Пифагор

Дарайавуш неодобрительно вскинул брови.

— Что ты такое говоришь?! Как же можно посылать того, без кого я не могу обойтись даже дня?! К тому же на него могут напасть и убить, как это сделали с прославленным яваном, соединившим Азию и Европу мостом.

— А ты пошли с Великим Врачом надёжную охрану и во главе поставь человека, который сможет разобраться во всём том, что пригодится для неизбежной войны с яванами. Ведь твои неудачи в Скифии объясняются тем, что ты плохо представлял себе скифов и их степи.

— Может быть, ты и права, — согласился Дарайавуш. — С Демокедом я, пожалуй, отправлю Мардония. Он хочет стать нашим зятем. Испытаем его на деле.

— Мудрое решение, — молвила Атоса. — Мардоний энергичен и хитёр, как змей. Он будет твоими глазами и ушами.

Наутро Дарий призвал к себе Демокеда и, указав на сиденье рядом с собой, обратился к нему с ласковыми словами:

— Исцелив меня, друг мой, ты не попросил ни золота, ни земли. Я тебе ничего не предложил, кроме золотых оков и покоев Великого Врача. Теперь в ознаменование твоих заслуг перед моим домом я хочу, чтобы ты побывал у себя на родине, повидал родных и друзей, о которых ты мне много рассказывал. Передашь подарок твоему отцу Каллифонту. Я правильно произношу это имя?

— Да, царь.

— Я дарю Каллифонту грузовой двухпалубный корабль финикийской работы, а ты можешь принести ему в дар всё, что захочешь, из своего имущества. По твоём возвращении я всё верну тебе сторицей.

Решив, что царь его испытывает, Демокед ответил:

— В этом нет необходимости. Мой отец стар. И ему хватит корабля, а мне — того, чем я уже обладаю благодаря твоей милости. К тому же, о царь, я не теряю надежды, что отец, особенно увидев почёт, каким я окружён, и корабль, который ты ему даришь, согласится покинуть вместе со мной Кротон навсегда.

— Тогда готовься к плаванию. Я не отправляю к эллинам послов. Сопровождать тебя будут мои слуги. Возглавит их мой племянник Мардоний. С ними ты оплывёшь всё побережье, не спеша осмотришь по пути в Кротон города, гавани и всё другое, что покажется им интересным. Если же спросят о спутниках, ответишь: «Это рабы, которыми меня одарил царь царей».

Демокед низко поклонился царю, и тот не смог заметить вспыхнувшего в его взгляде ликования.

Выпрямившись, он ответил буднично:

— Я сделаю всё, что в моих силах, ибо ты — мой господин. В стране эллинов есть много удивительного и заслуживающего внимания.

Праздник

Пифагор появился на заре в день, свободный от занятий, но застал математиков за рабочим столом. Увидев его, они просияли.

— Ну, что тут у вас? — спросил он, вглядываясь в лица. — Сознавайтесь.

— Мы решили отметить двенадцатилетие школы, — отозвался Хирам.

Подвижное лицо юноши отразило охватившее его волнение.

— Это неплохо, — сказал Пифагор. — Будни должны перемежаться праздниками. Но я вижу, что стол занят не фиалами с вином, а папирусными свитками.

— Но ведь это особый праздник, — возбуждённо заговорил Филарх. — Вот!

Он поднял со стола один из свитков и протянул его Пифагору.

Пифагор взял свиток и взвесил его на ладони.

— Имеет вес. А что внутри?

— Хроника двенадцатилетия.

— Так-так, — проговорил Пифагор, погружаясь в чтение. — Вот тут... написано, что я открыл свойство взрывной смеси. Но это же изобретение мегарца Эвпалина.

— Но он же унёс свой секрет в могилу и смесь была открыта заново благодаря твоему рассказу, — вмешался Хирам.

— Да, но открыта не мною...

— А если бы не твой рассказ о возможности такого вещества, его бы не открыть, — дружно зашумели ученики.

— Оставим это. Вот уже двенадцать лет мы вместе работаем, исследуя природу и распространяя знания. Но мы не приблизились к главной нашей цели — созданию полиса разума. Люди продолжают жить по дедовским неразумным законам, а у алтарей льётся кровь существ, имеющих душу. Пора приступить к делу, а не праздновать юбилей. В окружающем мире у нас много врагов, которые готовы использовать каждый промах. Не должно оставаться ничего того, что могло бы быть обращено против нас. Хронику сожгите. И впредь пользуйтесь для сообщений только словом. Знаком, отличающим вас, будет пентаграмма с треугольником в центре.

Наступила мёртвая тишина.

— Не надо вешать носа! — весело проговорил Пифагор. — Давайте я расскажу вам, что случилось со мной в Давнии.

— Да там же волки! — воскликнул Эвримен.

— Они мне не были страшны, — продолжал Пифагор. — Мне предречена иная кончина. Так слушайте же. Однажды, задремав в тени дерева, я проснулся от жаркого дыхания. Надо мной склонилась огромная медведица с шерстью необычной, желтоватой окраски, как у фракийских медведей. Вглядевшись в зверя, я почувствовал, что мне не надо притворяться мёртвым, чтобы спасать свою жизнь. Я осуждающе посмотрел на медведицу, и она, бросившись к моим ногам, стала лизать пальцы. Я до сих пор ощущаю шершавость её языка.

На лице Филарха отразился ужас.

— Ты же мог погибнуть!

— О нет. Опасность угрожала скорее ей, чем мне. Я долго думал, какую на неё наложить кару, и наконец сказал: «Слушай меня, преступница. С этого часа и дня я запрещаю тебе есть что-либо живое. Ты не коснёшься ни зайца, ни оленя, ни даже мыши. Твоей пищей будут мёд и травы. Ты будешь защищать стада от волков». В ответ она, виновато заскулив, побрела не оглядываясь, а я отправился своей дорогой.

Юноши заворожённо смотрели на учителя.

«О, будь он в тот день вместе с Милоном, — подумал Тилар, — беды можно было бы избежать».

— Да. Можно было бы, — отозвался на его мысль Пифагор. — Вы не захотели меня огорчать, а я узнал об этом ещё в Тиррении. Ведь нашего Милона чтят даже те, кого мы считаем варварами.

Реся

Первый раз после долгих лет вступив на палубу судна, Демокед был охвачен необыкновенным волнением. Словно бы подувший в лицо ветер возвратил его в юность, — её картины наплывали одна за другой. Персы не замечали его, он был пока им не нужен, ибо их не интересовали ни Финикия, ни Сирия, ни Кипр, а только берега, заселённые эллинами.

На седьмой день пути по правому борту мелькнул знакомый выгиб берега. Демокед рванулся к перилам. «Самос... — вспыхнуло в мозгу. — Мол Эвпалина. Вот и Астипалея. Но в каком она состоянии! Блеск ушёл вместе с Поликратом. Наверное, здесь будем набирать воду. Ведь это последнее из царских владений. Далее острова, принадлежащие Афинам. Вот и причал. Да! Именно здесь толпа провожающих желала Поликрату скорого возвращения. Вот Священная дорога, где я прогуливался с оправившимся после болезни Поликратом. В последний раз моим спутником был Анакреонт, и я вспоминал о своей встрече с Пифагором. Каким я был тогда глупцом, полагая, что и он болен! Но в том, что такие люди, как он, раздвигают горизонт не только знаний, но и несут бедствия, я был прав. Отец в последнем письме сообщает о ненависти кротонцев к тому, кому они в своё время вручили ключи от своих ворот и кого почитали как бога...»