Певец Волги Д. В. Садовников

Настасьина могила («За Степановой за любой»)

(Волжское предание)

За Степановой за любой, За Настасьей молодою, Цельный месяц смерть ходила Сухопутьем и водою; Привязалась лютой скорбью, Извела былую силу И свела порой осенней Прежде времени в могилу. Сам Степан ножом булатным На горе ей яму роет; Ни души кругом, лишь ветер В буераке воймя воет… Чем приметить это место, Для того, чтоб видно было С Волги, со степи, из лесу, Где Настасьина могила?.. Как на грех везде всё пусто, Только степь кругом да камень, А вдоль Волги, по вершинам, Зеленеющая рамень… Чу! Скрипят колеса… Смотрит: По дороге, воз за возом, Со стеклом торговцы едут, Видно, с ярмарки, обозом. «Стой! Опрастывай живее!» — Крикнул им Степан с кургана. А Степан шутить не любит, — Надо слушать атамана. «Поворачивайся живо! Подвози, вали всё в кучу! Опрокидывай телеги, Выноси товар на кручу!» И с утра до темной ночи Выл кругом лишь ветер вольный Да над Настиной могилой Раздавался звон стекольный. «Вот вам денег за работу, Поделите да и с богом! Чур, не вместе поезжайте, А по разным по дорогам! Вы ведь, резанцы да воры, Только этим и живете, Из-за стертого алтына Брату горло перервете! Если спросят, где достали, Говорите, что отрыли Этот клад в лесной трущобе, На Настасьиной могиле!»

Зазноба («По посаду городскому»)

По посаду городскому, Мимо рубленых хором, Ходит Стенька кажный вечер Переряженный купцом. Зазнобила атамана, Отучила ото сна Раскрасавица Алена, Чужемужняя жена. Муж сидит в ряду гостином Да алтынам счет ведет, А жена одна скучает, Тонко кружева плетет. Стенька ходит, речь заводит, Не скупится на слова; У Алены сердце бьется, Не плетутся кружева. «Полюбилась мне ты сразу, Раскрасавица моя! Либо лаской, либо силой, А тебя добуду я! Не удержат ретивого Ни запоры, ни замки… Люб тебе я али не люб? Говори мне напрямки!» На груди ее высокой Так и ходят ходенем Перекатный крупный жемчуг С золотистым янтарем. Что ей молвить?.. Совесть зазрит Слушать льстивые слова, Страхом за сердце хватает, Как в тумане голова…. «Уходи скорей отсюда! — Шепчет молодцу она. — Неравно старик вернется… Чай, я — мужняя жена… Нешто можно?» — «Эх, голубка, Чем пугать меня нашла!.. Мне своей башки не жалко, А его — куда ни шла! Коль от дома прочь гоняешь, Забеги через зады В переулок, где разбиты Виноградные сады… Выйдешь, что ли?» — «Неуемный! Говорю тебе — уйди! Не гляди так смело в очи, В грех великий не вводи!..» — «Ну, коль этак, — молвит Стенька, — Так, на чью-нибудь беду, Я непрошеный сегодня Ночью сам к тебе приду». Отошел, остановился, Глянул раз, пообождал, Шапку на ухе поправил, Поклонился и пропал… Плохо спится молодице; Полночь близко… Чу!.. Сквозь сон Половица заскрипела… Неужли же это он? Не успела «ах» промолвить. Кто-то за руки берет; Горячо в уста целует, К ретивому крепко жмет… «Что ты делаешь, разбойник-? Ну, проснется, закричит!..» — «Закричит, так жив не будет… Пусть-ка лучше помолчит. Не ошиблась ты словечком, — Что вводить тебя в обман: Не купец — казак я вольный, Стенька Разин — атаман! Город Астрахань проведать Завернул я по пути, Чтоб с тобой, моя голубка, Только ночку провести! Ловко Стеньку ты поймала! Так держи его, смотри, Белых рук не разнимая, Вплоть до утренней зори!..»

