Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

История эта не имела какой-то внятной финальной точки. За таковую, разумеется, можно было бы принять вмешательство английских властей, выславших в начале 30-х гг. большую группу палестинских коммунистов за пределы страны. Однако мы не можем пока ответить на вопрос, имел ли какое-либо влияние Рутенберг на эту акцию или нет. Оказал ли он как президент еврейского ишуваизвестное воздействие на англичан или последние и без него хорошо сознавали, какая опасность исходит от активистов ПКП? К сожалению, ни RA,ни другие известные нам архивы ситуацию на этот счет не проясняют.

Нет явных свидетельств того, насколько эффективной оказалась в этом деле разоблачительная работа Бурцева. Остается только подосадовать, что столь выигрышный для него материал не был обнародован, не привлек к себе общественного внимания и не обрел тем самым осязаемые исторические перспективы. Тем более что «красная» опасность, мерещившаяся Дон-Кихоту от революции буквально на каждом шагу, была в данном случае не иллюзорная, а более чем реальная. Диверсионная деятельность коммунистов, во всяком случае потенциальная, держала Рутенберга в постоянном напряжении. В этом смысле показательно его письмо М.А. Новомейскому от 5 января 1933 г., в котором он предупреждает о возможных «пакостях» со стороны арабов-коммунистов в своей и его компаниях:

Дорогой Моисей Абрамович!

По моем возвращении сюда получил сведения, что организуется устройство какой-то пакости мне на Jордане и Вам на Мертвом море. Не говорил с Вами об этом в Ерусалиме, п<отому> ч<то> не был тогда уверен в ценности полученных сведений. Теперь они подтверждены. Узнал также, что у Вас на работе целое гнездо активных коммунистов, организационно связанных с арабами и готовых в любое время на любую пакость. Считаю своим долгом предупредить Вас об этом. Меры должны быть приняты, конечно, с очень большой осторожностью.

Всего Вам хорошего.

П. Рутенберг ²⁷

Сложись обстоятельства иначе и дополни Бурцев реестр своих разоблачений еще и «палестинским сюжетом», вряд ли, скажем, Гиппиус имела бы моральное право написать о нем нечто подобное тому, что она утверждала два с половиной года спустя, когда он заподозрил некоторых членов редколлегии парижской эмигрантской газеты «Возрождение» в связях с ГПУ ²⁸. По этому поводу в письме к A.B. Амфитеатрову от 18 августа 1932 г. она отзывалась о Бурцеве далеко не самым комплиментарным образом:

Кстати, о Бурцеве бедном. Бывает, что отличная охотничья собака к старости совсем теряет чутье. Это случилось и с Бурцевым. Хуже всего, что сам-то он этого не знает и лезет, к беде своей, на охоту. Сейчас запутался в такую историю, в такой клубок, что вчуже стыдно и дотронуться. Просто – подальше (Гиппиус 1992: 303).

К расследованию «марксистской составляющей» арабских беспорядков обращался Л. Троцкий, к тому времени депортированный из Советского Союза. Когда летом 1932 г. к нему обратился редактор идишской газеты «Unzer Kamf» Лазарь Клинг, попросивший высказать отношение к разгрому арабскими экстремистами еврейской религиозной школы в Хевроне, ответ хотя и был несколько уклончивым, но все же по-своему небезынтересным. Троцкий писал Клингу (письмо датировано 7 августа 1932 г.):

Относительно Вашего вопроса о событиях в Палестине я как раз сейчас собираю материалы. В частности, я ожидаю их от одного американского марксиста, находящегося ныне в Палестине. Товарищ Натан также отправил мне ценные материалы. Это даст мне возможность выразить свое мнение о событиях 1929 года более определенно и сделает для меня самого более ясным, в какой мере движение арабского национального освобождения (антиимпериалистического) соединено с элементами исламской реакции и антиеврейскими погромными настроениями. Мне кажется наличие этих элементов вполне очевидным (цит. по: Nedava 1971: 202).

«Бороться сейчас с большевистским правительством время неподходящее»

Новый сюжет отношений Рутенберга с Бурцевым, который окрашен совершенно иными, отличными от изложенного выше интонациями, приходится на январь-февраль 1936 г.

