Пифагор

За спиной послышались шаги Эвримена.

— К тебе сибариты, Пифагор.

Их было пятеро. Одного из них Пифагор знал в лицо и по имени: Менестор, ботаник, лучший из учеников Демокеда. Говорили невпопад, перебивая друг друга.

— Чернь распоясалась, — начал Менестор. — Негодяи во главе с Телисом стали врываться в дома. У меня разбросали свитки и уничтожили коллекцию растений. Искали золото, ибо распространился нелепый слух, будто я выпариваю его из трав. В других домах изнасиловали жён и дочерей.

— Они разбили трубы, по которым текло вино! — подхватил другой сибарит. — Пьяных ничто не могло остановить. Нам удалось спастись на лодке. Но Килон не захотел нас даже принять.

— А мы хотим помочь Кротону! — выкрикнул третий. — Мы готовы служить в вашем войске. Нашему примеру последуют многие порядочные люди.

Пифагор понял главное: Сибарис захвачен начальником наёмников италийцем Телисом. У Килона появился предлог для военных действий против Сибариса, и он отказывается от помощи беглецов, чтобы не связывать себе руки.

«Удивительно, как перемена власти на ничтожной части земной поверхности может приостановить исследования», — подумал Пифагор, но вслух произнёс:

— Я попытаюсь вам помочь. Оставайтесь пока здесь. Я отправлюсь в Кротон.

К Мегарам

Давно уже на Демокеда не обрушивался такой словесный поток. И он не только его не прерывал, но делал вид, что увлечён рассказом, понимая, что Гиппию, пережившему такое потрясение, надо выговориться. Он не вникал в детали, пропуская сквозь слух, как через решето, ничего не значащие для него имена — Гармодий, Аристогитон, Критий, Клисфен...

— Жалуется? — спросил вполголоса сидевший рядом Мардоний.

Демокед кивнул.

— Расскажи ему, как милостив царь царей по отношению к тем, кто служит ему верой и правдой. Это его успокоит.

И пришлось Демокеду поведать гостю всю свою историю, начиная с излечения Дария. И она, кажется, не только удивила, но обрадовала изгнанника. Во всяком случае, глаза его оживились, а когда Демокед начал описывать пожалованный ему дворец, он перебил:

— В юности ты исцелил моё тело, а ныне дух. Мне кажется, я смогу начать в Персии новую жизнь.

Персидские корабли медленно входили в пролив. Мардоний подошёл к борту, наблюдая, как сближаются противоположные берега.

— В этом месте не более трёх стадиев, — проговорил Мардоний.

— Два с половиной, — поправил Демокед, подходя к нему. — Хороший стрелок с того или другого берега может поразить корабль, идущий по центру.

— Ну нет, — возразил перс. — Для этого пролив должен быть вдвое уже, но я не позавидую наварху, который осмелился бы ввести сюда тяжёлые корабли. А что за холмистый берег слева?

— Прославленный остров Саламин.

— Чем прославленный?

— Соперничеством между Афинами и Мегарами. Всего полвека назад Саламин принадлежал Мегарам, к которым мы сейчас плывём. Представь себе, что ощущали афиняне, зная, что их отделяет от враждебного им города эта узкая полоска воды.

— Представляю. Но почему эти города враждуют?

— О, это длинная история. Если я её начну, то едва успею закончить до высадки, если ты, конечно, не прикажешь убавить паруса.

— Ну всё же, если коротко.

— Прежде всего Афины и Мегары — соседи, и этого одного бывает достаточно для вражды. К тому же мегарцы — дорийцы, а афиняне — ионийцы, родственные тем городам Азии, над которыми властвует твой и мой повелитель. Мегары, меньшие по размеру, чем Афины, имеют множество колоний. Поэтому, глядя с материка на остров, афиняне вспоминали о том, как мегарцы мешают им в Сикелии — там их колония Мегара Гиблейская — и на Понте, где их колония Гераклея, сама имеющая колонии.

— На Таврике Херсонес, — оживился Мардоний.

— И это всё, — продолжил Демокед, — разожгло неприязнь. Одно время она достигла такого накала, что афиняне постановили казнить каждого, кто упомянет вслух Саламин. И тогда поэт Солон, притворившись безумным, прочитал о Саламине стихи:

Все горожане, сюда! Я торговый гость саламинский, Но не товары привёз, — нет, я привёз вам стихи. На Саламин! Как один человек за остров желанный Все ополчимся! С Афин смоем проклятья позор!

Это было подобно разряду молнии.

— Прочитал стихи! — расхохотался Мардоний. — И зачем тогда ему было притворяться безумным? Разве афинянам не известно, что тот, кто говорит стихами, безумец?

— Твоим замечанием, Мардоний, ты лишил себя возможности услышать стихи Солона до конца и понять, что Солон высказал с необыкновенной проникновенностью истину, лежащую на поверхности и доступную пониманию каждого, разумеется, афинянина. Живя на Самосе, я там познакомился с мегарцем Эвпалином, и он, изъясняясь прозой, высказал суждение, противоположное тому, что вещал Солон.

— Я где-то слышал имя Эвпалин.

— Ещё бы не слышал! — воскликнул Демокед. — Ведь это он обещал Дарайавушу перебросить через пролив мост, но сам не успел осуществить свой замысел.

— Так вот оно что... — протянул Мардоний. — Дарайавуш рассказывал об этом человеке, удивляясь тому, что за такой труд он не потребовал от него ни города во владение, ни корабля, нагруженного золотом. Теперь я понял — им руководила ненависть к афинянам, и я расскажу об этом нашему повелителю и объясню ему, что знать об отношениях яванов между собой не менее важно, чем о расположении проливов, направлении ветров и устройстве гаваней.

— А вот и показались Мегары, и тебе уже поздно убавлять паруса.

Мардоний улыбнулся:

— Ты прав. Уже пора готовить якорные камни.

В Метапонте

Сухопарый, остролицый, Ксенофан стоял перед кафедрой, словно бы что-то припоминая. Ученики пожирали глазами странствующего софоса — так его называли многие. Со слов Гиппаса, находившегося тут же в лесхе, они знали, что его гость также и поэт, высмеивающий в элегиях косность и невежество эллинов и варваров.