Полонянка («Зеленые горы!.. Здесь каждый бугор»)

(Жегулевское предание)

Зеленые горы!.. Здесь каждый бугор Особое носит названье — Глухие овраги, расщелины гор Хранят у себя с незапамятных пор Поросшее мохом преданье. Среди этих темно-зеленых холмов Сказания местного слово, Как крик выплывающих в небо орлов, Как шум отдаленный сосновых лесов, И дико, и вместе сурово… Вот Девьей горы опустилась пята И моется в зыби разлива, А выше, над каменной гранью хребта Чернеют, как точки, одни беркута И шепчет сосновая грива.

* * *

В те годы, когда под зеленую сень Леса удалых принимали: Работали — нож да тяжелый кистень; Любовь воровали со всех деревень, Царёвы суда обирали… Увел из-за Волги лихой атаман С собой красоту полонянку — Туда, где раскинул свой временный стан, В дремучую глушь, под зеленый шихан, В свою воровскую землянку. Не сладко житье ей с немилым вдвоем И кажутся долгими ночи… Тоскует она о селеньи родном; Молчит, закрывая цветным рукавом От слез потемневшие очи. Не может к своим она весточки дать В село, где крушатся не мало О ней и жених, и родимая мать… «Бежать, — она думает, — надо бежать Скорее, во что бы ни стало!» Неделя проходит — она уж не та; Тоску на веселье сменила — Светлей стали очи, приветней уста. Глядит атаман, — и ее красота Его в свой черед полонила. Бегут для него незаметно часы — Он с ней остается подолгу; Для ласковых слов ненаглядной красы, Для светлых очей и тяжелой косы Забыл он кормилицу Волгу. «Скажи, красота, у меня ль не житье? Моя ль не завидная доля? Спасибо — забыла ты горе свое, Люби атамана: все будет твое, Во всем тебе полная воля! Смотри, — говорит он, взводя на курган, — Вон, видишь, белеют в тумане Суда? То богатый идет караван — С низовых местов, из полуденных стран, Везут мне обильные дани. Наденешь другой, побогаче наряд, Персидскими шитый шелками; Алмазные серьги в ушах заблестят, И будет убор твой девичий богат Цветными, как солнце, камнями!» Но силою сердца ее не возьмешь, Он душу ее не узнает: У ней на словах золоченая ложь, А замысел свой, что отточенный нож, Она от него укрывает. Как твердый утес прибылая вода, Тоска ее тайная гложет. Одна у ней дума: когда же? Когда?.. А речи… Что речи?.. по ним никогда Расстаться она с ним не может. «Мне любо и здесь, молодец удалой, На что мне постылую волю? Привыкла к тебе, не пойду я домой, Хочу поделить, разудалый, с тобой, Твою молодецкую долю». «Пойдем, посидим, как сидели вечор, И помнишь? на зоречке рано, Поближе к реке, на знакомый бугор: Там весело глазу, трава, что ковер», — Склоняет она атамана. Садятся… И, лаской в конец опьянен. На грудь полоненой девицы Кладет утомленную голову он… И тихо вечерний, разымчивый сон Ему опускает ресницы. За ними дремучего бора стена, Они — на краю, у обрыва. Кругом ни души… и везде тишина, — Внизу только плещет о камни волна Встающего тихо разлива… О чем же тут думать? Толчок — и долой С вершины крутого шихана, С подавленным стоном летит удалой, Об острые камни стуча головой, — И нет удальца атамана… Землянка в ту ночь остается пуста. Почуяв кровавое дело, На утро всплывают над ней беркута И тщетно кругом озирают места, Ища атаманово тело.

