Пифагор

— Побережье Аттики. Его обитателей называют паралиями — прибрежными. Это мореходы, рыболовы, ремесленники — люди, живущие не возделыванием земли, а морем. С ними приходится считаться правителям Афин, ибо они строят корабли, составляют их команду. Первая крупная бухта на этом побережье — Фалер, которую афиняне, живущие в парасанге от моря, сделали своей гаванью.

Демокед сидел на канатах, погруженный в угрюмое раздумье. «Каким счастьем казалось мне в Сузах посещение этих мест, помнящих меня молодым! А теперь мне кажется, лучше бы вовсе не видеть этой бухты, этого берега и окаймляющих долину зелёных гор. И как я покажусь в городе с такой свитой?»

Послышались мягкие шаги Мардония.

— Это какой-то праздник? — спросил он.

Демокед кинулся к борту. На берегу царило оживление. Люди плясали, обнимались, что-то выкрикивали. И никто не обращал внимания на приближающиеся к молу корабли.

— Так эллины не празднуют, — сказал Демокед. — Да здесь и не место для праздника. Это Фалер, порт Афин. Пожалуй, мне лучше сойти сначала одному, а ты прикажи подвести корабли вон за ту кучу пифосов.

«Что бы там ни было, — думал Демокед, спускаясь по сходням, — лучше, когда люди заняты собой и не приглядываются к чужеземцам».

Некоторое время он стоял в нерешительности, не зная, стоит ли подходить к неведомо чем возбуждённым людям.

И вдруг из-за пифосов к нему кто-то кинулся, и он узнал Анакреонта. Появление его было столь неожиданным, что Демокед на мгновение остолбенел.

— Ну и ну! — воскликнул он наконец, обнимая поэта. — После твоего письма я рассчитывал повидаться с тобой на агоре, во дворце твоего покровителя, а ты... встречаешь меня здесь. Не чудо ли это? Не стал ли ты провидцем, как Пифагор?!

Поэт глубоко вздохнул.

— О, если бы я им был... Тогда бы мне не пришлось прятаться, как беглому рабу, и дрожать за близкого мне человека.

— Объясни же, что произошло.

Анакреонт безнадёжно махнул рукой.

— Толпа ворвалась во дворец, оказавший мне гостеприимство после того, как случилось несчастье с Поликратом. Всё разнесено. Видишь, они празднуют победу, я же сопровождаю побеждённого.

— Ты о Гиппии?

— Да. Я надеялся найти здесь корабль. Жизнь Гиппия в опасности. Ведь четыре года назад кинжал, поразивший Гиппарха, был направлен против него. Но кто возьмёт на борт человека, ныне преданного проклятию?!

— Погоди! Мне кажется, есть выход. Ведь я прибыл на персидском корабле.

— Да, — с грустью проговорил поэт. — Наверное, царь направил к Гиппию послов. А он вынужден скрываться в одном из пифосов.

— Да нет. Дарий приказал мне объехать Элладу в сопровождении стражей, с тем чтобы потом я смог побывать на родине. Стражей я должен выдавать за своих слуг. Среди них царский племянник. Сейчас я выясню, возьмёт ли он на борт тебя и твоего покровителя.

— Нет, только его. Меня ждут в Фессалии.

Вскоре Демокед вернулся:

— Решено. Гиппий может сесть на судно с наступлением темноты, и мы сразу же отплывём в Мегару. Там твой покровитель будет в безопасности.

— Как! Ты не побываешь в Афинах?! Не увидишь только что отстроенного театра Диониса? Не услышишь моих новых песен?

Демокед развёл руками:

— Решаю не я. Мне запрещено далеко уходить от провожатых. А им теперь Афины не нужны. Так и было сказано: «Зачем теперь Афины, если у нас будет Гиппий».

Удар судьбы

В то утро математики внесли в домик Пифагора статую Музы и поставили её у окна, дожидаясь, когда Учитель вернётся с обычной утренней прогулки. Послышались его шаги. Юноши замерли: неужто и этот их дар не будет принят?

