй меня мелодией твоих строф.

Недим обладал великолепной памятью. Прямо глядя в глаза своему повелителю, он стал читать:

Взгляни: вот новость наших дней, вот дивный Садабад! Расцвёл Стамбул, и всякий в нём моложе стал стократ. О небо, будь самим собой, о солнце, не солги. Вот рай! И с ним какой другой в один поставишь ряд? Здесь отзывается гора созвучием цветным На стон влюблённый соловья, на страсть его рулад.., А вот Серебряный канал. Кто в лодку сядет здесь, Тот доплывёт, как говорят, до самых райских врат.., О повелитель всей земли! Благодарю тебя: Я — в Садабаде, чтоб внести в венец его свой вклад. Тюльпаны молятся без слов: когда пройдёт Хюнкар, Пускай коснётся их голов его златой наряд. О повелитель всей земли! Благодарю тебя: Как ныне вижу Садабад, весь блеск его аркад.., Ликуй, идёшь ли в Садабад, к морским ли берегам, А горе пусть идёт к врагам, к любому — наугад... Позволь твой пышный трон воспеть. Да будут же и впредь Всяк царь подвластен львам твоим, покорен всяк булат!

— Я повелю златописцам высечь на мраморе твою касыду [118] , — султан был растроган, — и укрепить её у входной арки. Она достойна того. Пусть всяк, входящий в Садабад, прежде прочтёт её. Перепиши её и преподнеси Дамад-паше: он поклонник твоего таланта.

— Непременно. Он мой покровитель.

— И всё-таки, — вдруг произнёс султан. И Недим невольно вздрогнул — столь неожиданным был переход. Ему показалось, что его повелитель возревновал к везиру. От хвалы до хулы у сильных мира сего проходит иной раз мгновение. Поэт, весь напрягшись, ждал продолжения. — И всё-таки, — медленно повторил султан, — твои славословия в мой адрес сильно уступают твоим же славословиям любви.

118

Жанр восточной поэзии, как правило, элегическое стихотворение значительного объёма.

Недим просиял:

— Кому, как не тебе, мой повелитель, известно: любовь движет миром. Ей повинуется всё живое на земле.

— А мне? — с иронической улыбкой вопросил султан.

— Тебе — все мы, твои подданные, я — твой слуга и твой раб, моя муза.

— Знаю, знаю, — с той же иронической улыбкой-усмешкой продолжал султан, — тебе приходится совершать насилие над своею музой, когда ты славишь меня и моё правление. Но твоя муза совершает насилие над тобой, когда она в свободном полёте воспевает любовь. Иной раз мне кажется, что она тебе неподвластна, что она, а не ты водит твоим каламом.

— Ты великодушен, о мой повелитель. Разве мог я признаться, что сердце моё принадлежит не тебе, а любви.

— Ты сам сказал об этом, мой поэт. — И султан, встав со своего седалища, произнёс стихи:

Ты о любви молил. И вот вся улица мокра от слёз, — Я видел их, идя вперёд, поворотив, не находил. Недим, влюблённый соловей, ты замолчал, но почему? Бывало, в музыке твоей любой мотив я находил.

Да, мой поэт, ты прав: в музыке твоих газелей [119] я нахожу любой мотив.

— Ты сделал меня счастливейшим из смертных, мой великодушный повелитель. Сильные мира сего глухи к музыке стиха, тому много свидетельств. Но ты — говорю не из лести — тонкий ценитель поэзии и её знаток. Ты собрал в своей библиотеке изысканнейшие жемчуга поэзии.

— Среди этих жемчужин — ты, Недим. Повели главе переписчиков изготовить двенадцать книг твоих касыд и газелей, мы пошлём их истинным ценителям из числа бейлербеев [120] нашей империи.

119

Газель — небольшое стихотворение моноритмического склада.

120

Бейлербей (от тур. — бей над беями) — генерал-губернатор.

— Повинуюсь. — Недим просиял. — И не помедлю, с твоего повеления, о мой великодушный повелитель.

— Одну из них ты вручишь моему везиру.

Окрылённый Недим исчез. Султан дёрнул шнурок, и тотчас явился Бешир.

— Покажи мне ту газель, которую прислал бейлербей Дамаска. Если я захочу познать её, то дам тебе знать. Недим и его газели пробудили во мне пыл.

— Позволь, о великий, напомнить тебе призыв врача Нуха-эфенди, — осторожно заметил глава чёрных евнухов. — Ты сам сказал мне о нём.