Певец тропических островов
Шрифт:
И, опершись локтем о столик, мутным взглядом обвел холл. На адвоката снова пахнуло пивом. Что он несет про эту лампу? — спросил себя Гроссенберг. Это уже не просто с перепоя, это похоже на delirium [43] … И действительно, словно в подтверждение его домыслов, Вахицкий подозвал официанта. "То, что всегда, вы знаете!" И подмигнул. Вскоре появилась бутылка (та, что всегда) и заплясала в не слишком уверенных руках сына, покойной сестры Ванды. Яблочко от яблони… н-да! Тень безумия мелькнула перед глазами адвоката. Это была непроизвольная реакция несведущего в медицине человека, который склонен выискивать влияние наследственности там, где ничего подобного, возможно, и нету. И адвокат отогнал от себя эту тень. Нечего придираться к пустякам! Мало разве в Варшаве таких, что находят смысл существования исключительно на дне рюмки? Вид у Вахицкого
43
Бред со зрительными галлюцинациями (лат.).
Адвокату все это начало надоедать. Он вдруг вспомнил, как Вахицкая нагло пыталась впутать в какую-то историю Ягусю. И как юная майорша, говоря о ней, то и дело восклицала: "Бессовестная, бессовестная женщина!.." Такую черту трудно назвать приятной, и Ягуся по-своему была права. Собственно (продолжал размышлять адвокат), я его почти не знаю. И знакомство это мне, в общем-то, ни к чему… Он снова взялся за подлокотники и наконец встал. Попрощался с Вахицким довольно сухо:
— Сожалею, что ничего больше не могу для вас сделать.
— До свидания, господин адвокат! — Вахицкий тоже поднялся. — Ха, спасибо. Спасибо за все. И простите за эту… эту… — Он указал на бутылку.
— Ничего, ничего.
— Видите ли, я просто хотел вас кое к чему подготовить…
— Меня?
Адвокат приостановился. Он с удивлением заметил, что в мутных глазах Леона вдруг сверкнули живые огоньки. Опять ломает комедию? — мелькнуло у адвоката. А может, и не так уж он пьян, как кажется? Впрочем, это не мое дело… И, не поинтересовавшись, к чему Вахицкий хотел его "подготовить", Гроссенберг взял пачку книг и ушел.
Увлечение Конрадом — а многие, бесспорно, им увлекаются — порой приносит разочарование (так думал адвокат). Лорд Джим, убежавший с якобы тонущего корабля, тоже вызывал противоречивые чувства — даже у тех, кто относился к нему с симпатией. Но в данном случае Гроссенбергу вспомнился не столько лорд Джим, сколько, скорее, "Изгнанник с островов" либо "Олмейер", а о них ему и вспоминать не очень-то хотелось. Однако, где Крым, а где Рим. Варшава оставалась Варшавой, и Гроссенберг даже рассердился на себя за то, что поддался чарам вымышленной экзотики. И где — на берегу Вислы! Все это вздор! — воскликнул он про себя.
А вернувшись домой, сказал матери:
— Если мне позвонит Леон Вахицкий, хорошо бы дать ему понять, что я не горю желанием его видеть. Вы это сумеете, мама. Скажите, я занят или еще что-нибудь, как сочтете нужным…
Дождь лил, не переставая, еще несколько дней, и за окнами квартиры Гроссенбергов висело хмурое, словно покрытое слоем машинного масла небо, исчерченное косыми струями. Ветер дул с запада, и капли барабанили по стеклу.
Было шесть часов, адвокат только что распрощался с последней клиенткой. У него на приеме в тот день были двое мужчин и одна дама. Ее-то Гроссенберг и проводил минуту назад. С мужчинами он разделался раньше.
Оба были политическими деятелями, близкими к управлению государственным кораблем, и, разумеется, отлично знали друг друга. Очутившись на соседних стульях в приемной модного (что можно сказать без особого преувеличения) консисторского адвоката, они поначалу, естественно, смутились. Как оказалось, оба рвались не только к кормилу власти, но и в освященные законом и протестантской церковью объятия двух предприимчивых актрис. "Какое совпадение! Вы тоже?" — "И вы?" Третьей клиенткой была весьма уже немолодая дама, помещица, муж которой на старости лет связался с гувернанткой, она же… Впрочем, это все несущественно. Итак, дама тоже ушла; адвокат был уверен, что в приемной никого нет. Он не слышал ни звонка в парадную дверь, ни шагов. К тому же было уже шесть часов. Гроссенберг знал, что сейчас в гостиную явится мать, снимет чехлы и вместе с прислугой займется уборкой и дезинфекцией мебели. И в самом деле, оттуда донесся звук отодвигаемого кресла. Со словами: "Вот и я, мама!" — адвокат открыл дверь. И замер на пороге.