Но вот раскрылась дверь. И сразу же послышался тихий возглас. В нём прозвучало огорчение, чувство, которое, как им казалось, чуждо Учителю. Но вскоре они увидели его лицо, как всегда спокойное и благожелательное.

— Скажи, мальчик, — обратился он к Тилару, — почему разгневана твоя Муза? Во время странствий она мне явилась в видении, и лицо её скорее выражало просьбу, и она очень похожа на одну женщину, которую ни ты, никто из вас не мог знать. Нет, я не пронёс её через все мои жизни, но в этой она была последней. Долгие годы я о ней ничего не слышал. И теперь она передо мною. Родопея... Слепок из дерева. А я и не знал, Тилар, что ты художник.

Тилар поднял голову, и то, что Пифагор прочитал в его взгляде, ещё более его потрясло: «Девушку звали Мией. С такими глазами не обманывают. Я не мог нарушить обета молчания и ей помочь».

Услышав тяжёлое дыхание Эвримена, Пифагор повернулся к нему и, захваченный смятением его мыслей, проговорил:

— Так ты не пустил мою дочь... Ты ей не поверил? Но не огорчайся, Эвримен, ты ни в чём не виноват. Ты выполнял моё распоряжение. Я и сам не знал о её существовании. Для меня это дар судьбы, как всегда нежданный. Её замыслы не ведомы никому. И где ты теперь, Мия? Найдёшь ли ко мне дорогу или исчезнешь бесследно, как твоя мать?

Юноши молча покинули лесху. Вскоре оттуда донеслись звуки кифары, и такие пленительные, что можно было подумать, будто вместе с гармонией по миру растекается потрясённая душа.

Пифагор не вышел из дому ни в этот, ни в следующий день. Видимо, происшедшее было для него не даром, а ударом судьбы.

Сибариты

Это был осенний месяц, который тиррены называли хуру, ромеи — октобером или восьмым, а эллины — боэдромионом. Полетели на юг журавли. Был собран виноград, и начались праздники Диониса. Повеяли бурные ветры, загоняя суда в гавань. В прошлые годы в эти дни можно было видеть юношей в сопровождении отцов или старших братьев, направляющихся в Кротон, чтобы испытать судьбу. Только немногим из них посчастливилось остаться в храме Муз. Большинство из них возвращались домой с обидой на самих себя. Но были и такие, которые надолго затаили ненависть к тому, кто не сумел оценить их способностей. Некоторые из них со временем достигнут в своих полисах высокого положения и поставят целью отомстить обидчику.

Таков был кротонец Килон, в своё время отвергнутый Пифагором из-за отсутствия способностей к научным занятиям. Он носил то же имя, что и афинянин, впервые попытавшийся силой захватить власть и убитый у алтаря Алкмеонидами. От афинского Килона пошло выражение «Килонова скверна». Кротонский Килон сам был носителем скверны и остался безнаказанным.

Пифагор завершил чтение глиняных табличек с ассирийскими письменами, присланных Демокедом. Находясь в Вавилонии, Пифагор знал, что наблюдением за небесными светилами до вавилонян занимались ассирийцы, и слышал об ассирийском царе Ашшурбанипале, собравшем в своей библиотеке результаты наблюдений за много сотен лет. Но мог ли он думать, что в его руках окажутся именно эти таблички? Их привёз Демокеду один из пленённых вавилонянами иудеев, не последовавших за своим народом, отпущенным персами на свободу. Он набрёл на развалины разрушенной ассирийской столицы и набрал целую корзину табличек. Оказалось, что задолго до ассирийцев какой-то населявший Месопотамию народ установил периодичность небесных явлений и, осуществив за ними наблюдения, расположил их результаты в арифметические ряды. Применение к этим рядам геометрических правил позволяло вычислить орбиты движения планет.