Плачь обо мне, небо

— О чем Вы говорите? — оборачиваясь к Долгорукову, бесшумно вошедшему в помещение, княжна почувствовала, как все заготовленные слова комом встали в горле.

— О террористическом акте, имевшем место быть на Соборной Площади, ставившем своей целью убийство Его Императорского Высочества Николая Александровича.

— Это… неправда, — охрипшим от ужаса голосом прошептала девушка, отрицательно качая головой и делая шаг назад. — Папенька… Он не мог. Он был предан короне… — бессвязное бормотание затихало, уничтожаясь льдом во взгляде начальника Третьего отделения. То, что сейчас сказал Василий Андреевич, должно быть, ей просто послышалось, потому как не могло быть даже отдаленно похоже на правду.

— Стоило выяснить — какой именно короне он был предан. Как жаль, что мертвые не могут быть привлечены к допросу. Хотя, возможно, Вы знаете.

Эти глаза, кажется, намеревающиеся вытянуть из любого человека даже признание в том, чего он не совершал, страшили сильнее, чем сдвинутые на лице Императора брови: отчего-то начальник Третьего отделения нагонял куда больший ужас. Не в силах даже шевельнуться, Катерина бледнела все сильнее, пока Долгоруков продолжал выстраивать предположения касаемо ее участия в заговоре. А в висках нарастала пульсация, в которой отчетливо слышалось единственное слово: “мертвые”.

Папенька мертв. Его расстреляли. Она зря послушалась Елену, выжидая время. Папеньки больше нет. Папенька. Мертв.

— И Вы осмелились нарушить приказ Его Императорского Величества, оставшись в России, — не преминул отметить шеф жандармов. — Вы знаете, каким будет наказание за неповиновение?

— Василий Андреевич, прекратите пугать девушку, — напомнил о своем присутствии цесаревич, — то, что князь Голицын оказался замешан в этом, еще не клеймит его детей. Как бы то ни было, мы обязаны ей жизнью.

— Николай! — государь одернул сына, однако получил в ответ лишь упрямый взгляд, в котором отчего-то на миг промелькнули жесткие нотки, присущие покойному Николаю Павловичу.

— Papa, Вы сами хотели, чтобы я принимал участие в этом. Так позвольте выразить свое мнение, — вновь обернувшись к Долгорукову, Николай продолжил, — князь Голицын, безусловно, заслужил строжайшего приговора, однако, каким бы ни было решение относительно его участи, применительно к княжне оно должно быть смягченно. И Императрица согласится со мной.

Возможно, упоминать о том, что государыня также желала лично выразить благодарность той, которая уберегла, пусть и случайно, цесаревича от гибели, было излишне рискованно, но судя по едва заметной перемене в лице Императора, фраза достигла цели.

Напряженное молчание, заполнившее комнату после слов цесаревича, можно было разламывать на куски. Быть может, тогда бы Катерина смогла сделать полноценный вдох, а не ловила редкие крупицы воздуха, радуясь тому, что не надела привычного платья: жесткий корсет, старательно затягиваемый служанкой, уже привел бы к обмороку. Что и говорить — мода на такие ситуации определенно не ориентировалась. То, что она стоит сейчас перед государем в мужском мундире, девушку волновало мало: в сравнении с известием о папенькиной смерти иное меркло. Все те фразы, что прозвучали минутами ранее здесь, сеяли панику в душе княжны, не готовой смириться с мыслью о вине папеньки в каком-то страшном заговоре.

— Хорошо, — Александр взглянул на сына, прежде чем обратиться к Катерине. — Где Вы остановились, княжна?

— У дядюшки, Бориса Петровича Остроженского, — не желая впутывать в свои авантюры Шуваловых, она умолчала об их причастности к её побегу.

— Василий Андреевич, пусть Ваши жандармы сопроводят княжну. Приказ остается в силе.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — прищелкнув каблуками и отрывисто кивнув, начальник Третьего Отделения выразительно покосился на Катерину, про себя уже начавшую шептать молитву Богородице. — Екатерина Алексеевна, следуйте за мной.