Пани Розы в приемной еще не было. Зато в углу, позади рояля, сидела молодая женщина. Неужели запоздавшая клиентка?
— Вы ко мне?
Женщина отложила иллюстрированный журнал. Он обратил внимание на ее черные волосы. Она сидела закинув ногу на ногу, и короткая юбка не скрывала мускулистых икр. Платье на ней было пастельно-синих и красных тонов. Незнакомка встала.
— Господин
Гроссенберг?— Совершенно верно.
— Да, я к вам.
— Милости прошу, проходите…
Энергичным шагом женщина пересекла приемную и вошла в кабинет. Потом протянула адвокату руку.
— Простите, а… с кем имею честь? — спросил он.
— Барбра Дзвонигай.
Гроссенберг невольно попятился. Молодая женщина взглянула на него с недоумением… Тогда, овладев собой, он с профессиональной любезностью указал ей на стул. А сам уселся за письменный стол.
Должно быть, та самая, вряд ли в Польше сыщутся две Барбры, подумал он. Да и лицо молодой женщины соответствовало описанию Вахицкого: полные, как будто негритянские, губы, темно-кремовая пудра и яркие сероголубые глаза. Только волосы, довольно короткие, не были схвачены сзади золотой ленточкой, а легкими волнами обрамляли щеки.
— Слушаю вас, — сказал адвокат. И записал в блокнотике: п. Барбра Дзвонигай.
— Скажите, господин адвокат, если муж застигнут in flagranti [44] в гостиничном номере, это достаточное основание для развода? — деловито, без колебаний и типично женских недоговорок спросила она.
— Смотря в каком случае…
Адам Гроссенберг, как автор, чувствует себя обязанным сделать в этом месте небольшое признание, приоткрыть завесу своей профессиональной кухни. Это, впрочем, не означает, что он намерен очернить свою прежнюю профессию или бросить тень на давних коллег. Просто veritas vincere necesse [45] . В противном случае фигура автора покажется читателям плоской и неубедительной.
44
На месте преступления (лат.)
45
Истина должна победить (лат.).
Что же это за признание? Его суть можно изложить в нескольких фразах, звучащих афористически.
Ближайшим родственникам и даже жене известно о душе консисторского адвоката меньше, чем его жаждущим развестись клиентам. Если вам захочется узнать всю правду о каноническом праве, обращайтесь не к нему (специалисту по бракоразводным делам), а к знакомой разведенной даме или к кому-нибудь из старых знакомых, которые вторично женились или вышли замуж. Вот, собственно, и все.
Консисторский адвокат былых времен с крылышками за спиной и нимбом над головою, когда бы ни зашел разговор на эту тему, ничего не мог сказать о тернистых тропках, ведущих к успешному разрыву супружеских отношений. Побеседовав с ним за чашкой чая, вы скорей бы подумали, что развод вообще невозможен. Для развода нужны веские основания, а примеры, которые он станет приводить, — скажем, у девушки был жених, но родители заставили ее выйти за другого, или брачный союз заключен между дочерью жены от первого брака и ее бывшим отчимом — далеко не всякому подойдут: много ли подобных исключений! А между тем число разводов непрерывно увеличивалось, и основания для них (вероятно, какие-то другие) находились. Проще всего, естественно, изменить вероисповедание. Но консисторские адвокаты, по привычке еще помахивающие крылышками, в своей невинности достигали таких высот, что в частных беседах со вздохом… осуждали разводящихся — своих кормильцев. Осуждали ли они их в своих кабинетах — другой вопрос. Вряд ли бы в таком случае между Варшавой и Вильно курсировал поезд под названием "поезд-развод". Мы уже упоминали в свое время о "бридж-поездах" — изобретении, придуманном управлением наших железных дорог для увеличения своих доходов и популярности. В Вильно стремящиеся развестись супруги меняли вероисповедание, принимая протестантство пли православие, и желающих, видимо, было столько, что забитый распадавшимися супружескими парами курьерский поезд прямого сообщения Варшава — Вильно в кругах заинтересованных лиц получил название "поезд-развод"…
Только… тут мы подходим к самому щекотливому пункту настоящего признания. Ибо каково автору — после всего того, что он написал о Конраде, и — уж тем более! — расхвалил его читателей, — каково ему признаваться, что у него самого на письменном столе среди папок частенько лежит тот или иной роман Конрада! Вы скажете: а какое отношение это имеет к разводам? Ответим (причем попросим отнестись к сказанному серьезно), что писатель этот, "который писал по-английски популярные романы", способствовал тому, что адвокат, чье бы дело он ни вел, никогда не был полностью беспристрастен. Симпатии его всегда оказывались на стороне жен, то есть на стороне женщин.