Усолка («При Грозном на Волгу, к подошве холмов»)

(Народное предание)

При Грозном на Волгу, к подошве холмов, Точивших соленую воду, Сошлись поселенцы на выгодный зов, Почин положили заводу, — Срубили жилье, окружили стеной, И скоро возник городок соляной На дальней границе востока, Где степь расстилалась широко. Усолье росло: заезжали купцы, Рабочие шли на варницы; Приставлены царские были стрельцы И пушки глядели в бойницы. Нередко в долину с соленой водой Сбегались кочевники дикой ордой, Скакали по русскому полю, Людей уводили в неволю. Кругом еще лес был, да темени гор; Пониже — селенье и пашня, А самый высокий венчала бугор В лесу караульная башня. Чуть ночью по степи затопает конь, На ней зажигали сигнальный огонь, И местные жители знали, Что надо готовить пищали… По старым рассказам в Усолье жила Одна богатырка в то время; Она от Усолья на степь угнала Ногайское хищное племя. Шло время… Седела, теряла глаза Поселка защита, ногайцев гроза, Могучая сила сбывала… Усолье ее забывало. Смеялась недавно над ней молодежь: «Куда тебе, бабушка, драться? На старости лет ты с коня упадешь, Пора на покой убираться!» Кто знает, сердилась старуха иль нет; Но только ни слова усольцам в ответ На это она не сказала, Чему подивились не мало. Покойно и мирно тянулись года По милости страшной Усолки; Татарских коней не видать и следа, Замолкли тревожные толки. Но горе застало Усолье врасплох; В осеннюю ночь загорелся сполох, Не даром такая тревога: Ногайцев нахлынуло много… Покинули полчища диких татар Степей кочевое раздолье; Потоптаны нивы, и скоро пожар Осветит родное Усолье! Из города выслана малая рать Ногайскую силу в леса отогнать; А с ней за одно отряжены И девки, и мужние жены. Дрались поселенцы… Оружия стук Взлетал до лесистых верхушек; Стрелу отпускал туго стянутый лук, Рубились, палили из пушек. Кровавая битва была горяча, А сила росла, как в степи саранча, И дрогнули наши средь поля: Ждала их недобрая доля. Тут стало понятно толпе удальцов, Кого на бою не хватало… Усолка в обиде: за несколько слов, Быть может, все дело пропало! В былые года у ней сила была; Не даром она богатыркой слыла, И сильной и грозной недаром Была она хищным татарам. И вот старшины отрядили гонцов; Должны они были в поселке, Сказав в извинение несколько слов, Подмоги просить у Усолки. Быть может, ее неожиданный вид Усталые силы людей оживит; Давно уж ее не видали С клинком из сверкающей стали. Приходят гонцы и старухе поклон С почтеньем отвесили низко: «Спаси от Ногайца — отступится он И после не сунется близко! Прости нам обиду, тряхни стариной; Все дело теперь за тобою одной… Родная, забудь свое сердце, — От нас отгони иноверца!» Ответ им держала Усолка такой: «Забыть не могу я обиду, Ищите себе вы подмоги другой, На выручку к вам я не выду! Пришли над старухой смеяться больной? Что! мало вам места за этой стеной? Где сабли у вас и пищали? Иль порохом вы обнищали?» Тем временем длился отчаянный бой И стоном стонала дубрава… Усольцы к стенам отступали гурьбой, Рубяся и влево и вправо. Сверкал меж дерев их пищальный огонь; Валился татарин и пятился конь… Ногайская темная сила Усольцев кругом обступила… Недолго продержится русская рать, Зато уж отдастся не даром, Хоть будут тела ее лес устилать И все истребится пожаром; Но каждый усолец зараней решил Сражаться, пока хватит духа и сил; От бога одна лишь помога: Их мало, а нехристей много. Гонцы богатырку просили опять… В тревоге сидела старуха: Стал топот татарских коней достигать Ее, прежде чуткого, уха… «Прости неразумных, не наша вина… Нам горькая доля теперь суждена, Забудь ты обидное слово — Спаси от татарина злого!» — «Стара я для боя, — куда воевать И лезть на кровавую драку! Пора обо мне позабыть вспоминать, Как дохлую бросить собаку… Заржавела сабля, ступилось копье — В груди улеглось ретивое мое… У вас молодая есть сила, А мне уж моя изменила…» Сердилась Усолка, но слезы людей Ее победили — смягчилась; Взыграла вся кровь богатырская в ней, Вся старая удаль забилась… «Давайте коня! Где мой конь боевой? Давно не слыхала его под собой! Проклятым татарам навстречу Я кинуся в самую сечу!» И выведен был застоявшийся конь С густой серебристою гривой; Из камня ногой высекал он огонь, Мотал головою красивой. Высоко ходила могучая грудь, — И фыркал скакун, собираяся в путь На хищные орды Ногая, Себе седока поджидая. Выходит Усолка, завидев коня; Ремень-опояска у стана; В древко копья ударяют, звеня, Ножны вдоль ее сарафана. На стремя ступила привычной ногой; В одной руке сабля и пика в другой; И с гиком пустилася лётом К широко раскрытым воротам. И по полю конь богатырку понес… При виде могучего взмаха, При виде седых и растрепанных кос Враги ошалели от страха. «Скачи, без разбора ногами топчи Проклятую силу степной саранчи!» В крови накупались досыта Коня боевого копыта. К усольцам вернулася прежняя мочь, Отвага в глазах засверкала, Рубились, пока не подкралася ночь; Татар положили не мало. Везде впереди богатырка была; От страшных ударов валились тела Кровавою грудой на груду… Ногайцы бежали повсюду. Бежали к горам, и никто их потом Не видел на этой равнине; То место же, где был татарский погром, Все «Сечей» зовется и ныне. И память о той богатырке жива! Ее сохранила людская молва… Так билися в старые годы За право труда и свободы.