— Отец!..

— Я не отсылаю княжну в Петропавловскую крепость, если Вы еще не поняли, Николай, — прервал протест сына Император. — Она остается в России. Как только дело полностью прояснится, я, как и обещался, учту заслуги княжны. Или же Вы полагали, что я сейчас же произведу ее в фрейлины Вашей матери в знак своей благодарности?

— Никак нет, Ваше Величество, — стушевавшись, отозвался Наследник. Мягко захлопнувшаяся за спиной Долгорукова дверь поставила точку в этом разговоре, но не в истории.

***

Сну в полутьме кареты, неспешно катящейся по переулкам Петербурга, мешали холодные взгляды сидящих напротив жандармов, казалось, вознамерившихся мысленно пригвоздить Катерину к тонкой стенке, вдоль которой она вытянулась, вжавшись в нее столь сильно, насколько это было возможно. Княжна старалась не подавать виду и нарочно храбрилась, отвечая своим сопровождающим не менее бесстрастным взглядом из-под вновь надетой фуражки, но внутри каждая клеточка и каждый нерв были напряжены до предела. В голову даже закралась мысль, что всех членов Третьего Отделения неведомым никому способом превращают в отражения их начальника: Василий Андреевич, бесспорно, страху нагонял куда больше, но и эти офицеры, уже с полчаса не спускающие с нее глаз, не давали Катерине даже вдоха лишнего сделать. Неужто они и впрямь полагали, что она выбежит из кареты, пока та движется, или совершит нападение на служителя закона?

Ей начинало чудиться, что это она выстрелила в Наследника Престола: потому что за единственную попытку против монаршей воли увидеться с приговоренным к казни папенькой удостоиться чести поездки с жандармами Долгорукова было слишком странно. Словно бы у Императора есть и иные причины для гнева на семейство Голицыных. Но судя по рассказам папеньки, долгое время их род был дружен с царской семьей.

Случайное воспоминание о папеньке отозвалось глухой болью, и Катерине пришлось мысленно начать считать постепенно стихающий цокот копыт, одновременно с этим сжимая пальцы рук, дабы хоть немного прийти в себя: не стоило демонстрировать этим бездушным господам, что ее что-то тревожит.

Еще раз покачнувшись, карета остановилась, и один из офицеров толкнул ее дверцу, позволяя увидеть темный камень одного из домов, тонущего в сумеречной мгле. Поданная рука, неестественно белеющая в полумраке, вызывала желание ее оттолкнуть, но княжна всё же нашла в себе силы принять оную, покидая пространство кареты. Следом за ней вышел и замыкающий столь короткую процессию второй офицер. Те несколько шагов, что требовалось сделать до массивных дверей, скрывающих знакомые полутемные коридоры, где отчего-то никогда не горело более двух свечей, показались дорогой на эшафот: как объяснить свой наряд и появление вместе с ней жандармов дядюшке, Катерина не знала. Но, по всей видимости, Судьба решила принести ей свои извинения, поскольку в квартире Бориса Петровича не оказалось: встретивший княжну мажордом доложил, что барин еще утром уехал, а куда — неведомо.

— Доброй ночи, господа, — обернувшись к офицерам, Катерина с вежливой полуулыбкой распрощалась с ними, искренне надеясь, что ей не придется проявлять чудеса гостеприимства с неприятными ей людьми. Жандармы замешкались на доли секунды, впрочем, не делая ни шага вперед, после чего всё же отвесили одновременно короткий поклон на прощанье и растворились во тьме коридора. Похоже, что нести стражу возле квартиры князя Долгоруков им не поручал. И на том стоило его поблагодарить.

— Барышня, да на вас лица нет! — всплеснула руками Глафира, стоило только Катерине, зачем-то свернувшей в сторону кухни, столкнуться с кухаркой. Женщина, от глаз которой не укрылась неестественная бледность княжны, заохала, придерживая девушку и помогая ей дойти до спальни: кликать кого-либо из служанок, тем самым оповещая весь дом, она не решилась. Равно как не стала и расспрашивать о причинах такого состояния: не ее ума это было дело.