В качестве реакции на поднимавший голову фашизм и германскую опасность, становившиеся в 30-е гг. все более серьезным фактором мировой политики, многие вчерашние антибольшевики занимали просоветскую линию, видя в успехах социализма единственный оплот противостояния нацизму и мировой катастрофе. Это случилось, например, с учителем и другом Рутенберга X. Житловским, который под воздействием трагедии евреев Германии во второй половине 30-х гг. приветствовал «биробиджанский проект» и даже находил оправдание кровавому сталинскому террору. Каковы были политические настроения Рутенберга в эту пору? Вишняк, упоминающий некоторых из тех, кем овладел «нездоровый патриотизм» к Советскому Союзу, наряду с именами «честнейшего и чистейшего Пешехонова» и «"возвращенцами” другого типа: Алексеем Н. Толстым, Ключниковым или генералом Слащевым», включает в данный перечень и Рутенберга, который, по его словам, был среди тех, кто поучал

как раз накануне разгара сталинского террора 1936 года, что «в условиях нынешней России и Европы вредно и безнравственно вставлять палки в большевистские колеса. Не только неосмысленна, но вредна и безнравственна всякая пропаганда, направленная против большевистского режима, не говоря уже о прямой борьбе с ним. Ибо, ударяя по Сталину, – как-никак символу советского единства и средоточию большевистской энергии, – бьют неизбежно и по России» (Вишняк 1970:173).

Мы уже знаем, что Вишняк видел в Рутенберге, чья политическая позиция была на самом деле гораздо сложнее и амбива-лентней, лишь одну грань. Возможно, в упоминавшемся выше секретном разговоре Рутенберга с Локкартом сказалась чрезмерная политическая импульсивность вчерашего эсера, однако даже если это так, то все равно найти примиряющее объяснение кричащему противоречию между симпатией к большевикам и засылкой на советскую территорию диверсионно-террористических групп, оставаясь в рамках того рутенберговского портрета, который дает Вишняк, невозможно. Скорее следует признать, что «большевизм» Рутенберга был, во-первых, не столь однозначно-прямолинейным, а главное – имел внятно эксплицируемые политическими причинами временные границы: его надежда на СССР как на антигитлеровскую державу покинула его 23 августа 1939 г. вместе с подписанием германо-советского пакта. Поэтому вряд ли в канун Второй мировой войны Рутенберг заблуждался на счет того, примет ли какое-либо участие Советский Союз в спасении евреев Европы. Но в 1936 г. такая вера еще теплилась и все мысли были направлены на то, как избежать ожидаемой катастрофы. После победы на французских парламентских выборах левых партий, поддержавших идею создания Народного фронта, и прихода к власти еврея-социалиста Л. Блюма Рутенберг писал Кацнельсону 12 мая 1936 г. ( RA, копия):

Дорогой Берл,

Кабинет Блюма во Франции означает серьезные пертурбации в Европе. В скором будущем. Симпатии к Гитлеру во Франции окрепнут, реакция против Гилеровщины ослабнет. И кончится в самой Франции антисемитизмом как благословенным инструментом для революции и фашизма. И многочисленными новыми кандидатами для еврейской иммиграции в Палестину. Считаю это неизбежным.

Покуда это случится, Блюм будет считать своим социалистическим долгом разрешить либерально и радикально еврейский вопрос. На нашу голову. Надо принять меры, чтобы это предупредить. Поскольку возможно. Что Вы можете сделать? Что, когда и через кого? Сообщите.

Всего Вам доброго

П. Р.

В перспективе этих «серьезных пертурбаций в Европе» все остальные вопросы отходили для Рутенберга на задний план. Перед остро предчувствуемой им неизбежностью истребления евреев получала оправдание любая сделка, пусть с самим дьяволом. Расчет на крупнейшие европейские державы, которые оказались бы способны обезопасить еврейское население от гитлеровской угрозы, был самым минимальным: Англия не только не выполнила взятых на себя обязательств по созданию в Эрец-Исраэль «еврейского национального дома», но, наоборот, всячески сдерживала еврейскую иммиграцию; во Франции, несмотря на победу левых, росли антисемитские и фашистские настроения. Иллюзия, что только «советская твердыня» будет честно противостоять гитлеровским агрессии и стремлению к мировому господству, до заключения тайного сговора СССР с Германией и циничного раздела «сфер влияния» развеяна еще не была. В этой ситуации из намерений неустрашимого и непримиримого антибольшевика Бурцева мобилизовать для борьбы с ненавистным ему советским режимом двух в прошлом заметных революционеров – Рутенберга и Новомейского – едва ли могло что-то получиться.

В RAхранятся три письма Бурцева к Рутенбергу, связанные с весьма коротким эпизодом в истории их отношений этого времени (первое датировано 5 января, последнее – 18 февраля 1936 г.). Несмотря на малое количество и сжатость охватываемой ими временной дистанции, они представляют известный интерес как с точки зрения некоторых новых штрихов бурцевской биографии, так и в особенно интересующем нас поиске ответа на загадку просоветских рутенберговских настроений.

Все три отпечатаны на машинке и посвящены одной теме – борьбе с большевиками, которая в этот период не только не занимала Рутенберга и постоянно присутствующего в них Новомейского, но в силу разных причин и обстоятельств, о которых речь пойдет ниже, вызывала известное отторжение.