Богатырь девка («Это было в Нижнем городу»)

Это было в Нижнем городу… (Сказ мой быль, не то, что небылица!)? Раз к реке Почайне за водой Вышла Дуня, красная девица. Чуть заря черкнула за окном, Поднялась и, подцепивши бодро Коромысло на плечи, пошла, На ходу раскачивая ведра… Ветер свежий веял ей в лицо, Щеки рдели от прилившей краски… Не впервой ей за городом быть, — Не робка: выходит без опаски! Только стала под гору сбегать, Из ворот торёною тропою, — Хвать — татарин, а за ним еще; Набежали целою толпою! Подскочил один, да отлетел, — Не пришелся, видно, ей по мысли, Размахнулась правою рукой, Левая лежит на коромысле. Тяжела у Дунюшки рука, — В городу не мало этой силе Дивовались: «Будешь за вдовцом», — Ей, смеясь, подруги говорили, «Прочь отсюда! — крикнула она, — Что пришли? Вам, нешто, здесь дорога! Сунься только, так и разнесу!» Глядь-поглядь, а их и больно много… Застучали ведра по земле, Покатились под ноги татарам, Коромысло в девичьих руках,— Не отдастся, красная, задаром! Словно хлеб взялася молотить, Бьет кругом направо и налево; Расплелася русая коса, Губы в кровь искусаны от гнева… Стиснув зубы, кидалась она, Разбегались три раза татары, — Коромысло, словно на току, За ударом сыпало удары. Шестерых их клала на песок, Да на грех о сосну перешибла; Кинулась в середку со щепой, Раз — другой ударила и сгибла! — Как береза белая в лесу, Срубленная под корень, упала, — Небо алой кровью облилось, Из зари кровавой солнце встало. Обуяло страхом татарье, Развело, поганое, руками: «Коли все такие девки там, Где же нам управиться с парнями!» Под стенами кинувши тела, Отступили целою ордою… Вот так память девка задала, Выйдя утром к речке за водою!..

Стрела («Кучум сдержать не в силах гнев»)

Кучум сдержать не в силах гнев, Сказал: «Позвать ко мне Ахмета! Он смел ослушаться меня, — Пускай поплатится за это!..» Татарин входит молодой В шатер разгневанного хана, И говорит ему Кучум Среди собравшегося стана: «Ослушный раб! Когда шутить Ты вздумал дерзостно со мною, — Так знай же, за свою вину Заплатишь завтра головою!..» «В твоих руках я, мощный хан; Не страшно мне лишиться жизни, Но думал я, что, может быть, Ее пожертвую отчизне…» Нахмурил брови хан Кучум На речи смелого Ахмета: «Когда ты правду говоришь, Так докажи мне: до рассвета Ступай сегодня к казакам И мне из середины стана, Во чтоб ни стало, укради Стрелу казацкого колчана!..» Ахмет выходит. Вслед за ним Идет татар толпа густая, На гибель верную и смерть Его глазами провожая. …Проходит ночь, Ахмета нет, — Кучум не спит, боясь измены; Всю ночь вкруг ханского шатра На страже латники без смены. Заря растет, и новый день Встает среди людского шума… Подходит кто-то, не спеша, К шатру могучего Кучума. И хану просит доложить, Что он исполнил повеленье. Ведут к Кучуму, тот глядит, Не в силах скрыть свое волненье… Седой татарин перед ним Стоит с полупотухшим взором И подает ему стрелу — С немым, но тягостным укором. Он поседел за эту ночь, Сдержав обещанное слово: Прополз один в казачий стан И старцем стал из молодого… Презреньем взор его горит… Рабам покорным он не сроден… Хан отвернулся: «Уходи Отсюда, дерзкий! Ты свободен!..»

Попутный ветер («Ясный день глядится в воды»)

(Народная сказка)

Ясный день глядится в воды, Неба ровная лазурь Не пророчит близких бурь, Переменчивой погоды. Вот лебёдок белых стая На реке разбила стаи — Белогрудый караван Дремлет, ветра поджидая. Нет попутному охоты. Двинуть грузные суда, Чуть колышется вода, Виснет парус без работы…

I

«Тронься, ветер, ты, низовый! Полно, будет отдыхать! Тучей темною свинцовой Принакрой ты Волгу-мать; Разведи речную воду, Беляки седые вспень, Дай попутную погоду, Отряхни скорее лень! Что гуляешь без заботы, Или волюшка мила? Позабыл свои налеты Темнокрылого орла!..» Так пловцы молили долго… Набежали облака, Затуманилася Волга Мать-кормилица река.

II

Задался по божьей воле Ветряный денек, Рыщет ветер в чистом поле Вдоль и поперек; Вот хлебами пробегает, Приутих на миг, Вот с прохожего срывает Шапку, озорник. Покачнулись, зашумели Темные леса; Пеной волны забелели, Вздулись паруса.

III

Той порою из села Старушонка внучке С торгу бережно несла На полтину мучки. Как стерпеть озорнику? И хитер, и ловок Подлетел, и всю муку Выдул из ночевок. Пущен по-ветру укор: «Ишь, полтиной медной Нажился залетный вор От старухи бедной!» И нужда-то и беда… Исстари ведется, Что где тонко, там всегда Ниточка и рвется! Вся развеяна мука И ни гроша денег… Без радельного сынка Год-то тяжеленек.

IV

Встречу старухе — служивый как-раз, Не молод, видно, что дока; Выслушал он о покраже рассказ: «Царь, — говорит, — недалеко… Счастье твое, что попался солдат; Правды — в Москве лишь добиться, Ветер-то в поле поймаешь навряд, А без суда не годится. Только минуй ты московских судей, Разных подьячих да дьяков. Прямо царю ты челом своим бей: Суд у царя одинаков. Правду, старуха, тебе говорю… Ветер пусть по полю рыщет, Ты же ступай да пожалься царю: Он виноватого сыщет!» — «Где мне дойти? Укажи, доведи: Путь до Москвы тебе ведом…» — «Ладно, старуха, за мною иди!..» Робко пошла она следом.